— Националисты мне с научной работой помогли… — пискнул Воздвиженский.

— С какой это?! — удивлённо вскинулся полковник. — Доктрина «вечного льда»? Арийская физика? Или что-то вроде «Ещё к вопросу о величине надбровных дуг у неполноценных народов»?

— С моими исследованиями по футурной мемористике, — уже смелее заговорил профессор, — на которые у родного правительства денег не нашлось. А всё потому, что в правительстве одно дубьё сидит. Недоучки, умеющие только выпучивать глаза, орать лозунги и прогибать позвоночник!

— Батюшки мои! — картинно всплеснул руками Бурлаков. — Ещё один непризнанный гений! То-то тебя к научным фрикам потянуло. Не те времена, профессор, чтобы любой бред выслушивать и публиковать из уважения к твоим сединам. Нет спроса, значит, хреновое предложение.

Профессор иронично посмотрел на полковника:

— А, может, просто потребитель — дебил?

— Не передёргивай, Пётр Вениаминович! Эдак ты всю страну в дебилы запишешь. А страна без твоих опусов как-нибудь обойдётся. На достойные предложения всегда есть спрос. А такие предложения рождаются не во фриковых альтернах, а современных научных центрах вроде Сколково.

Воздвиженский хрипло рассмеялся:

— Сколково?! Это который бизнес-инкубатор? Видел я тамошних цыплят…

— Не цыплят, профессор, а бройлеров, которые запросто склюют старых червяков типа тебя. Это молодые толковые ребята, а не замшелые пеньки, защитившиеся при Иване Грозном. Они прекрасно знают, что от любой теории нужна в первую очередь экономическая отдача. Не при коммунистах живём, Пётр Вениаминович, чтобы годами над всякой ахинеей корпеть, от которой и прибыли-то нет.

— И во сколько сейчас оценивается теорема Пифагора? — ехидно спросил профессор. — Сколько старому пеньку Пифагору отвалили бы?

— Не ёрничай, Пётр Вениаминович! На старину Пифагора рабы горбатились, и у него было времени свободного до чёртиков. Сиди себе под кипарисом и думай над всякой лабудой, о жратве заботиться не надо. А у нас — рыночная экономика, и никто на тебя задарма пахать не станет ради призрачного прогресса человечества.

Бурлаков соскочил со стола и, подойдя к профессору, встал у него за спиной.

— Расскажи-ка мне, уважаемый, над чем ты так упорно трудился в альтерне? Саму суть изложи.

— А разве вам интересны бредни замшелого пенька?

— Какой обидчивый! Не для меня это, для протокола.

Виктор проснулся от того, что входная дверь хлопнула. Некоторое время он соображал, сидя на диване, где он находится. Потом вспомнил, что, утомлённый вчерашними приключениями в мемориуме, уснул на диване в каком-то пустом кабинете, куда его разместил Бурлаков. Поскольку из мемориума Холодов выгрузился поздно, полковник принял решение подождать до утра, а утром решить, что делать дальше.

— Ну, как спалось? — дружелюбно спросил Бурлаков, входя в кабинет. — Лучше чем на шконке в СИЗО?

— Получше, — отозвался Виктор, протирая глаза.

— Держи, — Полковник протянул Виктору бутерброд. — Чайник на окне, кружка тоже. Поешь и давай опять в мемкапсулу.

— Не понял?

— Я непонятно сказал?

— Почему опять в мемкапсулу? — Виктор оттолкнул предложенный бутерброд и вскочил с дивана.

— Потому что тебе надо найти Владимира Степановича Малыгина. Помнишь, я тебе про него говорил по мемсвязи?

Фатумист рассвирепел:

— Слушай, мы так не договаривались! Я обезвредил хистусилитель? Обезвредил…

— Ты только профессора нашёл.

— Какая разница? Мы о чём в СИЗО говорили? Надо нейтрализовать националистов. Я их нейтрализовал. Какой ещё Владимир Степанович?

— Вот именно, нейтрализовать. А они по-прежнему будут гадить в мемориуме, пока их фюрер — Владимир Степанович — на свободе. Наши опера к нему домой поехали, а он, собака, в мемориум сбежал. И не понять, откуда погрузился. Кто-то его предупредил… Думаю, он не успел настроить мемобраз, фото я тебе потом покажу. Наши регистраторы его зафиксировали, так что найти труда не составит.

Виктор подошёл к Бурлакову и едва удержался от того, чтобы сграбастать полковника за грудки.

— Послушай, Санёк, у нас даже самый последний ложачник своё слово держит. Ты обещание-то своё выполни! Я не собираюсь горбатиться на Мемконтроль до скончания веков! Поймаю Владимира Степановича, а ты мне новую работку подкинешь. За пивом бегать для всего твоего отдела.

— Отказываешься, значит? — угрожающе прищурился полковник.

— Я не собачонка, Санёк. Если ты думаешь, что меня тюряга пугает…

— Для особо упорных у нас есть одна альтерна. Её сюрреалисты и прочие любители психоделики смоделировали. Там нормальный человек через пять минут свихнётся. Можно, например, взять и туда упёртого человека вроде тебя силком отправить…

Фатумист презрительно рассмеялся:

— Альтерной мемача пугать? Ну-ну!

— Да причём здесь ты! Твоя бывшая супруга с дочкой послезавтра собираются в мемпутешествие от «Хист-логистики». Представляешь, какой будет кошмар, если они вместо эпохи Петра Первого совершенно случайно попадут в психоделическую альтерну? У мемоператоров бывают ошибки.

Виктор побелел:

— А ты, Санёк, оказывается, скотина!

— Работа такая, Витёк. Да ты соглашайся, я с условным сроком не обману. И про твою бывшую семью забуду.

Холодов угрюмо молчал.

— Только есть одна деталь: Малыгин отправился в финитум.

— Я там не был ни разу, — пробурчал Виктор.

— Не беда, мы тебе в помощь футурного мемориста выделим. Твоего знакомого господина Юшечкина. Это его тема, он специалист по меморному будущему. А профессор здесь останется на подхвате.

Лицо Бурлакова стало озабоченным:

— Только ни мемобраза, ни мемнавигатора я тебе не дам. Одну мемсвязь оставлю.

— Вот новость! — возмутился Виктор. — Мало того, что шантажируешь семьёй, так и хистприборы зажал! Условия игры изменились?

— Какой игры! — отмахнулся полковник. — Просто с тобой Юшечкин погрузится. А он, скорее всего, нацист, как и профессор. Так мало ли что может случиться. Вдруг он выхватит у тебя хистприбор и улизнёт.

— Куда он улизнёт из мемкапсулы? — нахмурился фатумист, подозрительно глядя на Бурлакова.

— Из мемкапсулы он, конечно, никуда не денется. А вот найти Малыгина по мемнавигатору и предупредить он сможет.

— А мемобраз?

— Да ты не волнуйся, — заверил полковник. — Отдел регистрации вас наводить будет, отдел погружения облик сформирует. Всё нормально будет, не в первый раз.

Виктор не стал настаивать на мемобразе, понимая, что Бурлаков чего-то не договаривает. А вот что именно, пока не ясно.

В своё время по поводу финитума было много споров. Философы доказывали, что финитум — четвёрная сущность после континуума, мемориума и потенциариума. Мол, материя движется в континууме, отражается в мемориуме, «может» в потенциариуме и «хочет» в финитуме. Основываясь на понятиях целесообразности и целеустремлённости, философы — сторонники телеономии — считали, что у каждой системы есть цель. И финитум — конечная цель всех систем во Вселенной. Сюда же философы прикручивали волюнтаризм, навязывая каждой системе волю к победе, к осуществлению своих целей. Особо зафилософствовавшиеся считали, что у материи есть и другие «континуумы», помимо перечисленных, и указывали разное их число, от десятка до сотен тысяч.

Затем мемористы опровергли философов, доказав что финитум — это часть мемориума, лежащая в бесконечно удалённой в будущем точке времени. Что-то вроде предела последовательности временной цепочки. Финитум — конечная цель развития Вселенной, итог который может быть достигнут только в бесконечности. Так сказать, несбыточный идеал, к которому нужно стремиться, исполнение всех «мечт». Однако философские споры о природе финитума не утихли до сих пор. Виктор знал только одно, что в такие дебри не забирался даже тёртый ложачник Рома Гунявый.

В зале погружения на бортике мемкапсулы сидел мрачный ассистент Андрей Юшечкин. Увидев Холодова, он сердито кивнул.

— Здорово! А ты, оказывается, жулик! А я-то думал…