Оказавшись у себя, она, не зная, чем заняться, принялась шагать по комнате, снедаемая лихорадочным нетерпением. Скоро ей стало ясно, что беседа Армана и графа происходит этажом выше, прямо над ее головой. Их голоса звучали приглушенно, и потому Дейрдре не могла расслышать, о чем идет разговор. Однако ей было вполне ясно, что между мужчинами завязался яростный спор. Внезапный шум над головой, от которого посыпалась с карниза штукатурка, заставил Дейрдре замереть на месте. На несколько минут воцарилось молчание, затем раздался громкий топот по каменным плитам черной лестницы, которую в обычных обстоятельствах использовали только слуги отеля.
Дейрдре подбежала к железной двери, выходившей на черную лестницу, и принялась открывать ее. Но Арман уже исчез заповоротом. Дейрдре окликнула его, но он словно не услышал. Она метнулась назад в комнату, подбежала к окну и увидела Армана, который бежал так, будто за ним гнался сам дьявол. Дейрдре успела разглядеть белый платок в красных пятнах, который он прижимал ко рту. Ее охватил неудержимый гнев.
Она бросилась опрометью по ступеням, нащупала нужную дверь и распахнула ее. Рэтборн, стоявший спиной к ней, обернулся. Уголком глаза Дейрдре заметила, как О'Тул собирает обломки стула. Он бросил взгляд на ее побелевшее от гнева лицо и украдкой взглянул на хозяина.
– Оставь нас, – проговорил Рэтборн едва слышно. – И закрой за собой дверь, О'Тул.
Звяканье щеколды, которую грум поднял, выходя из комнаты, послужило сигналом, по которому Дейрдре шагнула к графу. Она и сама еще не знала, что собирается ему сказать и как сформулировать свои мысли, но одного взгляда на его вызывающее и презрительное лицо было достаточно, чтобы Дейрдре взорвалась. Ей хотелось унизить его самыми последними словами, просто уничтожить. Глядя графу прямо в глаза, Дейрдре плюнула ему в лицо и тут же отшатнулась, увидев бешеный огонь в глазах Рэтборна. Сильные руки стиснули ее как тисками и прижали головой вниз к бедру.
– Мой отец имел обыкновение говорить каждый раз, когда бил меня, что для него это болезненнее, чем для меня. Я, мисс Фентон, не разделяю этих чувств и надолго запомню такое удовольствие.
Он снял одну туфельку с ноги Дейрдре и с яростью ударил ее. Потрясенная и униженная, она скрежетала зубами и пыталась ответить на это наказание полным равнодушием и презрением. Она прикусила губу, чтобы заглушить готовый вырваться наружу крик, и из-под ее плотно сжатых век покатились слезы бессилия.
После шестого удара Дейрдре издалаприглушенный стон. У нее было намерение снова плюнуть графу в лицо по окончании этой унизительной экзекуции, но он повернул ее к себе лицом и с силой прижал к груди.
Этот жест Дейрдре сочла еще более унизительным, чем недавнюю ярость, и изо всех сил напряглась, тщетно пытаясь высвободиться. Граф крепко удерживал ее в своих объятиях, и постепенно Дейрдре, ослабев, затихла.
– Дейрдре, почему вы так стараетесь вывести меня из себя? Не делайте этого, – пригрозил ей Рэтборн, заметив, что она снова готова плюнуть ему в лицо. – Иначе я так отделаю вас, что вы с неделю не сможете сидеть.
– Вы отделаете?! – выкрикнула Дейрдре насмешливо, но в глазах ее блестели слезы.
– Вы знаете, что заслужили наказание, – терпеливо пояснил граф, будто урезонивал капризное и своевольное дитя, затем достал носовой платок и отер им слезы со щек Дейрдре.
– Дейрдре, взгляните на меня, – попросил он изменившимся голосом.
Их взгляды встретились, и Дейрдре почувствовала, как у нее бешено забилось сердце. Она и прежде видела это выражение в глазах графа. Он склонил к ней голову, ища ее губы. В какой-то момент, утратив власть над собой, Дейрдре захотела слиться с ним в поцелуе, но тут же вспомнив об Армане, вся встрепенулась и резко вырвалась из объятий графа. Отскочив на несколько шагов в сторону, она спросила, стараясь сохранять спокойствие:
– Почему вы побили моего брата? Граф смотрел на нее долго и бесстрастно:
– Вероятно, потому, что я садист и дикарь? Вы так подумали?
Он вытащил табакерку и зачерпнул из нее щепотку. Этот небрежный жест Дейрдре сочла оскорбительным.
– Почему вы так его ненавидите? – вновь спросила Дей-дре.
– Я не питаю к нему ненависти. Ненависть слишком сильное чувство. Я равнодушен к вашему брату.
– Не сомневаюсь! Вы используете его, чтобы наказать меня, потому что вам известно, как сильно я люблю его.
– Так вы это называете любовью? – насмешливо спросил Рэтборн. – Любовь предполагает пробуждение в другом человеке высоких чувств. Слезливая сентиментальность делает вас слепой ко всем недостаткам Сен-Жана, не заслуживающего столь высоких чувств и слов.
– Я действительно люблю брата, – настаивала Дейрдре, уязвленная столь открыто высказанным презрением.
Граф выглядел так, будто не верил ей, и она повторила с еще большей страстью:
– Я люблю его!
– В таком случае докажите это! Когда в следующий раз он придет к вам поплакаться, помогите ему не проштрафиться снова, и пусть заплатит за свои последние грешки.
– Все это не так! – закричала она и сама удивилась, почему так старается доказать графу свою правоту. – Арман – все, что у меня есть. Мы семья! И вполне естественно, что мы верны друг другу. У вас ведь тоже когда-то был младший брат.
Дейрдре заметила, как Рэтборн резко вскинул голову, и поспешно пояснила:
– Капитан Огилви рассказал мне. Вы больше, чем кто бы то ни было, способны понять мое беспокойство о младшем брате.
– Я понимаю, – ответил граф сухо, – как никто другой. Но если ваш брат не изменится, он заплатит за это жизнью.
– Я... я не понимаю.
– Не понимаете? Он не сказал вам, что с сочувствием в нашем противостоянии на стороне французов? И мне нетрудно в это поверить, потому что он не делает тайны из своих взглядов трубит о них всюду, делится ими со всеми подряд. В таком случае почему он не рассказал о них вам?
– Арман не имел в виду ничего такого.
– Я напомню вам об этом, когда его повесят как предателя.
От этих слов у Дейрдре закружилась голова.
– Но это же... нелепо! – заикаясь, пробормотала она. – Арман не единственный, кто выражает подобные чувства. Даже герцогиня Ричмонд говорила то же самое. Никто не принимает этого всерьез. Вы просто пугаете меня.
– Значит, вы ничего не знаете о нескромных высказываниях Сен-Жана? Я так и предполагал. Что касается ее светлости, я думаю, что едва ли это важно. Она не француженка, и при дворе у нее есть друзья. Вы должны радоваться тому, что я опекун вашего брата, а иначе он уже наслаждался бы пребыванием в какой-нибудь тюрьме в ожидании более сурового наказания, чем то, что претерпел сегодня. Однако я вижу, что у вас нет желания поблагодарить меня.
Рэтборн сделал несколько шагов к задней двери и распахнул ее.
– С вашей стороны весьма неосмотрительно врываться без приглашения в комнаты холостяка, – сказал он с дьявольской ухмылкой. – Это может иметь весьма неприятные последствия для вас. В будущем мне придется держать свою дверь на запоре.
Щеки Дейрдре вспыхнули огнем. Ей, как никому другому, было известно, что следовало прервать эту сцену, предполагавшую обольщение. Ей удалось заглушить боль в груди, и она, вскинув подбородок, спросила дерзко:
– Даже среди белого дня, милорд?
Пройдя мимо Рэтборна к черной лестнице, Дейрдре услышала взрыв смеха за спиной и закрыла за собой дверь.
– О, Дейрдре, как вы невинны! Щеки ее запылали еще сильнее.
Беспокойство за Армана росло с каждым днем. Он стал резким и задумчивым и отказывался обсуждать, что произошло между ним и графом. Но их утренние верховые прогулки продолжались, и теперь больше, чем когда бы то ни было, Дейрдре ждала их, потому что Рэтборн навязывал ей общество миссис Дьюинтерс почти ежедневно.
Скоро она стала чувствовать себя кем-то вроде дуэньи при миссис Дьюинтерс, которую граф брал с собой на все светские вечера, имевшие хоть какое-то значение.
Его подчеркнутая галантность, будь то в его ложе в театре, или во время обеда в узком кругу избранных, или в наемном экипаже – открытой коляске, теперь уже достаточно вместительной, чтобы и Дейрдре могла их сопровождать, вызывала каждый раз гримасу презрения на ее обычно столь спокойном и невозмутимом лице. Когда Дейрдре пыталась ненавязчиво расспросить о природе его обязанностей при лорде Аксбридже в качестве его адъютанта, допускавших, чтобы он столько часов проводил праздно, в то время как другие офицеры были вынуждены оставаться в Нинове, граф уклончиво отвечал, что его роль заключается в том, чтобы осуществлять связь.
