Алоизас швыряет водителю еще одну четвертную.

— Теперь порядочек, теперь самому черту хвост прищемим! — сливается с ревом мотора алчное дыхание рыжего парня. — Впереди разобранный мост. Они прозевали знак!

— Обогнать, остановить! — рычит Алоизас. — Она должна жить, понимаешь? Если с ней что-нибудь случится, у меня, как граната, взорвется сердце!

Пронзительный визг покрышек и воздуха. Вот-вот оглушит страшный треск и придавит не менее страшная, тяжелая, как слиток свинца, тишина.

— Вот те на! Скрипите зубами и ничего не кушаете. Сколько можно держать на вилке кусочек котлеты? Лионгина будет ругаться, милый Алоизас, что я не покормила вас.

Кто это? Что за женщина в черном платье и с дразняще белой шеей? Что надо ей здесь, где все наполнено ожиданием? Кто ее пустил, словно какую-то насмешку? Страшен этот бал, когда… Очухайся, ничего не произошло! Музыка Прокофьева… Парафразы приключений… Хватит, брось ты свои несерьезные книжонки! Ее зовут Аня, бывшая Аницета Л., приятельница Лионгины, если верить Лионгине. Шея Ани трепещет от сдерживаемого смеха. Догадалась, где я побывал? Смеется, будто знает, что еще может произойти? Да ничего не произойдет. Абсолютно ничего. Все, чему суждено было случиться, уже случилось.

— Я сыт… Простите, сыт!

И Алоизас, покачиваясь, уползает в свое логово.

Прошаркали сонные шаги, призрачно прошелестела упругая легкая материя. Лионгина узнала свой японский халат. Лежу и хожу одновременно?

— Лина, — окликнули приглушенно, — тебя спрашивают.

— Кто?

— Какая-то баба.

— Спасибо. Ложись, Аницета.

— Аня… Аня я. — Подруга настойчиво поправила и усмехнулась. В темноте белели ее шея и грудь.

Зачем понадобилась мне Аницета? Затаскает вконец мой новенький халат. И по утрам в квартире мельтешит. Неприятно. Зачем она тут? Почему? Днем Лионгина опять будет доброй, собранной, будет знать, почему так, а не иначе, — слишком хорошо будет знать! И очевидная разница этих двух состояний ее раздражает.

Алоизас до последнего мгновения лежал, не выдавая себя. Как неподъемная вещь, как бревно.

— Кто там?

— Телефон, спи!

На ночь один аппарат выключается. Другой — под боком у Ани.

— Начнут еще по ночам ломиться, — проворчал у самого уха.

— Никто не ломится, спи.

Алоизас привстал, вытянул ноги, сложил руки на груди. Вырастал в полумраке, точно подпиленное дерево, которое кто-то надумал подпереть. Голос, сопение и движения свидетельствовали о неудовольствии. Не одобрял и того, что происходит своевременно, тем более — не вовремя.

— Не тебя зовут, успокойся.

— Разбудили-то меня.

— Кто тебе мешает снова заснуть?

Ты, кто же еще? И во сне не забыл, как извелся, ожидая ее. Пребывал в странном состоянии, лишавшем сил и разума. Гнался за воображаемыми похитителями по воображаемым горным дорогам. Сохранил ли еще здравый рассудок? В молодости выскакивал ночами на улицу. Тогда был обязан так поступать, тогда она могла сломаться от чужого прикосновения, как соломинка. Теперь разъезжает на служебной машине или подхалимы на «Волгах» подбрасывают. И правда, не схожу ли с ума? Когда-то, соскучившись, действительно бродил около дома, полный надежд и тайной радости, — я люблю тебя, люблю, слышишь? — весело топал прямо по лужам, помнит их брызги, запах сбросивших листья деревьев, а вчерашняя бешеная погоня пахла поблекшей типографской краской. Словно наглотался бумаги, давился ею, как жвачкой. Если с ней что-нибудь случится, у меня, как граната, взорвется сердце! Ведь это издевательство над Лионгиной, надо мной, над моим страхом, вечным страхом, что она не вернется, и не потому, что на нее кто-то нападет или собьет грузовик…

— Лучше бы тебе соснуть еще, котик.

— Не называй меня по-идиотски!

— Разве котик — не ласково?

— Претит мне такая ласковость. Превращаешь в мягкошерстного идиота, а потом…

— Ладно, некогда сейчас объясняться. Хочешь не хочешь, надо вставать.

— Я тебя не держу.

— Подвинься, котик.

Он не шелохнулся. Лионгина перешагнула через его ноги. Располнел Алоизас, а икры тоненькие.

— Я тебе не бревно. Осторожнее!

— Чужой человек в доме, Алоизас, — спокойно напомнила Лионгина.

— Чужой человек нас не очень-то стесняется.

— Прекрати, милый!

— Ладно, ладно. — Перед ним мелькнула белая гибкая шея, почувствовал, как на лбу выступил пот. Снова усомнился, в здравом ли рассудке. Мучаюсь из-за Лины, а когда она рядом, не могу оторвать глаз от Аниной шеи — от этого трепещущего теплого бархата.

— Ложись, чего бродишь? — прикрикнула на гостью Лионгина. Та была оживлена, словно носиться по утрам по чужой квартире составляло для нее величайшее удовольствие.

— Я же трубку держу, разве не видишь?

Действительно, тискала трубку, как руку партнера.

— Ложись, ложись.

— Уж если завелась — конец! Я, когда разойдусь, — ого-го!

— Дай-ка! Может, что серьезное? — Лионгина отобрала у Ани трубку. — Алло, Губертавичене слушает.

— Скандал, директор! Скандал! — верещал тонкий голосок, которому подхалимы когда-то пророчили сцену. Инспектор Гастрольбюро Аудроне И. страшно волновалась. — Не прибыл Игерман, товарищ директор. Ральф Игерман!

— Кто?

Вот и неприятность! Так и знала, что намучается еще с этим Игерманом.

— Игерман! Ральф Игерман! Кто же еще может учинить такое свинство? — возмущалась Аудроне, драматизируя ситуацию.

— А что ты, детка, делала до сих пор?

— Как что? Мерзла на аэродроме — встречала ночные рейсы.

— Послушай, милая, ложись-ка и спи. Нечего паниковать. Не привидение этот Игерман. Теперь шесть — в десять жду тебя в бюро.

— Кто такой Игерман? — поинтересовалась заинтригованная Аня.

— Гастролер.

— Заграничный?

— Наш.

— Так чего она убивается?

— Нервишки растрепаны, не умеет работать.

— А не доводилось тебе какого-нибудь иностранца подкадрить? — Аня тянет Лионгину в свою комнату. — У вас ведь гастролеров хватает.

— О чем это ты? — Лионгина на всякий случай прикрывает дверь.

— Неужели не влюблялась? Не обязательно, как Джульетта в Ромео… Проще говоря, не случалось переспать?

— На моей-то работе? — Лионгина пожала плечами.

— А с нашими? — не отставала Аня. — С нашими вроде бы не возбраняется?

— Кончай, Аня. Не протрезвилась после вчерашнего? Где развлекалась-то — в ночном баре?

— Как же, провели смотр всех баров до единого! Попыталась было дома банкетик устроить. Котлетки разогрела, кусочками нарезала, пустила в дело твой красивый сервиз. Музыку завела. Высший класс продемонстрировала. К сожалению, кавалер сбежал. Осуждаешь? Не сердись, Лина, выложу, что думаю. Ты чертовски скрытна. Уверена: в глубине души любишь кого-то. В такой тайне все держишь, что и сама не ведаешь, куда это чувство засунула. Прости, если что обидное сказала!

Учиненное бывшей подругой расследование хоть и нагловато, но приятно.

— Может, и засунула, только не знаю что. Бывает, и вообще ничего не чувствую. Как деревянная. А ты?

— Я — вольная птица. Мне притворяться — без нужды.

— По-твоему, я притворяюсь?

— Не цепляйся к словам, Лина. Давай посидим минутку, посекретничаем. Все равно сна ни в одном глазу. — Они привалились друг к другу, сближенные сумятицей времени и обстоятельств, но не чувством. — Ты ведь знаешь, уехала я, не кончив. Как, почему — тоже знаешь. Зачем сказки рассказывать?

Хлынули воды черной реки, кажется, зальют обеих, потопят в разладе тех давних дней, который по своей исступленности был равен связывающей их прежде сердечнейшей дружбе. А у комара есть фамилия?

— Совсем одна живешь? Как птаха небесная?

— Скрывать не стану. Без мужика не могу. Я — нормальная женщина. Но разве обязательно выходить замуж, чтобы иметь партнера?

— Многие так полагают. — Лионгина невесело усмехнулась, не по сердцу ей Анина откровенность.

— Он женат, отец двоих детей, понимаешь?