Коллега из московского Гастрольбюро конфиденциально сообщила по телефону, что испанская танцовщица Нуньес весьма средненькая, и все-таки с осаждаемой просителями Лионгины в тот вечер лился пот.

— Вам что? — бросила она из-за окошечка администратора, не вглядываясь, словно там зияла пустота, — научилась так смотреть на жаждущих во время вечерних нашествий, — и наткнулась на лицо, которое, пожалуй, не могло принадлежать длинноносой чернявой Аницете, однако принадлежало именно ей.

— Здравствуй, Лина! Не узнаешь?

— Господи, ты? Нет, нет, это сон! — искренне изумилась Лионгина и застряла в окошке, как в ячее сети. Время застыло, она — во времени. Нет, время бешено скакало, но не вперед — назад. Или еще куда-то, в непонятном направлении. — Чего это я уставилась?

Простонав, Лионгина оторвалась от окошка. Больше нечего было сказать, нечего предложить — разве что билетик на вечер Нуньес? Радость и удивление, что по прошествии десяти лет снова видят друг друга, были сильнее, чем недоверие, которого не могло не быть, после того как беспричинно оборвалась их дружба…

— А ты похорошела! — искренне одобрила Лионгина, захлопнув свое окошечко и выскочив в вестибюль. — Похорошела — не то слово. Неужели ты, Аницета?

— Я, Лина, я! Только называй, пожалуйста, Аней. Аницета — прошлое. Но и ты… Ну прямо артистка!

Они с любопытством и критически осматривали друг друга, полные расположенности, заменившей безрассудную студенческую дружбу. Где-то текла черная река, обе чувствовали ее темную глубину, поэтому не собирались сразу нырять туда.

— Где бросила якорь? Почему раньше не появилась?

— Приезжала и раньше, но… ты, ты! Глава Гастрольбюро. Захочешь ли и глянуть-то в мою сторону?

— Подумаешь, чисто административная работа. Воюю с уборщицами, шоферами, рабочими сцены. Ты, Аницета милая, рассказывай… Ах, прости, Аня! Где, в каких краях свила гнездышко? Выскочила замуж за американского бизнесмена и прилетела из аэропорта Шереметьево?

— Все куда проще и скучнее, Лина. Живу в Шяуляе. Приехала на курсы. На курсы усовершенствования. — Аницета с некоторой иронией подчеркнула слово «усовершенствование», не теряя веселого настроения.

— В Шяуляе? Прекрасно, прекрасно! Говорят, Шяуляй очень похорошел. А дальше? Да рассказывай же!

— Тут, Лина, рассказывать?

На них глазела толпа не доставших билетика на вечер Нуньес. Яркая брюнетка и яркая блондинка, они смотрелись очень эффектно, чувствовали это и смаковали. Если и мелькнуло у кого-то из них, как бледно выглядели бы сейчас рядом с ними силком притащенные былая Лионгина и былая Аницета, то об этом они и не заикнулись.

— Прости, совсем голову потеряла от радости. — Лионгина потянула к себе чемоданчик подруги. — Оставим в гардеробе!

— Мы сюда вернемся?

— Зачем тебе вещи?

— Ночная сорочка, зубная щетка и тому подобное.

— Заскочим в «Нерингу». Оттуда позвоню Алоизасу.

— Не сердись, что спрошу. Все еще живешь с ним?

— Почему бы и нет? — Лионгина рассмеялась от пощекотавшего самолюбия намека, который мог значить и многое, и ничего.

Аницета смотрела внимательно, ожидая, что она еще скажет, и минутное удовлетворение испарилось. Заколыхались черные воды прошлого, черный неуспокоившийся омут. Страшно было, зажмурившись, вновь нырять туда.

— Думаю, как нам добраться. Машина в ремонте.

— Ого!

— Служебная, просто вожу сама. Совсем развалилась, отдала ремонтировать. — Лионгине почему-то захотелось немного разочаровать приятельницу.

— Здорово! Никто за тобой не шпионит, правда? — Такой вариант — без личного шофера — Аницете понравился.

Лионгина пропустила комплимент мимо ушей, хотя была довольна тем впечатлением, которое производила на подругу.

— Поголосуем, ладно?

— Ого! Тебе повинуется даже легковой транспорт столицы! — пошутила Аницета, когда вскоре их подхватил черный лимузин.

Элегантный шофер гордо отстранил протянутые монеты, поэтому был вознагражден очаровательными улыбками и ароматом французских духов.

— Даю голову на отсечение, в машине этого напыщенного филина никогда так вкусно не пахло! Я не чувствую себя в долгу, — хмыкнула Аницета.

Взвизгивая от смеха, как и молодой не хохотала, Лионгина втащила приятельницу в «Нерингу». Пробилась сквозь толпу длинноволосых юнцов. Миновала разинувшего рот старого швейцара.

— Ого-го! Значит, и сильные мира сего перед тобой падают ниц? — удивилась подруга, — уже несколько раз просившая называть себя Аней — не Аницетой. От бывшей Аницеты в ней осталось мало, разве что торчащий, острый нос, но и он не разрушал интересного целого.

Столик в уголке интеллектуалов, горячий кофе, рюмочки с коньяком.

— Как же ты, господи? Откуда? — не могла надивиться Лионгина, хотя моментами уже хотелось выскользнуть из импонирующей, все еще ни к чему не обязывающей игры.

Извинись, сбегай к телефону и вернись с опечаленным лицом. Непорядки за кулисами, напортачили электрики — видишь, какая собачья работа? — давай встретимся завтра, или нет, лучше позвони, вот моя визитка. Она увидела свою изящную надушенную визитную карточку возле Аниной рюмки. Мысленно убрала ее. Игра нравилась, что-то сулила и тянула туда, куда одной скользить страшновато. Краем глаза следила за соседними столиками, ловила тайком бросаемые взгляды. Они были неожиданностью не только для самих себя. Сидя визави, очаровательно подчеркивали достоинства и недостатки друг друга. Последних, кстати, было немного. Чуть длинноватые и сухие руки Ани. Слишком выбеленные волосы Лионгины — перестарались, стремясь угодить, в парикмахерской.

— Я ж говорила. Из Шяуляя. Слыхала о заводе телеузлов? Там работаю. Не на конвейере, разумеется. Главным экономистом.

— Ты, Аня, кончила институт? — неосторожно спросила Лионгина. Аницета сбежала, не кончив. Сверкнула и беззвучно нахлынула черкая вода.

— Разве диплом — самое главное для женщины? — ловко ушла от вопроса Аня.

— Что же тогда самое главное, скажи!

— Могла бы ответить, как пишут в «Советской женщине». Любовь, семья, чуткость, нежность и так далее. Отвечаю коротко и ясно: удача!

— За твою удачу, Аня!

— За твою!

Чокаясь и выпивая — Аня отхлебывала больше, — смакуя сигарету, они так и ели друг друга глазами. Что изменилось за десять лет в Анином лице, Лионгина еще не поняла. Грим, да, грим, но ведь других женщин грим превращает в кукол, во фрагменты оштукатуренной стены. Анино лицо, даже с большим носом, отбрасывающим тень, когда она поворачивает голову, выглядывает словно из старинной рамы — с таким вкусом пострижены и уложены черные волосы. Вместе с тем чертики в глазах не перестают убеждать: длинный нос и маленькие глазки — не главные детали портрета. Тем более что разрез глаз с помощью косметики умело увеличен, а острый нос торчит загадочно, как у француженки или итальянки. За ними — за этими яркими чертами лица, могущими одних восхитить, а других оттолкнуть, — скрывается нечто непонятное, трудно объяснимое, и губы Ани, сложенные наподобие бутона, все время вздрагивают, чтобы не раскрыться широко и не выдать хозяйку. Поэтому создается впечатление, что она иронизирует над попытками сразу раскусить ее.

— Знаешь, что я заподозрила? — призналась Лионгина, когда коньяк ударил в голову. — Что ты надо мной смеешься.

— Многие так говорят. Но ты, Лина… Я просто обмерла, увидев тебя! И, еще не узнав, подумала: вот идеал женщины! Не осуждаешь меня? Все кажется — осуждаешь.

— Ты смеешься, не смеясь, я осуждаю, когда не думаю осуждать. Какие мы, Аня?

— Судя по стрелам бородачей, кое-чего стоим! — Аня игриво улыбнулась.

Было неспокойно и странно приятно ходить на цыпочках над пропастью откровенности.

— Где думаешь приткнуть свой чемоданчик?

— Есть общежитие.

— Будешь куковать в общежитии? Могу легко устроить тебе гостиницу.

— Ого-го! Я не наследница сокровищ Онассиса.