Активным их проводником еще в советский период стал Л.С. Клейн, который в 1970 г. постулировал, «что развитие спора о варягах привело к выдвижению на первый план сюжетов (процессы образования классов и государства, торговые и культурные связи, процессы колонизации и т.д.), в исследовании которых по самой их природе археологические данные чрезвычайно важны, а при сугубой скупости письменных источников являются решающими»^{183}. В 2008 г. он утверждал, что «именно современный вклад археологии» выбил «последние опоры из-под антинорманистских построений»^{184}. Сложившаяся во многом под его влиянием так называемая ленинградская группа археологов стала активно наполнять идеи норманизма материальным содержанием. На непрофессионального читателя аргументы археологов действовуют с особенной силой. Действительно, средневековый летописец мог о чем-то умолчать, что-то присочинить, современный исследователь может в чем-то ошибиться, а тут выкопанные из земли материальные свидетельства, объективно отражающие ту далекую эпоху. Однако зачастую эти артефакты далеко не однозначны, и чрезвычайно много зависит от их интерпретации специалистами, а в этой интерпретации человеческая субъективность может проявиться в полной мере. Большие сложности подчас возникают даже с этнической атрибутацией той или иной археологической культуры. Так, например, пока не установили славянское происхождение именьковской культуры, ее пытались отнести к восточным буртасам, мордве, тюркам, балтам и сарматам. В советское время в первую очередь археологи были ориентированы на исследование развития социально-экономических отношений, а какой именно народ был их носителем, зачастую представляло второстепенную или третьестепенную проблему. Единых критериев определения этнической принадлежности бесписьменных культур не сумела выработать ни советская, ни мировая археология. Соответственно, каждый археолог определял вопрос этнического происхождения изучаемой им культуры, исходя из своих собственных соображений. Еще больше и трудностей, и вместе с тем свободы рук у археологов при интерпретации отдельных захоронений и вещей. Выше уже приводился пример с гибридными славяно-скандинавскими древностями, но это, как говорится, были только цветочки.

Представление о ягодках дает история изучения курганного комплекса в Гнездове, находившегося в 12 км от Смоленска и контролировавшего одну из наиболее важных точек торгового пути «из варяг в греки». Отметим, что непосредственно к варягам эпохи сложения Древнерусского государства он не относится: «Видимо, курганов IX в. в Гнездове нет вовсе и лишь небольшая часть могильных насыпей была воздвигнута там в первой половине X в. Основная масса Гнездовских курганов относится ко второй половине X в. и некоторая часть — к первым двум десятилетиям XI в.»^{185}. Тем не менее, поскольку Гнездово находилось на важном участке пути «из варяг в греки» и является крупнейшим курганным могильником, рассмотрим результаты его изучения. Интерпретация материалов, полученных в ходе раскопок данного некрополя, всегда была полем боя между норманистами и антинорманистами. Если первый исследователь Гнездова В.И. Сизов считал его славянским памятником, то потом эстафету перехватили норманисты А. А. Спицын, И. А. Тихомиров и другие приверженцы скандинавского происхождения руси, на страницах сочинений которых Гнездово начало быстро обретать черты некрополя викингов. Шведский норманист Т. Арне поначалу назвал скандинавским только один курган, но поспешил объявить все Гнездово скандинавской колонией. Затем, по его мнению, скандинавскими оказались уже 25 курганов на том основании, что в каждом из них присутствуют два скандинавских предмета. Однако А.В. Арциховский справедливо отметил, что предметы в подобных погребениях исчисляются десятками, если не сотнями, а славянские предметы в Гнездове обычны, не говоря уже об изделиях южных и восточных стран.

Однако на фоне 3000 курганов, из которых к настоящему времени уже раскопано около тысячи, эта цифра оказалась мала, и за дело взялись отечественные норманисты, до поры до времени прикрывавшиеся в советское время личиной марксистско-ленинского «научного антинорманизма». Пылкому воображению Д.А. Авдусина в начале 90-х гг. прошлого века виделись «новые и новые волны скандинавов, проходившие через Гнездово»^{186}, и, чтобы вдохнуть материальную плоть в свои видения, он увеличил количество скандинавских погребений в четыре раза по сравнению с Т. Арне, подведя следующую «теоретическую» базу под свои подсчеты: «Теперь подобных погребений можно насчитать более ста. Главной опорой для такого заключения стало сочетание признаков, которые, по моему мнению, характеризуют погребения скандинавов: погребения в ладье, погребения в камере, присутствие железной гривны, часто — с “молоточками Тора”, особенно надетой на горло урны, вонзенный в землю меч или копье, овальные фибулы и некоторые другие признаки. Следует заметить, что ареалы многих этих “признаков” не чисто скандинавские, но сочетание указанных черт можно считать скандинавской особенностью. На Руси же подобные сочетания с несомненностью говорят о скандинавском этносе тех, кто совершал погребения, и дают основание предполагать таковой и для погребенного»^{187}. В оригинальности движения мысли этому археологу не откажешь: сочетание «не чисто скандинавских» признаков на Руси «с несомненностью» говорит о скандинавской принадлежности совершавших погребальный обряд и, весьма вероятно, самого покойного. К сожалению, отечественная археология не выработала надежных критериев определения этнической принадлежности на основе данных раскопок, в результате чего каждый археолог может определять для себя такие критерии по своему собственному усмотрению. Г.С. Лебедев, еще один туземный норманист, стремившийся приписать скандинавам как можно больше найденных на территории Руси артефактов, также не рискнул утверждать, что в данном некрополе можно говорить о скандинавской традиции в чистом виде. По его мнению, детально разработанный погребальный ритуал в Гнездове «является не только развитием, но и преобразованием скандинавских традиций». Это, однако, не помешало ему «оценить удельный вес скандинавов в составе “гнездовской элиты” X в. как определяющий (притом, что в целом они составляли не более 10% населения)»^{188}. При этом он, как и Д.А. Авдусин, «забыл», что в 1974 г. он в соавторстве с В.А. Булкиным по поводу Гнездова однозначно утверждал: «Нет никаких оснований считать его “норманнской факторией”…»^{189}

Следует отметить, что у того же Д.А. Авдусина это усмотрение в зависимости от политического момента менялось на 180 градусов. В 1949 г. он, например, не только отвергал захоронение в ладье как этнически определяющий признак скандинавских захоронений, но и подробно аргументировал свою тогдашнюю точку зрения: «Но уже Анучин отметил, что погребения в ладье встречаются и у других народов, в том числе и у русских славян. Они обнаружены и у дер. Туровичи на Соже, и в костромских курганах, и в курганах б. Херсонской губернии. В восточной Карелии до второй половины XIX в. могилы накрывались перевернутыми или распиленными пополам лодками, а ханты (остяки) до недавнего времени хоронили своих покойников в лодках. Следовательно, говорить об этом обычае как о присущем только скандинавам, — нельзя»^{190}. Отметив в 1949 г., что в Гнездове погребальных инвентарей хотя бы с одной скандинавской вещью насчитывается 40 штук, он подчеркивал, что их никак нельзя считать этнически определяющим признаком погребенных, и на основе сопоставления ключевых черт погребения пришел к следующему выводу: «Таким образом, наличие норманского обряда погребения ни в Гнездове, ни в Михайловском не подтверждается. Наоборот, некоторые особенности говорят о славянских чертах обряда. (…) Итак, в погребальных обрядах Гнездово и Михайловского не отмечено ни одной специфической скандинавской черты, а черты славянского обряда наблюдались постоянно»^{191}. Как видим, по поводу погребения в ладье как определяющего скандинава признака Д.А. Авдусин в 1991 г. забыл свои же собственные слова, написанные в 1949 г. К обоснованности этого, а также другого выделенного им признака — погребения в камере — мы еще вернемся далее. Однако даже применительно к столь любимому норманистами обряду трупосожжения в ладье применительно к Гнездову по их же собственным выводам все оказывается не так гладко, как им хотелось бы: «Согласно изысканиям В. А. Булкина, во второй половине X в. обряд трупосожжения в ладье из этнического (скандинавского) превращается в социальный — он становится привилегией верхнего слоя гнездовского населения и не зависит от племенного происхождения погребенных»^{192}. Пока же отметим, что, стремясь продемонстрировать свое обращение в истинную веру, Д.А. Авдусин в 1993 г. громогласно заявил: «За сто с лишним лет, протекшие с начала раскопок курганов X в. типа гнездовских, исследователям не удалось вычленить сколько-нибудь характерные для тех славян погребальные обычаи и инвентарь. Четыре женских погребения в Гнездове с височными кольцами волынско-моравского типа не помогают решению вопрос. Единственным неопровержимым доказательством пребывания славян в Гнездове является находимая почти в каждом кургане славянская керамика… Но по многочисленным славянским черепкам в Гнездове трудно судить о количестве славян в Гнездове. Все же, вероятно, их там было не слишком много. (…) В Гнездове единственно этнически определенными комплексами являются погребения со следами скандинавского погребального обряда и варяжскими вещами X в., преимущественно второй его половины. К настоящему времени таких курганов раскопано несколько десятков…»^{193} Как видим, в своем усердии туземные норманисты стремились перещеголять зарубежных коллег и вообще свести роль славян в Гнездове к минимуму. Следует отметить, что даже Л.С. Клейн, которого уж никак нельзя заподозрить в желании уменьшить значение скандинавов, оказался более великодушен к славянам, чем этот раскаившийся «антинорманист»: «В Гнездовском могильнике под Смоленском в целом из этнически определимых могил 27% оказалось наверняка славянских (полусферические курганы с остатками кремации в верхней части насыпи), 13% скандинавских»^{194}. Вместе с тем ситуация, когда один археолог уверенно определяет 27% могил как славянские, а другой археолог одним росчерком пера превращает эти могилы в этнически неопределенные, вновь говорит о крайнем субъективизме в интерпретации археологического материала и о имеющихся в этой области широких возможностях как для случайных ошибок, так и для сознательной неверной интерпретации данных. Чтобы читателю стала ясна ситуация с Гнездовом, приведем характеристику, данную Л.С. Клейном этому комплексу: «Итак, норманнских вещей здесь не так уж и много, да к тому же из них не каждая является, так сказать, норманнским паспортом покойника — часть вещей могла прибыть из Скандинавии в результате торговых связей и оказаться в славянских могилах. Между тем норманистам (Т. Арне и др.) достаточно было одной вещицы, чтобы окрестить весь комплекс, в котором она находилась, скандинавским. Но даже курганов с таким недостоверным норманнским паспортом в Гнездове не больше, чем явно славянских или неизвестной принадлежности, а курганов с целым комплексом скандинавских вещей — ничтожная доля»^{195}.