Как-то одна знатная литературная дама учила меня, что есть роман. Оказалось, что он лепится, — в самом замечательном смысле этого слова, — как лепит скульптор Владимира Ильича или Сократа. У каждого романа три источника, три составных части: сюжет, секс, жестокость. Соблюдая почти классическое триединство — сравни: единство времени, места и действия, — рождается роман, с заглавной буквы «Р». Или р-а-а-м-а-н. На чей вкус.

А уж рассказ, по мнению Стивенсона, любой написать может. Было бы желание, время да чернила. И здесь три условия, только более приятные.

Можно, можно. Вот найти журнал, альманах, литературное обозрение или новое литературное обозрение, готовые опубликовать творение, сложнее. Написать — не проблема, где напечатать?

Альманах «ДО И ПОСЛЕ» тем и замечателен, что он идёт навстречу страсти автора быть опубликованным. Относительность жизни и всего, что в ней происходит, не позволяет издателю пребывать в прострации в ожидании нового Пушкина или Иванова. Он любит жизнь со всеми её «прелестями» и любит авторов, отвечающих ему взаимностью.

У каждой литературной эпохи свой Гринвич. Иногда, правда, «стилёк подправить надо», как говорил мой приятель-поэт о своих «бессмертных» творениях.

Проза, поэзия, публицистика, эссеистика 11-го номера корректна с литературной точки зрения. Корректность письма и содержания, богатство поэтической и прозаической флоры. Поляна, на которой можно её собирать и плести венки или вязать букеты.

Но всегда жаждешь открытий, откровений, чудес. Избыточное, назойливое любопытство и эгоизм читателя. Хочется воскликнуть: «Наконец-то!» Так воскликнул Николай Иванович Ежов, когда за ним пришли. Попадаются, попадаются! И, конечно, в поэзии. Может быть, потому, что сентиментален и готов плакать на любом поэтическом жилете, как сказал В. Маяковский о М. Горьком. Присоединяюсь к рыданиям классика.

Ожидать чуда от современной словесности не приходится. Разве что по наивности. Так, просветы, прогалины. Случайности «стилька».

Г. Маркузе писал об «одномерном человеке». Сейчас можно говорить об одномерном искусстве. Казалось, свобода многомерна и полифонична. Твори! Но она — «вещь в себе», а «одномерный человек» — вещичка для себя. Вместе им не сойтись.

Свобода — хочется сказать «так называемая» — дала в искусстве ядовитые цветочки материально-телесного низа, убожество письма, маслянистую пошлость сюжетов да нахрапистость самовыражения.

То, что было прекрасно у Рабле, в народной культуре, у современников не более чем свидетельство вырождения.

Интересно, что мерещится поэтам нынешним и их персонажам. 11-й номер отчасти удовлетворяет любознательность читателя.

«Маслянистости» в альманахе замечено не было. Скорей всего, это связано с направлением издания. Еврейская мелодия почти не прерывается, напоминая о еврейской трагедии. Высоко взятая нота не позволяет расслабиться.

Я не поклонник журналов с направлением. Однажды, гуляя, увидел роскошную надпись на ягодицах крупногабаритного персонажа с направлением: «Я горжусь тем, что я немец».

Журналы «с направлением» в точности соответствуют и надписи. И месту. Гордиться принадлежностью к какому-то племени, этносу и прочему столь же умилительному всё равно, что гордиться тем, что родился «мужеского полу» или наоборот.

Муравей гордится, что он муравей, цапля — тем, что цапля, а Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф тем, что они…

Опасное увлечение, с последствиями.

Остальное сомнительно.

Когда Эрнст Блох, утомившийся старичок, сидя в кресле, принимал поздравления в честь своего 80-летия, он всё время бубнил: «Я вам не Мартин Бубер, я вам не Мартин Бубер».

Что имел в виду, поминая М. Бубера, «отец» майского движения 1968 г., от отцовства, впрочем, решительно отказывавшийся?

Один был и остался «марксистским Шеллингом», другой стал философом «с направлением».

Любимое словечко Э. Блоха «кольпортаж» — в политике, культуре, литературе — не устарело. Сегодня вся жизнь кольпортаж. В 11-м номере таковой в глаза не бросается.

Возможно, и отыщется при более тщательном розыске, всеальманашном, по аналогии со всесоюзным.

Но независимо от альманаха, его достоинств и недостатков единственно разумное и «антикольпортажное» поведение сегодня — смеяться в церкви и плакать в комедии. Не из фрондёрства, из чувства самосохранения.

Гёте, беседуя с Наполеоном о гениальном, заговорил о судьбе. Наполеон прервал поэта:

— Кто сейчас говорит о судьбе. Политика — вот судьба.

В похабные моменты истории, по-тютчевски «минуты роковые», политика становится судьбой.

Нам важна судьба поэтическая. Речь идёт об искусстве стихо- и прозосложения. И прозаик, — не люблю это слово, звучит как ночной сторож, — поэт, только неудавшийся. Ближе к закату некоторые прозаики, возвращаясь к истокам, становятся стихотворцами.

Есть поэты, у которых немало хороших стихов, — на малый томик «Библиотеки поэта», — а поэтической судьбы нет. Не берусь сказать, есть ли таковая у кого-либо из авторов 11-го номера.

Существование предшествует сущности. Мысль экзистенциальная и справедливая. Для людей верующих или имитаторов веры — разницы не вижу — не подходит. С точки зрения искусства она вполне годится. Ограничим её дальнобойность написанным словом.

Пока ты ничего не написал, ты не более чем существуешь. Как только ты вывел своё первое слово, начинается проявление твоей сущности.

Об авторах мне неизвестно ничего: ни возраст, ни соцположение согласно железному закону стратификации общества по горизонтали и вертикали. Лишённый ясновидения, могу судить только о поле, ссылаясь на имена. Впрочем, когда-то была знаменитая писательница Штурман Жорж. Но вряд ли среди авторов есть маргиналы, что для искусства полезно. Сомнительно для «жизни». Вначале плотно и сытно покушать. Потом написать «гениальное». «Гений» — это привычка, которую кое-кто усваивает, — считал П. Валери.

Читая, я и не пытался представить автора или авторов. Они для меня мифологические персонажи. Я искал «симпатического». И иногда находил. Я хотел устроить себе «именины сердца». В этом отъявленном мире. И иногда устраивал.

В литературе полно людей, которым, в сущности, сказать нечего. Мысль справедливая до пошлости. Он всё выдумывает, как воскликнул в сердцах Жюль Верн, прочтя роман Уэлса Герберта. Об авторах 11-го номера этого не скажешь. У них есть «что» сказать. Бывает не очень с «как». Но в основном в пределах эстетического разума.

Ни анализ текстов, ни цитирование авторов не являются целью этой заметки. Но невозможно не отметить разнообразие номера, амплитуду колебаний. Берём двух авторов, две крайности.

Один текст — блистательный образчик кольпортажа. Был, увы, обнаружен. Автор в небольшом рассказе смог уместить на удивление много: пошлость, отсутствие вкуса, инфантильное увлечение красивостью, «метафорическое» ликование, необузданное и без меры.

Другой относится в тому, что называется искусством. Искусством поэзии. Не по Буало. Искусство лёгкое, вольное, почти крылатое. Как по Верлену:

И выбалтывает.