И тут он вспомнил Головастика.

Долгое время Летягин принимал его — вернее, его голову — за глобус, стоящий на подоконнике и, больше того, различал материки и океаны. Со временем выяснилось, что у «глобуса» есть глаза, с ласковым любопытством глядящие на мир, улыбающийся рот, большие красные щеки. «От нечего делать он следит за всеми, — решил Летягин. — Надо ненавязчиво выудить у него что-нибудь полезное для защиты в суде. А старичку, главное, что? Внимание».

Жора (напоминаю: Летягина звали Жорой) порылся в серванте. Сунув под пиджак заначенную в лучшие годы бутылку виски, новоиспеченный интриган приблизился к двери Головастика, но не успел позвонить, как из динамика над звонком послышался ободряющий голос:

— Заходите, Жора. Дверь открыта.

Летягин толкнул дверь и тут же стал прикидывать, какие телодвижения у него лишние.

В обычном недоразвитом коридорчике стояла и пялилась на него очень здоровая, можно даже сказать, зажравшаяся собака. Не столько собака, сколько помесь гиены и волка. Пытливый летягинский взгляд замечал еще в странном гибриде что-то от свиньи и даже от крысы.

Из глубины квартиры раздался тот же голос, что и из динамика:

— Трофим, веди себя полюбезнее. Проводи ко мне гостя.

Домашнее животное повернулось и сплюнуло. Нет, Летягину, конечно, показалось. На самом деле пес Трофим просто фыркнул. Затем он действительно повел гостя за собой, наблюдая за ним одним красным глазом. Шел Трофим неграциозно, переваливаясь и шаркая когтями, как пенсионер тапками.

— Всякое бывает, — сказал вместо приветствия хозяин квартиры. Он располагался в высоком кресле у окна, и его аккуратно подстриженная голова действительно напоминала глобус на подставке, тем более что тело ниже шеи было завернуто в плед. — Садитесь, садитесь. А ты, Трофим, не стой здесь зря. Иди на кухню и делай свое дело.

Летягин плюхнулся в кресло. Очень мягкое — даже колени оказались на уровне подбородка. Сразу напала дремота, хотя надо было так много выяснить.

— Я тут вроде фараона в пирамиде, — сказал Головастик. — Но все вижу. Вообще-то разболелся я. А как у вас?

— Все течет, все изменяется, а соседи, клеветники и насильники, подали на меня иск. Плохо.

— И ничего хорошего не осталось? — не без ехидства спросил Головастик.

— Хорошее было, да сплыло, — признался Летягин, вспоминая плазменные телевизоры. — Ниночке спасибо.

Появился Трофим. Он катил тележку с угощениями, положа на нее передние лапы. Спохватившись, Летягин налил в две рюмки. Но вместо Головастика выпил Трофим. Взял рюмку зубами и опрокинул. Глаза его посветлели, словно ветер раздул тлеющие угольки. Он одобрительно, почти мягко оскалился.

— Собачонка у вас ничего дрессирована, — сделал комплимент Летягин.

— Называй его не собачонкой, а Трофимом. Меня же Сергей Эдуардович, твердо сказал бывший Головастик. — Значит, вы беретесь утверждать, что жизнь ваша беспросветна. Ощущение загнанности, скованности, тоски на фоне непрекращающейся вялости умственных и физических сил. А зарплату вы просто складываете в шкаф, не зная на что ее израсходовать.

— Откуда вы знаете?!

— В основном, от вас. Но апатия ваша внешняя. Подспудно вы ищете новый принцип существования. Слышали аксиому: «Всё есть во всем»? Она поможет вам решить уравнение со многими неизвестными.

«Неужели философ попался? Прямо несчастный случай», — с тревогой подумал Летягин.

— Что-то слыхал, — сказал он. — Только звучит иначе: «У некоторых есть все».

— И у вас есть все! — наконец, проявил эмоции Сергей Эдуардович. Оглянитесь, слепец. Соседи, участковые, сослуживцы — те, перед кем вы испытываете страх и недоверие, — они могут стать всего лишь ресурсом, они могут дать вам радость обладания. Надо только знать, как взять у них энергию. И мы с Трофимом поможем вам открыть в себе это знание, убедительно сказал Головастик. — Если вы, конечно, не против.

— Ну, если вы с Трофимом, то я, конечно, за, — поспешил согласиться Летягин, — только мне с Азраиловыми сперва разобраться надо. Узнать, где у них слабое место.

— Там же, где и у остальных. И это вы тоже поймете.

— Ну, тогда точно «за», — и Летягин чокнулся с Трофимом, икнув от обилия чувств.

— Вот и чудно. Главное — ваше согласие, — с облегчением сказал Сергей Эдуардович.

— Что ж я, душу продал, а? — мрачно пошутил гость.

— Ну-у, не ожидал, — мягко пожурил хозяин. — Мы — материалисты. Сейчас идите домой и ничего не бойтесь. Ваша судьба будет устроена.

— Как это можно устроить мою судьбу, если вам даже не известно, что вообще мне надо, — запротестовал Летягин.

— Всем надо одного и того же, — успокоил его Сергей Эдуардович. — Трофим, помоги товарищу.

— Да, какой он мне товарищ, тамбовский волк ему товарищ, — Летягин собрался встать, но это оказалось непросто. Расслабление и дремота превращали все его усилия в какие-то конвульсии.

Хозяин скомандовал: «Взять!», и Георгий почувствовал свою руку в плотных тисках. Собака почти что взвалила его на себя и, повиснув, как подстреленный боец на санитарке, Летягин заскользил вдоль стенки. Потом вдруг оказался на лестничной площадке один на один с нагло прущей в глаза синей лампой.

Когда он, наконец, добрался до родного пепелища, пот обильно катился со лба, скапливаясь в щетине похожего на мочалку подбородка. «Надо бриться, внушительно сказал Летягин, заметив себя в зеркале, — и производить благоприятное впечатление». Потом он начал исследовать шею, которая слегка побаливала, и увидел на ней розовую полоску, похожую на след от надавливания.

Среди ночи Летягин проснулся от страшной ломоты в зубах. Поднялся. Щелкнул выключателем. Лампа прощально мигнула и скончалась. «Нет абсолютно надежной техники», — утешил себя Летягин, затепливая свечу. И снова, как принято у одиноких людей, хотел полюбоваться запущенностью и болезненностью своего отражения в зеркале — чтобы полусознательно пожалеть себя. Он сморгнул несколько раз, пытаясь отогнать плывущие перед глазами красные пятна. Но пятна не желали исчезать. Тогда он вынужден был признать, что у отражения вовсе не летягинские блекло-серые глаза, а красные, как у Трофима, Георгий взвесил все и заключил: «Это не криминал. Просто глаза измученного человека. Не голубые же».

Но ещё надо было срочно понять, почему рот у него совершенно раскрыт, как у дебила, и закрыть его не удается.

Тщательный осмотр вызвал шоковое состояние. То, что вначале показалось бликами от нервного огонька свечи, оказалось клыками, спускающимися из верхней челюсти сантиметра на два вниз. Хорошие такие клыки, белые, без малейших признаков кариеса. Из нижней челюсти, как сталагмиты к сталактитам, устремилась вверх пара других клыков, правда, покороче. Как любой человек фертильного возраста Летягин попытался для начала спрятать свой конфуз. Поворочав челюстями, кое-что удалось выправить внешний вид. Верхние клыки оказались хорошо подогнаны к нижним. В конце концов, оттопыренная верхняя губа совершенно скрыла столь неожиданно появившийся атавизм — однако общее выражение лица оставалось до неприличия глупым. К тому же начали обозначаться и другие изменения — нижняя челюсть потянулась вперед, глотка стала сужаться, волосы поднялись по стойке «смирно», щеки таяли, обозначая благородный размер носа.

«Прямо мультфильм какой-то», — подумалось растерянному Летягину. Он вспомнил, что сходящих с ума начинают зверски бить по щекам, в результате чего они возвращаются к здоровому образу жизни. Летягин ударил себя по щекам, а вдобавок по уху и в пах. Когда стало не так больно, он заметил, что это ему ничего не дало. Наоборот, даже убавило. В нижней части лица не осталось ничего, кроме зияющего черного провала, от которого тянулась трещина к груди. И, уже находясь во власти совершенно заурядных эмоций, вполне понимая, что делает дурость, он нехорошо обозвал свое отражение и швырнул в него свечку.

Огонек исчез, и тут выяснилось — комната залита серым сумеречным светом. Летягин вначале обрадовался, что будет видеть во мраке, как кот, но то, что новое освещение не давало тени, его несколько насторожило. Он поднес руку к обоям — никакого эффекта. Психанув, он пнул стену ногой. И стена упала! Вернее было бы сказать, что коробка комнаты вдруг раскрылась, развернулась в одну плоскость. А другие комнаты, коридоры, лестничные площадки уже преобразились в ровную поверхность. Все неживое стало просто поверхностью, а живое…