Ласма, опустив голову, носком кеды трогала лист подорожника. Лицо Мартынь не мог разглядеть, потому что темные пряди закрыли шею, щеки, глаза, лоб, даже кончик носа не был виден.

Угис, покраснев, оправдывался:

— Что мы могли сделать, если лампочка перегорела!

— Возвращались бы вовремя, в лампочке и нужды бы не было, — заметила Дагния.

«У меня как историка логика — сильная сторона», — зазвучало у Мартыня в ушах.

— Мам, если бы мы знали!

— Любую возможность надо предусмотреть.

— Ну конечно, даже бури и землетрясения! Тогда из дома вообще нельзя выходить.

— И нельзя! — Мартынь так рявкнул, что Угис съежился. Он, наверное, не видел, как сзади подошел отец. — Кто тебе разрешил взять мотоцикл? И самому пропасть без вести? По ночам шляться бог знает где? Ну? Выкладывай.

— Я маме уже рассказал. Лампочка перегорела. Ехали, пока совсем не стемнело.

— А потом?

— Потом больше не ехали. Чтобы никто на нас не наскочил.

— Гениально! У меня гениальный сын! Какие решения принимает! На высшем уровне, я вам скажу.

— Почему ты иронизируешь? — Чувствуя, что муж отнял у нее позицию нападения, Дагния встала на защиту сына. — Это было единственно правильное решение, хотя ты, сын, даже не представляешь, какие волнения доставил нам, родителям, — Дагния не смогла удержаться от учительской привычки говорить назидательно.

— Ну, а дальше что же ты, рыцарь, предпринял?

— Нашли стог сена.

— Ах, стог сена! — негодование просто душило Мартыня.

— Наверное, замерзли. Ни одеял, ничего, — сокрушалась Олита.

— Н-нет, мы накрылись сеном.

— Ну не молодец ли! Еще материнское молоко на губах не обсохло, а он уже тянет девчонку в сено! — разорялся Тутер.

— Ну, ты слишком вульгарен, — упрекнула жена.

— Моя Ласма на такое не пойдет. Не слушай эти грубости, дочка. Сколько оставалось до дома, когда стемнело?

— Километров тридцать.

— Зачем это вообще было нужно — убегать? — Олита покачала головой. — За это наказание полагается.

— Наказание! — так и взвился Тутер. Сжав кулаки, он еле сдержал себя, чтобы не дать пару хороших затрещин по еще не тронутым бритвой, по-девичьи округлым скулам сына. Тоже мне ухажер! Наверное, жался к Ласме, как продрогший щенок. А может быть… может быть, за детской внешностью кроется мужская зрелость, этот возраст такой противоречивый, непонятный, обманчивый!

— Завтра же ты уедешь в Ригу, — словно отрубил Мартынь.

Угис наморщил лоб, потом взглянул на отца, опустил глаза.

— Что он один в Риге будет делать? — встревожилась Дагния. — Подросток в пустой квартире! Мало ли случаев… Разные друзья найдутся. Нет!

— Тогда поезжай ты с ним.

— И не собираюсь! С какой это стати мы должны торчать среди камней? Почему Угиса, как прокаженного, надо гнать прочь? Что он, один виноват? И потом, почему мотоцикл не в порядке? Если человек имеет вещь, он должен за ней ухаживать, а ты!.. И девчонка, в конце концов, не маленькая, на два года старше, могла бы и поразумнее быть, а не бежать за мальчишкой, едва тот поманит пальцем.

— Дагния! — в голосе Титера прозвучали гнев и угроза.

По какому праву он так… Нападает на одного Угиса, а Ласму даже защищает. Хочет сына и ее, жену, отправить отсюда. Не тут-то было! Дагния справилась с собой и вполне спокойно предложила:

— Уедем всей семьей. Пару недель туда-сюда, какая разница. Позагораем на взморье.

— Я остаюсь, — сказал Мартынь.

— Почему?

— Потому! Надо закончить крыльцо.

— Тогда мы останемся, а они пусть уезжают. В конце концов, кто тут гость, а кто хозяин?

— Пока мать хозяйничает, мы все тут гости, — ужалила Олита. — Пойдем, дочка, в дом, умойся, переоденься, поешь.

— Давай ты тоже, Угис, — спохватилась Дагния.

— Спасибо, мама, не хочется, — выдавил парень, повернулся и в несколько прыжков достиг клети. Дагния пошла в дом.

Мартынь остался во дворе один.

Дождевая туча показалась из-за горизонта, иссиня-черная, как бычий язык, стала шириться и быстро заслонила собою весь небосвод. Стало сумрачно, хотя была только середина дня.

Дагния сорвала с веревки еще сырые рубашки мужа и сына и бегом вернулась в комнату. Она едва успела закрыть окно, как ветер прижал к стеклу дождевые струи.

Женщина опустилась на припечек в углу комнаты. Она закрыла ладонями глаза, чтобы не видеть, как сверкает очередная молния.

— Перестань, наконец! — крикнул Мартынь. — Не молодая уж, а ведешь себя как девчонка.

Новый раскат грома.

— А если я боюсь? — не отнимая рук от лица, прошептала Дагния.

— Тебе как историку надо бы знать, что боязнь грома — это суеверие!

Дагния почувствовала в голосе мужа насмешку. Раньше в таких случаях он обнимал жену, говорил успокаивающие слова; нежность мужчины уносила страх, это было надежнее, чем крыша над головой. Она чувствовала себя маленькой, оберегаемой, и ей было хорошо. С годами меньше стало слов, и объятия уже не были такими крепкими, это естественно, но насмешку, открытую неприязнь и раздражение Мартынь выказывал впервые. Значит, правда…

Щелчок огненного кнута. Грохот. Тишина.

И в это мгновение, между двумя ударами грома, Дагния отняла ладони от лица, набрала в грудь воздуха, прищурила глаза и, совсем как Марина Влади в фильме «Колдунья», пристально глядя мужу в затылок, отделяя каждое слово, с замиранием сердца ожидая возражений, произнесла:

— У тебя есть любовница.

Мартынь вздрогнул, оглянулся.

— Откуда ты знаешь? — вырвалось у него, и он готов был откусить себе язык. Да чего уж теперь, слово не воробей…

— Знаю, — Дагния сжала губы.

Где слезы, которые сейчас должны были бы литься ручьем? Где ощущение, что сердце разрывается на части? Удивительная пустота! Внутри и вокруг. Пустота, и больше ничего.

Где-то вдалеке прогремел гром. Как телега по бревенчатому мосту. Уже не страшный, не угрожающий, всего лишь далекий гул в этой пустоте.

— Знаю, — сказала она еще раз. Так равнодушно, что Мартынь испугался больше, чем если бы были слезы и упреки. Надо бы подойти к жене, сесть рядом, обнять, все отрицать, и она поверила бы, думал Мартынь. И все же остался стоять, как плохой актер, который не знает, как сыграть данную сцену, и не может освободиться от своей связанности.

Еще одно доказательство, подумала Дагния. Ах, собственно, одно, два — что это меняет, ведь Мартынь сам признался, какие еще нужны доказательства?

— Я бы только хотела, чтобы ты назвал ее имя.

— Перестань! И вообще оставь меня в покое!

— Как и ты меня, не так ли?

— Перестань, прошу тебя!

— Я бы охотно сделала это! Но не могу. Мне нужно-решить: прогнать тебя или заставить просить прощения и потом принять обратно.

Его мужская гордость ощетинилась, как еж, и тысячью иголок самолюбия жалила грудь.

— А если я… если я уйду с поднятой головой?

— До каких пор задирать-то ее будешь? Скоро уж седая. И тогда ты этой красотке ни к чему.

Остолбенелый взгляд мужа даже развеселил Дагнию.

— Я не такая дура, какой ты меня считаешь. И ты_? слава богу, не дурак, ясно, что не расплывшаяся Олита тебя привлекла. Зато стоит только куда уйти девчонке, исчезаешь и ты. И наоборот. Когда сегодня утром ты налетел на Угиса, хотел… унизить его, ты… ты сам выдал себя. И не пытайся оправдываться.

— Я и не пытаюсь.

— Он не пытается! А кто пять минут назад сказал…

— Что сказал?

— Ну… что… и вообще!

Почувствовав, что жена теряет самообладание, Мартынь воспользовался этим. В конце концов, когда-нибудь все равно пришлось бы объясниться, и если уж сама начала…

— …так давай выговоримся до конца. Нам придется развестись.

— Ах, вот куда уж зашло!

— Нет. Но мы хотим пожениться.

— Прекрасно! Девчонка недавно выучилась говорить «мама», а ей уже хочется замуж за женатого. И тебе не стыдно? Ведь в дочери годится…