Коммиссары отклонили их требование советом — обратиться вновь к королю с просьбою об их нуждах на ближайшем сейме, так как инструкция уполномочивала их (коммиссаров) только на приведение Запорожского войска в порядок. Они показывали казакам отсчитанные уже деньги, и велели произнести присягу согласно Куруковской коммиссии. Но тут поднялся новый ропот. «Довольно уже мы присягали!» кричали казаки. «Довольно уже мы выполняли всего такого и теперь выполняем!»

«Паны молодцы» (сказал им тогда Потоцкий) «не доводите Речь Посполитую до крайности. Если еще однажды обнажит она против вас меч, то обнажит его с тем, чтоб изгладить и самое имя ваше. Пускай лучше эта земля заляжет у неё пустырем, пускай лучше водятся здесь дикие звери, чем бунтующая чернь. Начать мятеж вы, пожалуй, начнете, но до предположенной цели не доведете никогда. Не грозите нам тем, что уйдете на Запорожье. Здесь в Украине останутся ваши жены и дети, да и сами вы долго оставаться за Порогами не можете. Рано или поздно, но принесете наконец головы под саблю Речи Посполитой. Напрасно также грозите вы изменить королю и переселиться в другие места. Отчизна ваша — Днепр. Нигде вы не найдете другой такой. Дона и сравнивать нельзя с Днепром, равно как и тамошней неволи с здешнею свободой. Что рыбе без воды, то казакам без Днепра; и чей Днепр, того и казаки должны быть вечно».

После такой речи, коммисары попрощались с казаками, и объявили, что возвращаются к королю с деньгами и с донесением об их бунте.

«Это убеждение», писали они в своей реляции, «так размягчило варварские сердца, что у многих казаков полились слезы. Одни пьяницы остались непреклонными. Старший их, хотя простой, но трезвый и скромный человек, положил булаву и комышину, знаки своей власти, поклонился всему войску, пожелал ему лучшего согласия под начальством более счастливого вождя, и удалился из рады».

Казаки разделились на партии, и спорили одни с другими от утра до вечера. Наконец упросили Томиленка вернуться на свой пост, присягнули по всей форме, и тотчас же одного бунтовщика, какого-то Грибовского, приковали к пушке. Но сторожа освободила узника и вместе с ним ушла за Пороги.

Там находился глава мятежной партии, Павлюк, дававший камертон казацкой раде. Недели через две он сделал набег на Черкассы, овладел войсковой арматою, и увез ее на Запорожье. Таким образом уплата казакам жолда и торжественная присяга на основании Куруковской коммиссии не послужили ни к чему.

Узнав о похищении арматы, Томиленко послал к Павлюку двух казаков с обещанием образумиться и вернуть армату Запорожскому войску. Но титул Запорожского войска павлюковцы присвоили себе, и, в качестве главных представителей казачества, уведомили реестровиков из Микитина Рога, где находилась тогда Запорожская Сечь, о своем намерении исправить беспорядки, произведенные будто бы казацкою старшиною в Украине во время их пребывания у крымского хана.

Это уведомление было не что иное, как прокламация, вооружавшая войсковую чернь против старшины и вызывавшая ее из Украины за Пороги. В виду апокрифических прокламаций, принятых у нас за аутентичные, и в виду невозможности положения, какое дают у нас казакам в истории Малороссии, мы этот документ, писанный казаками к казакам на польском языке, прочтем с особенным вниманием. Из него видно, каким тоном надобно было павлюковцам говорить с людьми невежественными и чем возможно было подвинуть на первый революционный шаг покорную правительству массу. Он перебирает все чувствительные струны в казацких сердцах; но между этими струнами не оказывается в нем ни приверженности к церкви, ни патриотизма, которыми отличаются казаки, изображенные нашею историографиею.

...............«Услыхав о таком бесславии войсковой арматы» (писали павлюковцы), «что она не имеет уже места на влости, мы этим очень огорчились, и нашлись вынужденными выйти из Запорожья, чтобы взять ее к себе. Причем, по милости Божией, не сделано нами никакого насилия ни товарищам нашим, казакам, ни панам-урядникам. Никого нигде не росквиливши (не доведя до вопля), мы взяли армату, как собственные клейноты и скарбы. Теперь — хвалим Бога и его святую милость — войсковая армата поставлена на обычном месте, в котором она явилась во времена славной памяти предков казацких, старинных добрых молодцов Запорожского войска. Каковые казацкие предки, старинные добрые молодцы, стояли за нее грудью и проливали кровь в разнообразной службе королям, милостивым панам своим, и всей Речи Посполитой. Выходя из Запорожья с арматою, для славы королей, милостивых панов своих, казаки, под их предводительством, добывали славу и корысть Запорожскому войску и никогда не лежали на влости, никакой кривды не делали подданным его королевской милости, равно как и в имениях шляхетских; а побывавши где-нибудь на королевской службе и получив за свои заслуги кровавые жолды, обыкновенно ставили армату на Запорожье. И этак было хорошо; этак не надобно было им обращаться с плачем и жалобами к его королевской милости и Речи Посполитой, и к панам урядникам украинным. До сих пор много есть в Запорожском войске старинных добрых молодцов, которые помнят, как водилось прежде.

Но теперь (продолжают павлюковцы) один только Бог Святый может знать, что в этом войске делается. Казацкие старшие — да благословит их Бог — не оглядываются на предков и не соревнуют тем панам-гетманам войска его королевской милости Запорожского, которые подвизались для доброй славы с арматою и клейнотами войсковыми, — тем гетманам, которые постоянно пребывали с войском на Запорожье. Вместо того, лет несколько тому назад, поместивши армату и войсковый скарб на влости, не могли почему-то идти за Пороги. Точно медведя из лоз, так трудно было сорвать коньми армату обратно на обычные места, где и кони бывали не нужны. Бог Милосердый ведает, что это такое. Видно, отяжелела и, по причине великой тяжести, не имела места на влости. Поставили было армату в Корсуни, так паны жолнеры выгоняли, а в Киев и в Белую Церковь, откуда получала она содержание, нечего было и думать. Неужели вы забыли Куруковскую коммиссию, а равно и то, что по Киев и Белую Церковь паны-жолнеры не должны были ступить и ногою по сю сторону? [49] Потом они изменили данную им присягу, и дали нам на содержание войсковой арматы только Черкассы, Чигирин и Крылов [50], где уже и людей нет, с которых бы армата могла иметь содержание. Но и оттуда паны урядники повыгоняли нас. Не обвиняйте же нас за то, что мы, взявши армату, поставили ее на обычном месте. Сами вы должны согласиться с нами, что пока армата стояла на влости, то и выписи многократно бывали, за то что паны-урядники клеветали на нас перед его королевскою милостью. По этой причине перестали нас уважать и повыгоняли наших товарищей из шляхетских имений, а заслуженных казаков грабили и повернули под свои права, и вновь ограбили».

Оставляя таким образом в стороне все вопросы малорусской общественности, чуждые казакам по существу дела, представляя Куруковскую коммиссию в превратном виде, говоря небывальщину о казацких правах и сосредоточивая внимание массы на обидах от старшины и местных властей во вкусе простонародного многословия, павлюковский универсал переходит к прямому вооружению войсковой черни против старшины.

«Все это сталось потому, что наши старшие в панских имениях на влости брали частые и нестерпимые стации, и обращали в свою корысть. Вот за что наших товарищей повыгоняли из шляхетских имений и имущества их пограбили. Ибо паны-урядники, хотя бы провинился и не товарищ наш, тотчас клеветали пану коронному гетману на все войско, а пан коронный гетман доносил его королевской милости, и от того войско наше подвергалось безвинно немилости и неудовольствию короля, нашего пана; от того и заслуженный жолд не доходил до нашего войска. Поэтому было бы гораздо лучше, когда бы казаки составляли одну компанию, одно войско, и у них был бы один старший, а не два. Жили бы мы там заодно, при войсковом скарбе, как брат с братом, в страхе Божием и в добродетели и в вере, один другого почитая, как делали наши предки, не давая своим врагам радоваться и топча их под ноги.