Этим больше, нежели чем-либо другим, надобно объяснять поблажку, которую давал ему коронный гетман вместе с той партией, которая поддерживала его самого в панской республике.
Казаки знали Лаща хорошо, и столько же его боялись, сколько ненавидели, а ненавидели его тем более, что он с гайдамацким своим характером соединял католическую набожность: в последние дни масленицы запирался он в монастыре и предавался дисциплинарному покаянию в старых грехах, чтобы смело делать новые.
Слух о его походе в Украину встревожил заговорщиков, и они, для умножения числа отчаянных людей, сочинили легенду, будто бы Лащ, прийдя в местечко Лысянку на самый Великдень, вырезал всех его жителей до ноги, мужей, жен и детей, собравшихся в церкви, — даже и самого священника вместе с прихожанами. Наши ученые историки принимают этот грубый вымысел за несомненный факт, и тем самым показывают нам, как было естественно со стороны безграмотных людей оного темного времени верить казацким вестям.
Масса бунтовщиков увеличилась быстро. Но то были одни выписчики. Реестровые казаки, освобожденные, тому назад пять лет, от террора голоты, предводимой Жмайлом, не хотели очутиться снова под громами артиллерии Конецпольского.
По смерти Дорошенка, старшим над ними был поставлен Григорий Саввич Чёрный. Он удерживал своих подчиненных в повиновении правительству, не дозволял им пиратствовать на море, отвергал посулы и услуги добычников, желавших пользоваться правами реестровиков, и строго наказывал тех, которые участвовали в морских набегах.
Не успев склонить Чёрного на свою сторону, заговорщики выставили против него нового Жмайла, носившего имя Тараса Федоровича. Этот «озвался гетманом» за Порогами по примеру предшествовавшего ему избранника голоты, и привлекал к себе гультаев изо всей Украины. Гультаи вооружились, как могли, на счет побитых жолнеров да ограбленных земляков, и направлялись в недоступные для правосудия низовья, грозя расправиться с реестровиками, как с изменниками. Напрасно Чёрный посылал за Пороги увещательные универсалы. Запорожская голота, с своей стороны, распространяла универсалы Тараса Федоровича по Украине, доказывая в них колеблющимся между двух предводителей, что у кого в руках армата, при том остается и войсковая власть. Этот аргумент действовал на казацкую логику сильно, и те из реестровиков, которых не по чем было сыскивать, перебегали целыми купами к избранному демагогами гетману.
Весной 1630 года Конецпольский пришел в Украину следом за Лащем. Он уже не застал Чёрного в живых: запорожцы погубили его обманом. В ответ на увещания преданных правительству казаков, низовые бунтовщики обещали наконец покориться, но только тогда, когда в Украину придет из Запорожья армата. Чёрный поверил им, не принял никаких предохранительных мер, был схвачен и казнен варварским способом: ему отрубили сперва руки, а потом голову.
Террор обладателей войсковой арматы повлиял окончательно на верных правительству казаков. Только третья часть их, в числе двух тысяч, дождалась Конецпольского. Коронный гетман примкнул эти две тысячи к своему войску, и занялся умиротворением края, взволнованного выписанными запорожскими казаками как называли их современные великоруссы, или выписчиками, как называли их поляки.
Под влиянием летописных вымыслов, казако-панскую усобицу 1630 года у нас обыкновенно представляют религиозною борьбою, в которой казаки играли роль защитников православия. Но Конецпольский и его ротмистры-католики охраняли от казацкого буйства даже такие монастыри, как Печерский. Украинские летописи, с голоса запорожских интриганов, повествуют, а наши историки вторят им, будто бы и старший сын Иова Борецкого, Стефан, в звании сотника взбунтовавшихся казаков, пал в битве с войском Конецпольского, тогда как он благополучно состоял в домашнем почте князя Радивила, а сам Иов Борецкий так был далек от участия в казацком бунте, что, по его усмирении, московские вестовщики видали его среди казацкой антиреволюционной рады в качестве просителя милостыни на церковное строение.
Конецпольский прогнал казаков с правого берега Днепра на левый, запер в Переяславе и, после трехнедельной блокады, принудил покориться на Куруковских пунктах. Странное пристрастие к одной воюющей стороне и еще более странная неприязнь к другой, при вопиющем у нас отсутствии исторической критики, завели наших историков так далеко, что они представляют Конецпольского побежденным в «Переяславской войне». Но в «Пактах с запорожскими казаками» коронный гетман обращает к своим победителям такое слово:
«Глубоко оскорблен маестат его королевской милости, нашего милостивого государя, Запорожским войском, которое Тарас вывел на власти. Великое преступление совершили казаки тем, что Чорного Грицка Савича, поставленного над ними от его королевской милости старшим, не только за такового не признали, но, набежав на него неожиданно и поймав, жестокосердо замучили. Не простительно виновны они в том, что в прошлом году, втогнувшись в Черное море, наделали много вреда в турецких владениях. Еще преступнее поступили они, когда одних принудили насилием, а других мнимым ломаньем веры, в которой никому не сделано никакой кривды, подвели к нападению на королевские хоругви, стоявшие по квартирам.
Но, так как, признав себя виновными, они столько раз и письменно, и чрез послов униженно просили нас о пощаде; имея, кроме того, в виду, что немалая часть Запорожского войска пребыла непоколебимо в своей верности и послушании при королевском войске, и не желая, чтобы погибли запорожские казаки, оказавшие так много услуг королю и Речи Посполитой и покрывшие себя славою, — отпускаю ныне всем им вину их, но под следующим условием.
Хотя все они называют себя виновными, и все просят помилования за произведенное кровопролитие, считая заслуженным наказанием понесенные ими утраты; но Тарас Федорович, будучи их предводителем, оказывается виновнее всех: ибо, по его внушению и от его имени, начали твориться все эти злодейства. Поэтому, не отрицая его виновности, Запорожское войско питает надежду на милосердие его королевской милости, что, отпустив казакам чрез меня вину, наш милостивый государь простит и того, который должен был исполнять то, чего желало все войско, и просило меня оставить его под войсковым секвестром до дальнейшего объявления королевской воли. На что я, по горячей просьбе обеих частей Запорожского войска, согласился, с тем чтоб они обязались немедленно исполнить решение его королевской милости, лишь только оно воспоследует.
Постановления Куруковской комиссии должны остаться неизменными во всех пунктах своих. Запорожские казаки обязались тех, которые теперь, не взирая на запрещение его королевской милости и волю старших, пошли на море, строго наказать, предводителей похода выдать и челны сжечь. Обязались также отдавать всякое уважение тем, которые остались верны своему долгу, сражаясь вместе с войском его королевской милости, так как ради их заслуг оказано помилование и прочим» [43].
Покоренные панским оружием казаки снова принесли, как и пять лет назад, торжественную присягу на верность королю и республике. После присяги вписаны были в шеститысячный реестр заслуженные казаки, которых исключили было из него за их вины. Войско Запорожское взялось наблюсти, чтобы все выписчики разошлись по своим домам. Старшим казацким коронный гетман приказал быть Тимошу Михайловичу (казаки называли его Тимошем Орендою, или Арендаренком), как человеку, по словам документа, доказавшему свою верность, мужество и опытность в рыцарских делах Речи Посполитой. Этот старший произнес отдельную присягу, которою обязывался воспрещать хождение на Запорожье казакам, не состоящим на королевской службе, не сзывать в купы ни охотников, ни выписчиков, напротив карать всех, кто бы отважился это делать. Вслед за своим старшим, войско присягнуло сжечь все морские челны, и тех, которые не состояли на королевской службе, не принимать к себе ни на Запорожье, ни на Украине.
