Он вытряхнул из намокшей штанины негодующих муравьев и вывалил оставшихся червяков под куст.

– …свекровь надо уважать, а сына ее… Ик!.. Ублажать! Или наоборот? – Гриша покачнулся и вцепился в скатерть. Тарелки и бокалы со звоном проехали короткую остановку. – Так выпьем же за родителей! – подытожил он. – За папу с мамой нашего Олежки и за родителей невесты! Где они? – Он озадаченно огляделся. – Оба-на! Убегли, паразиты?!

– Гриша!

Не обращая внимания на сестру, Григорий прошел нетвердым шагом вдоль стола, вглядываясь в лица. Перед Макаром остановился и ткнул пальцем его в грудь.

– Ты отец?

– Потенциальный, – огорчил его Макар.

– П-потенциальный? – Григорий нахмурился, осмысливая, и вдруг просветлел: – То есть с потенцией!

– Григорий, сядь!

– Гриша!

Протестующие голоса сестры и жены не смогли помешать Григорию облобызать Илюшина.

– Так держать! Молодцом! А баб в узде надо! Вот!

Григорий поднял сжатый кулак и внимательно рассмотрел его. Что-то во внешнем виде кулака навело его на новую мысль, и он обернулся к отцу жениха:

– Петя, давай выпьем за подкаблучников! Ик! Блаженны страдальцы, ибо их есть… Их бин есть… В смысле, кушать…

Блуждающий взгляд дяди Гриши остановился на жареной курице. Вонзив вилку со всего размаху в загорелое куриное бедро, он потащил к себе поднос.

– Да отберите вы у него кто-нибудь эту вилку! – в сердцах вскричала Нина.

– Лучше курицу отберите, – посоветовала Рита.

– Я твоя девочка! – пропела Кристина. – Я твоя птичка! Ты поймай меня в свои силки!

Она всем корпусом обернулась к жениху и призывно улыбнулась.

– Сильно декольтированная птичка, – пробормотал Илюшин. Саша пнула его под столом. – Я хотел сказать, декоративная!

Петруша под шумок опрокинул рюмку.

– За подкаблучников пьет, – шепнул Макар Саше. – Без меня!

– Пороть! – грянул артиллерийским басом Пахом Федорович. – На конюшне!

– От жеж кретин, – посетовала Елизавета Архиповна.

Рыжий кот Берендей издалека одобрительно мяукнул.

Семейный вечер стремительно набирал обороты.

Саша впервые в жизни наблюдала своими глазами, как чопорное сборище родственников превращается в форменную вакханалию.

Для начала брат Нины, толстый кудрявый брюнет с вкрадчивыми манерами, напился и объявил, что необходимо внести в торжество неформальную струю. Когда его сняли со стола и заставили застегнуть ширинку, он притих, как человек, у которого отняли последний праздник, и понуро ушел в уборную.

Вернулся Григорий повеселевший, в венке из одуванчиков и кокетливых женских шортах. Галя покраснела. Макар захохотал. Нина возмутилась. Парень, которого Елизавета Архиповна назвала лысым олухом, подбежал к Григорию и попытался стащить с него чужие одежды. «А старушка-то была права!» – думала Саша, пока все вокруг орали друг на друга, а Григорий вырывался и верещал. Наконец олуха оттащили, на Григория натянули брюки, и на пять минут воцарилось спокойствие.

Тогда на сцену выступил Пахом Федорович.

Первые полчаса патриарх добросовестно исполнял роль чучела свадебного генерала. То есть восседал неподвижно и скупо блестел медалями. Саша, уже слегка знакомая с повадками старца, ожидала сюрприза.

И дождалась.

– Ветер веет с юга! – богатым басом сообщил старик. – И луна взошла! Что же ты, подлюга, ночью не пришла?

Саша оцепенела. Пахом Федорович декламировал препохабнейшие стихи, приписываемые Есенину.

Галка взорвется, если услышит следующие строки.

– Макар, оглуши его чем-нибудь, умоляю, – торопливым шепотом попросила Стриж.

Илюшин соображал очень быстро.

– А заря, лениво обходя кругом, – громко продолжил он, – посыпает ветки новым серебром.

– Поэзия! – восхитилась Алевтина. – Как это возвышенно!

Патриарх почуял подвох, но осознать, в чем он заключается, не смог. На лице его отразилось смятение. Саша воочию видела, как со скрипом проворачиваются в его черепе ржавые шестеренки.

– Ветки… Посыпает… – пробормотал он.

Ритм совпадал, и это сбивало с толку.

Несколько минут Пахом Федорович напряженно шевелил губами, но все-таки оставил Есенина в покое.

Однако с поэтической стези сойти не пожелал.

– Я мало жил и жил в плену, – грустно поведал он.

В миску салата вонзилась деревянная стрела. На скатерть щедро брызнули помидоры.

– Ванька! – вскрикнула Нина Борисовна, багровея. – Лешка!

Топоток быстрых ног свидетельствовал, что маленькие чингачгуки разбегаются от мстительных бледнолицых.

«Пацаны балуются», – сообразила Саша. Благостная старушка привезла с собой двух мальчишек лет шести, которые весь вечер носились по саду и сшибали гостей с ног, пока Макар не соорудил им лук из ивового прута и лески. Они тут же кинулись мастерить стрелы, забыв про свадьбу.

– Поганцы!

– Уши им оборвать!

– Но в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть свое оружье! – сообщил Пахом Федорович.

Саша с Галкой обменялись взглядами, в которых читалось одно слово. «Дурдом».

– Гнать малолеток в шею! – возмущалась Алевтина.

– Я те погоню! – прорезалась старушка.

– Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови! – немузыкально завыл Григорий.

Макар наклонился к Сашиному уху:

– Я пацанов нейтрализую. А ты держи все под контролем.

Саша засмеялась ему вслед. Удержать эту вечеринку под контролем можно было только связав всех присутствующих.

Кристина вытащила из дома магнитофон и отплясывала перед женихом полный страсти танец. В стороне мрачно улыбалась кудрявая черноволосая Рита. Алевтина пискляво вещала о любви, соединяющей сердца, Григорий голосил «есть в графском замке черный пруд», Пахом Федорович икал. Посреди этой катавасии сидела бледная Галка и не сводила взгляда с танцующих.

Все вертелось, кружилось, бранилось и пело, злилось и хохотало, и Саша почувствовала, что и ее захлестывает и несет эта дурная волна. Хотелось то ли выпить, то ли набить кому-нибудь морду. И чтоб плечо раззуделось, а рука размахнулась. Или наоборот.

– «Ма-ахнатый! Шмель! На душистый! Хмель!» – надрывался магнитофон.

– Цапель серый – вах! – в камышах, – сказал бесшумно подошедший Макар. – А что это у нас цыганская дочь вытворяет?

Кристина мелко трясла обнаженными плечами перед Олегом. Вслед за плечами тряслись и близрастущие части тела.

Рита схватила лысого парня за руку и ведьмой ринулась к танцующим. К ним присоединился Григорий, и вокруг жениха двинулся разнузданный хоровод.

– «Так вперед за цыганской звездой кочевой!»

Мимо опять лениво пролетела стрела. Алевтина взвизгнула.

– Мы в гномика целились! – долетел жалобный детский голос. – Извините!

– А кто у нас гномик? – хладнокровно осведомилась Саша. Она рассудила, что если уж оказался на чаепитии у мартовского зайца, лучше принимать все как должное. – Кого ты назначил на роль жертвы?

Макар фыркнул.

– Да я им обычного садового гнома нашел. Тяжелый, подлец! И краска вся с него облупилась. Зато теперь у них есть мишень. Кстати, ты знаешь, что в местном цветнике обитает куча мифических существ?

– Почему же в цветнике? – Саша прищурилась на танцующих. – Прямо сейчас вижу кадавра, ведьму, русалку и сатира.

Илюшин молчал. Она обернулась к нему и наткнулась на странно насмешливый и теплый взгляд серых глаз.

– Ты что как смотришь? – смутилась Саша.

– И эльфа.

– Что – эльфа?

Вместо ответа он наклонился и поцеловал ее. На несколько очень долгих секунд все вокруг растворилось в летящей яблоневой листве, и музыка деликатно притихла, и пьяные голоса сатиров заглушил ветер.

– Горько! – вдруг заорали над ухом.

Саша вздрогнула, открыла глаза и обнаружила нависающую на ними щекастую красную физиономию.

– А что это вы тут целуетесь? – на удивление внятным голосом поинтересовался дядя Гриша. – Разве вы жених с невестой? – Он щелкнул пальцами. – Кстати, я уж подзабыл: кого замуж-то выдаем?