– Шею бы свернуть этой суке, – низким голосом сообщила Рита. – Вот моя голубая мечта.

– Рита!

– Кого она с собой тащит?

– Подругу какую-то, – призналась мать.

Черные глаза Риты Сысоевой блеснули недобрым светом.

– С мужем, – добавила Нина не совсем уверенно.

Рита выругалась в адрес неизвестного мужа так, что мать вспыхнула.

– Язык-то попридержи!

Девушка ожесточенно застучала ножом по разделочной доске. Ошметки вареного яйца полетели во все стороны.

– Чай, не башку ей рубишь, – вполголоса заметила Нина. – Аккуратнее давай.

Обе женщины замолчали. Ритка взялась чистить яблоки для пирога и тут запоздало сообразила, что мать ничего не говорит просто так. Нет, болтать Нина любила, и для постороннего человека ее стрекот зачастую был лишен смысла. Но свои хорошо знали, что к матери стоит прислушиваться очень внимательно.

«Аккуратнее давай».

Еще пять минут прошло в тишине, нарушаемой лишь постукиванием ножей. Рита обдумывала материнский наказ, и постепенно в голове ее зрел план.

Когда он приобрел явственные очертания, девушка отложила нож в сторону.

– Мам, а мам!

– Чего?

– Тетя Клава ведь не приедет?

– В больнице она, с переломом ноги, – недовольно сказала Нина. Ее сестра Клавдия, бой-баба с бешеным нравом, считалась тяжелой артиллерией в предстоящем сражении. «Додумалась тоже – конечности летом ломать! – ругалась про себя старшая Сысоева. – Ни на кого положиться нельзя».

– Можно я тогда Криську приглашу?

Нина уставилась круглыми птичьими глазами на дочь:

– Курятину, что ли?

– Мне скучно без нее будет! – вдохновенно соврала Рита. – А она веселая.

– Для веселья у нас Елизавета Архиповна приедет, – мрачно возразила Нина. – Ухихикаешься.

– Баба Лиза? – ахнули от дверей.

Мать и дочь обернулись.

Григорий, брат Нины, застыл в дверях с выражением ужаса на опухшем лице.

– Дядь Гриш, ты чего?

Григорий встряхнулся. Твердым шагом прошел к холодильнику, достал запотевшую бутылку.

– Отметим, дамы!

– С утра начинаешь? – вознегодовала Нина.

Хрустальная стопка победоносно сверкнула в солнечном луче.

– В рамках борьбы с несовершенством этого мира, – осадил ее брат, закусывая петрушкой. – Зачем старуху позвала?

– Не звала я, сама она напросилась. Скучно ей.

Григорий некоторое время без выражения смотрел на сестру, а затем, ни слова не говоря, налил вторую порцию.

– Гриша!

Но было поздно. Со словами «за влюбленных» тот опрокинул стопку и жадно прижал к носу пучок укропа.

– Ну, Григорий…

В обширном семействе Нины годами царил матриархат. Все жизненно важные решения принимались многочисленными елизаветами, тетьтанями и клавдиями. На откуп мужчинам отдавались мировая политика и футбол.

Тридцать лет назад юная Нина Лобанова, прогуливаясь по вокзалу, заметила у киоска с прессой тощенького ушастого лейтенанта и немедленно забрила его в мужья. Родня удивлялась и крутила пальцем у виска. Но в голове Нины зрели амбициозные планы. В мечтах видела она, как ее раздобревшему лейтенанту нашивают генеральские погоны, как чеканит он шаг в новеньком мундире, а сама она выступает рядом генеральшей в норковом манто.

Отчего-то именно манто ярче всего сияло перед Ниной, и манило, и нашептывало нежные глупости.

Однако в спонтанно родившемся плане таилась червоточина. Зловредного червяка воплощал сам без пяти минут генерал, Петр Сысоев, для домашних – Петруша.

Петруша был человеком смирным, покладистым и лишенным инициативной жилки в той же степени, насколько лишена ее тля, безропотно позволяющая доить себя муравьям. Вершины устремлений у лейтенанта Сысоева попросту не было: его желания представляли собой ровное плато. «Быть сытым и в тепле – что еще нужно человеку? – рассуждал Петруша. – Ну еще чтоб жена добрая и детки».

Нина попыталась укоренить в муже стремление к лучшей жизни. С тем же успехом можно было прививать ветку сакуры к арбузу. Тогда Нина сама выступила в роли главнокомандующего и отдала Петру приказ стремиться ввысь. Сысоев с тоской посмотрел в небеса и зажмурился. Нина раздала родне духовые инструменты и закатила скандал с увертюрой и ораторией. Сысоев упал на спину и притворился дохлым.

Нина испробовала все. Но стало ясно, что рожденный ползать ни летать, ни бежать, ни кувыркаться не станет.

Нина надеялась, что ее Петр – камень. А оказалось, что в кулаке у нее зажата горсть щебенки.

К чести Лобановой следует сказать, что она могла задушить мужа мутоновой шубой, так и не переродившейся в норковое манто, однако не сделала этого. Когда их семейную лодку после всех водопадов вынесло в спокойное русло, роли распределились так: на носу сидела Нина, указывала, куда грести, и сама же махала веслами. А Петруша лежал в лодке, улыбаясь, и целиком полагался на волю провидения и жены (причем жене доверял больше).

Расстановка эта имела для семейства Лобановых неожиданные последствия. Брат Нины Гриша внезапно начал крепко выпивать. Родственницы пытались излечить его от пагубного пристрастия, но Лобанов-младший был непоколебим. «Я на Петьку посмотрел, – отвечал он на все увещевания, – и осознал, что жизнь моя была полна ложных ценностей. Идите к черту, бабьё!»

Получив твердый отпор от мужского представителя своего клана, женщины растерялись. «Хочу пить – и пью! – орал Григорий. – Обретаю свободу!»

С алкоголизмом сталкивались и прежде. Но впервые он был возведен в ранг политической программы.

«Пить или не пить? – провозглашал Григорий. – Что за вопрос!»

И пил.

Его даже стали уважать. Он сломал невидимую ограду. Вырвался из сыромятных пут женского владычества. Удрал с пастбища в дикие прерии. До него подобное удалось лишь деду Пахому, впавшему к старости в маразм. На эту территорию женщинам прохода не было.

– Значит, Елизавета явится! – Григорий нервно хохотнул. – Веселый семейный вечерок намечается! Этих-то сколько будет?

– Трое, – сухо ответила Нина.

– Первая – невестушка. А остальные? Папаша с маменькой?

– Родители у нее за границей. Подругу везет с мужем.

Григорий подкрутил ус и крякнул.

– Мужа – это она зря. Муж нам тут не нужен. Мы и сами справимся. Верно, бабоньки мои?

«Бабоньки» переглянулись. Очень уж странный тон был у Григория.

– С чем справимся, дядь Гриш? – осторожно спросила Рита.

– Ну как же… Встретить дорогих гостей, накормить, с родней познакомить.

Нина расслабилась. На какую-то секунду ей показалось, что брат лишь прикидывается ничего не понимающим. Нет, слава богу, и в самом деле не понимает. Мужчины – слепцы!

– Ритк, а Ритк, – позвал Григорий.

– М-м?

– А скажи-ка мне…

– Что, дядя Гриша?

– Ты веревочку уже приготовила?

Рита подняла на него недоумевающие глаза.

– Какую веревочку?

– А задушить эту красотку?

Вот тебе и раз, подумала Нина. Вот тебе и слепец.

Она быстро обернулась к двери – не подслушивает ли кто.

– С ума сошел! Что несешь-то?

– Не задушить? – удивился Григорий. – Топориком тюкнуть?

– Гриша!

– Молчу-молчу! – Он приложил палец к губам и сделал большие глаза. – Могила!

Рита вздрогнула.

– Я – могила! – захохотал ее дядюшка. – А ты что подумала?

Нина отложила разделочный нож и вытерла руки полотенцем. Григорий, почувствовав неладное, мигом подобрался и отступил на шаг.

– Гриш, давай-ка начистоту. Никто из нас этой свадьбе не радуется. И Олежку нам жалко – слов нет! Мы бы ему здесь хорошую девушку нашли. Но раз уж он решил жениться, мы мешать не будем. Правда, Рит?

Взгляд ее настойчиво требовал ответа, и Рита подчинилась.

– Правда, – мрачно ответила она.

– Вот и ладушки, – заворковала Нина Борисовна, из капитана корабля, готового вешать на реях, немедленно превращаясь в милую простушку. – А ты, Гриш, учти: девочка там непростая, московская.

– Стерва! – быстро вставила Рита.