И все-таки хорошо, что где-то было иначе!

Мы всегда знали, что время, как эволюция, движется всеми возможными путями. Знали, что, что бы ни случилось, где-то все было иначе, только это не имеет для нас значения. Но впервые я мог ощутить эту разницу так по-настоящему. И даже унес с собой часть воспоминаний о них, переживших тот самый день. Это было поразительно. Не так призрачно, как… как не был призраком этот призрак «Януса».

Какое-то время я просто сидел в кресле и вспоминал, несмотря на чудовищную головную боль, которая была как естественным следствием не слишком ювелирного переноса, так и нового морального напряжения. Вспоминал не произошедшие здесь встречи. Совместные радости, дрязги и ссоры. Интересно, вспоминает ли сейчас другой я то, что могло бы случиться и в его мире, но не случилось? Чувствует ли себя осчастливленным этим знанием? Или призрачная тень исчезла бесследно — я не мог бы сказать, насколько успешно прошло соединение, после того как помнил все случившиеся «помарки». Ни в чем не нельзя быть уверенным.

На сегодня точно достаточно. Я временно отключил все, поддерживающие модель станции, системы, как ни жаль было это делать, и наконец вспомнил, что в ночное время нормальные люди обычно спят. Наверное, об этом можно было и не вспоминать. Как после такого уснешь? Разве что с волшебными белыми круглыми пилюльками из флакончика Вирема. Без них вообще редко обходилось. Но теперь и повод был волнующим не в самом скверном смысле. Это было возвращение целого мира. Самой возможности снова оказаться не здесь и не сейчас.

Правда, кое-что и беспокоило. Можно ли в самом деле что-то изменить, если даже при небольшом смещении можешь оказаться так далеко? Не то чтобы я всерьез на это надеялся, но… всегда втайне хочется нарушить законы, особенно если это законы мироздания.

Я расположился в смежной с кабинетом комнатке. Времени на сон оставалось немного, но хоть пару часов урвать стоило, так как любой другой следующий раз был жестоко сомнителен. Хорошо еще, что сутки на Леде длиннее земных почти на два часа. Вернее, сами часы тут длиннее, и для удобства их по-прежнему двадцать четыре. Может, попробовать как-нибудь перенестись физически из конца ночи в начало, чтобы выспаться? Все же несколько сомнительный метод… И обычно отправление куда-то всегда предусматривало возвращение. Уж лучше не палить из пушки по воробьям и перенестись куда-нибудь на пару-другую столетий назад в порядке поездки на курорт… откуда само возвращение может стать сомнительным. Как всегда — черт его знает, где окажешься, и как далеко это окажется от сознательно представляемой и предполагаемой картины. Как ни нездоров настоящий образ жизни, все же он куда здоровее того, что я могу придумать и осуществить с помощью машины времени, которая не совсем машина времени, а еще и адский исполнитель желаний. Сам процесс отправлений и возвращений не так уж прост и безобиден. И, скорее всего, сомнителен в случае чего-то посущественнее, чем электромагнитная копия сознания. С ней «призрак станции» еще мог справиться, как с чем-то с ним однородным.

Так что единственный пока выход — в том числе чтобы поберечься от подобных небезобидных идей — белые пилюльки. Пусть и их помощь штука разрушительная.

Но действенная.

Голова у меня раскалывалась после эксперимента. Несмотря на болезненную взбудораженность, я устал настолько, что пилюлькам понадобилось совсем немного времени, чтобы меня усыпить, должно быть, свою роль сыграло и ощущение, что я до сих пор нахожусь где-то между тысячей миров, и сон — только один из них, переход в него был естественен.

Я не помнил, что заснул, мне снились мои новые воспоминания, чужие и драгоценные, похожие на фантазии. Затем, без всякого перехода, я вдруг открыл глаза и обнаружил, что в комнате кто-то есть. На фоне бледнеющего окна, которого на самом деле здесь не было, но была его декоративная проекция, вырисовывался темный силуэт худощавого человека, довольно хрупкого. Старика, судя по особой неловкой едва уловимой сгорбленности. Волосы, легкие как паутинки, окутывали его голову прозрачным облачком.

Я подскочил на своей дежурной кушетке, стряхнув легкий клетчатый плед, и резко сев.

— Ты! — воскликнул я. Не то чтобы его появление вызвало у меня сильное чувство тревоги. Этот абрис был мне чем-то очень знаком. «Даже дважды знаком», — решил я. Какой же из вариантов я видел теперь?

Он неуловимо качнул головой в темноте. Это выглядело лишь как тень отрицания.

— Ты, — прошелестел произнесенный шепотом или эхом ответ.

Я мысленно нетерпеливо отмахнулся — вероятно, он имел в виду, что появился в ответ на какое-то мое действие, или еще что-нибудь, но все же это он прибыл сюда, а не наоборот.

— Оливье? Когда-то мы звали тебя так? — Если, конечно, он из подходящего измерения, и если для него эта наша встреча позже предыдущей, а не раньше. Но был и другой вариант, и я не мог его не высказать: — Мерлин?

С Оливье мы встретились в шестнадцатом столетии. Он прожил бок о бок с теми людьми, что приняли на время наше сознание, многие годы, а затем удалился, сообщив, что отправляется в свое время, оставив этакий реверанс на прощанье — признание, что был наблюдателем из будущего, которое было весьма далеким от нашей версии развития событий.

А Мерлин, собственно говоря, не был никаким Мерлином — хотя мог сам и не подозревать об этом. То, что мы видели в пятом веке в Британии, мы в конечном счете сочли за особый сбой в работе станции, создавший нечто вроде время от времени материализующегося техногенного призрака. И раз уж только что в соседней комнате я имел дело как раз с честным техногенным призраком, не закономерен ли подобный отзвук? Это было бы даже правдоподобнее появления здесь Оливье. И кроме того… ах да, я же сплю, хотя обстановка, которую я вижу, соответствует реальности, или я сейчас только так думаю. В подобном сне не было бы ничего удивительного. Все ясно, во сне он может говорить все что угодно, или так и не ответить вовсе. Сны, похожие на реальность, часто напоминают переливание из пустого в порожнее.

— Отчасти, — он вздохнул, подошел поближе, кажущийся вполне реальным человеком, и присел на краешек кушетки. — И помимо всего этого, ты — это я.

— Как и все сны, — кивнул я, вполне удовлетворенный. Мне показалось, он тихо усмехнулся.

— Конечно, все мы и всегда спим. Все наше существование только дрейф снов во снах. Инерция сознания, атавистическое стремление к единственной защищенной реальности подсказывает тебе, что проще считать меня сном, а не кем-то, кто так же как ты легко вторгается в чужие… реальности или сны — как угодно.

— Да, кто бы говорил…

— И правда — кто бы?

— Но если всерьез, если не считать всех людей какой-то версией себя, то ты не я, — заметил я. — Ты на меня даже не похож.

— Заберись поглубже в другие временные потоки, вот хотя бы как сегодня… — пожал плечами «Оливье» — мне все-таки было проще считать его человеком, а не призраком, — и увидишь, много ли останется сходства. Тем не менее, когда ты однажды возвращался на «Горгулью» и нашел бомбу совсем не там, где она должна была быть, это все еще был ты, и это все еще был тот самый корабль.

— Или не я и не тот же.

— Можно рассудить и так, — беззаботно признал он. — На самом деле, ты понимаешь, о чем я говорю, и знаешь, что я прав ровно настолько, насколько это имеет значение. Наших историй много. В том числе и та, которую ты помнишь мельком, — он неопределенно повел рукой, — о металлических стенах вокруг маленького узкого пространства, похожего на закрытый гроб.

— Ты хочешь сказать, это мое будущее? — спросил я после паузы, замкнутой и гладкой, как металлическая капсула. — И ты уже был там?

— Может и нет, почем мне знать? Это только одна из наших историй.

Я кивнул.

— А еще — это просто случилось, — заключил я, чувствуя, что меня это больше не беспокоит и не вызывает протеста. — Я все-таки сошел с ума. Это должно было случиться, я знал, чем рисковал, но меня это не останавливало, я должен был доиграться. Впрочем, знаешь ли, я даже не против — мир не стоит того, чтобы оставаться в нем в здравом рассудке. Не имеет значения, сон ты или нет — даже если нет, это уже в порядке вещей.