Без двух минут десять мэтр Гранса, оставив в коридоре дедушку Давермеля и Ги, заметно подросшего и выглядевшего взрослее в длинных брюках, подтолкнул вперед Розу и открыл обитую клеенкой дверь. Он не успел ни закрыть ее, ни даже вставить словечко.

— Без вас, мэтр, без вас! — сказал чей-то бас, повторив эти слова с двумя разными интонациями: первый раз весьма любезно, а второй — более категорично.

Адвокат вышел, немного вытянув шею, скрестив руки в широких рукавах мантии, торжествующий, словно кюре, который только что отважно противопоставил свое мнение епископу.

— Председатель Латур меня сейчас предупредил, — прошептал Гранса. — Я хочу, чтоб на меня ничто не воздействовало. Это означает — никаких родителей и никаких советчиков. Поговорю с детьми по очереди, сначала с девочкой, потом с мальчиком. Вы меня поняли? Он даже не дал мне представить Розу.

— На нее можно положиться: она в себе очень уверена, — сказал дедушка Давермель, откидывая пальцем за ухо проводок слухового аппарата.

Ги стоял слишком близко, так что старик не мог высказаться более откровенно. Выступать против матери — миссия очень неделикатная для Розы. Настраивать ее на это — миссия очень неделикатная для деда. Заслонив собой мальчика, ведь взлохмаченный, старый Давермель что-то беспокойно рассматривал в глубине коридора хотя там уже не осталось почти ни одного человека в мантии; было заметно, что он собой недоволен и встревожен.

— Да перестаньте волноваться, — сказал ему Гранса. — Даже если мэтр Гренд, новый адвокат Алины, тут случаем пройдет, то детей все равно не узнает — она ни разу их не видела. К тому же она понятия не имеет, что мне удалось добиться для них этой аудиенции, которая должна бы быть делом обычным, но пока является исключением. Если бы мэтр Гренд знала об этом, она вела бы себя гораздо сдержанней. — Он посмотрел на часы и стремясь отвлечь клиента разговором, продолжал: — Вызов в суд Алине принесли позавчера, а мэтр Гренд сегодня, утром уже мне позвонила и была весьма нервно настроена. По ее словам, весь квартал намерен подписать петицию в пользу Алины, которая сама будет ходить из дома в дом, собирая подписи; кроме того, все дамы из клуб «Агарь» поддержат ее, они готовы растерзать похитителя. По мнению мэтра Гренд, мы должны сразу же отправит детей домой, к Алине, и тогда, может быть, нам окажу милость и заберут жалобу, которая заботами мэтра Грен недавно отослана прокурору.

— Ха! Без шуток! Если папа нас вернет домой, представляете, какой нам праздничек устроят! — сказал Ги,

— Это стоит повторить там, в кабинете! — тихо подсказал Гранса. — Не беспокойся, малыш, нас запугивают. Председатель Латур посчитается с твоим выбором; по существу, ты сам рассудишь, как быть дальше!

Над головой мальчика скрестились два взгляда; Гранса подмигнул деду: надо, мол, поднять дух у мальчишки! Адвокату хотелось выиграть дело; но взгляд старого Давермеля был сдержанней — дедушку больше заботило, чтобы мальчик сохранил сыновнее почтение.

— Гм! — усомнилось заинтересованное лицо, не столь легковерно воспринявшее эти слова.

Но вот раскрылась обитая клеенкой дверь — из широкой трещины в ней выбивались волокна пакли, — и вышла Роза, мягко подталкиваемая чьей-то благожелательной рукой, потом рука поднялась с обращенным в сторону Ги пальцем и два или три раза взмахнула, поманив его в кабинет. И худышка, подстриженный под гребешок, . с важностью туда прошествовал.

Между тем Роза — с нахмуренным лицом и тяжела дыша — пыталась увильнуть от расспросов.

— Ну, какое впечатление? Неплохое?

— Да!

— Что он у тебя спрашивал?

— Дед, ты не поверишь: он сразу же спросил, люблю ли я карамельки. А я по глупости взяла — и зря: зубы у меня склеились, и говорить было очень неудобно.

И Роза вдруг усердно принялась разглядывать спустившуюся на чулке петлю. Зубы у нее, видно, никак не расклеивались: беседа с председателем суда — это дело их двоих. Старый Давермель хорошо знал свою внучку и больше не настаивал. Гранса с удивлением заметил, что на Розе новое платье.

— Они уехали из дому, не захватив даже трусиков на смену, — сказал дедушка. — Бабушке пришлось им все .покупать заново, пока я был занят добыванием всяких бумажек К счастью, я уже не у дел. Луи не мог бы всем этим заняться — он работает.

— Это неплохо, — заметил Гранса. — Чем реже он "будет сейчас показываться, тем лучше. Пусть считают, что он хороший отец, сбитый с толку своими детьми.

— Да, это именно так, — чистосердечно вырвалось у Розы.

— Конечно! — ответил Гранса без особой убежденности.

Адвокат улыбнулся. Правда это или только видимость ее — он будет защищать их, пустив в ход все свое красноречие.

Но похоже, это опасное дело кончится благополучно. Вот вышел Ги, толкнув плечом створку двери, которая была в два раза выше его, и, будучи менее скрытным, чем сестра, хвастливо поднял кверху большой палец.

И снова Большой зал с двумя сводами, покоящимися на прямоугольных столбах, — огромный, холодный сумрачный, похожий на церковь, весь заполненный снующими во все стороны черными муравьями, они волокут свои папки, как настоящие муравьи перетаскивают яйца; беспрестанные встречи, ожидание, переговоры; одни торопливо входят в комнаты судей, другие — торжествующие шли понурые — возвращаются от них. Алина вновь окунается в этот холодный мир, где Фемида, изваянная из мрамора, из бронзы, из дуба, сбросила с себя одежды, предстала в образе грудастой, толстозадой дамы и пытается доказать, что она — суровая сестра Истины. Но на сей раз Алина уже не так одинока, не так робка, запугана и не уверена в своих действиях. Она направляется прямо к скамье, находящейся у ног покойного мэтра Беррье, за ней следует целая свита из одиноких женщин: мать, приехавшая из Шазе, сестры Анетта и Жинетта, дочь Агата, Эмма с дочкой Флорой, уже немного подросшей, — все они для этой цели прервали свои дела в конторе, школе или лицее. Шесть абсолютно преданных свидетельниц, собственноручные подробные заявления которых вложены в ранец Ги, использованный для этого без ведома владельца: все это лежит вместе с семнадцатью другими документами, спешно сфабрикованными, а затем отпечатанными Анеттой на ротаторе по стандартной форме.

«Я, нижеподписавшийся (аяся), свидетельствую, что хорошо знаю мадам Алину Ребюсто. Нахожу постыдным поведение ее бывшего мужа мсье Луи Давермели, который сначала бросил ее с четырьмя детьми, а теперь пытается отобрать у нее двоих, исподтишка настраивая их против матери. Считаю позором так угнетать мать, которая может служить примером нежности, мужества и преданности своим детям».

Довольная образцом своей прозы, завизированной преподавательницей испанского языка мадам Трембле, тоже разведенной, а также владельцами лавки скобяных товаров мсье Голоном и его супругой, помощницей мэра мадам Сентонжи президентшей Губло, ободренная сознанием, что у нее есть союзники, Алина была убеждена, что вскоре предоставит им возможность полюбоваться поражением Луи; она была очень оживлена: две пилюли помогали ей держаться в форме; наконец она дошла до памятника Беррье и шепнула своей свите, которая попутно проявляла ко всему туристско-познавательный интерес: Это их патрон! — а потом села рядом с одетой в траур матерью, с боязливым достоинством поглядывавшей по сторонам. Но вскоре Алина вскочила, произвела разведку до самых дверей комнаты, где ее дело будет слушаться только в пять часов; она увидела ряд спин, а за ними какое-то возвышение, на котором три человека склонились к кому-то невидимому со слабым, тонким голоском. Алина повернулась, дошла до входа в гражданский суд, прочла какое-то сообщение Федерации судебных служащих и слилась с толпой. Луи должен быть где-то неподалеку, конечно, он привел с собой детей и ясно, что он их спрятал в этом лабиринте на случай, если суд будет грозить ему арестом. Пусть же в последний раз пользуется, ибо отныне он будет видеть своих детей всего лишь один час в месяц и обязательно в присутствии их матери; это все, что мэтр Гренд может ему сейчас предложить.