Он начал подниматься по трапу, но уже не так быстро, с каждым шагом все медленнее и медленнее. На полпути он остановился, потом, подволакивая ноги, двинулся дальше и наконец добрался до верха. Там он постоял секунду, загораживая собой люк, и, как-то странно дернув портфелем, скрылся внутри салона.

Он помахал мне.

Я поехал обратно в город. Думаю, именно тогда я сдался. Просто не было смысла. Я сделал все, что мог. Я подал им все на блюдечках и даже ткнул носом в эти блюдечки. И в этом тоже не было смысла. Они ничего не увидели.

Теперь никто не остановит меня.

Итак, 5 апреля 1952 года, в субботу вечером, за несколько минут до девяти, я...

Нет, есть еще кое-что, о чем я хотел бы рассказать. Да, я расскажу оних. Хочу и расскажу. Подробно, как все случилось. Вам не придется додумывать детали самим.

Авторы большинства прочитанных мною книг начинают тянуть резину, когда повествование доходит до кульминации. Они начинают ставить многоточие, рассуждать о звездах, сияющих на небосклоне и обрушивающихся в бездонную пучину. И вы не можете определить, кого трахает герой – свою возлюбленную или верстовой столб. Думаю, это полная чушь, но книжные обозреватели съедают ее, насколько я успел заметить. Наверное, дело в том, что автор чертовски ленив и не хочет делать свою работу. Я же не ленив, что бы обо мне ни говорили. Поэтому я расскажу вам все.

Сначала я хочу расположить все в правильном порядке.

Хочу, чтобы вы поняли, как все было.

Во второй половине субботы мне удалось застать Боба одного, и я сказал ему, что не смогу работать в вечер. Я сказал, что у нас с Эми важное дело и, возможно, я не приду ни в понедельник, ни во вторник. И подмигнул ему.

– Гм, – нахмурился он, – тебе не кажется, что, возможно... – Он вдруг схватил мою руку и сильно сжал ее. – Это действительно отличная новость, Лу. Замечательная. Знаю, что вы будете счастливы.

– Попытаюсь долго не задерживаться, – сказал я. – Думаю, все еще очень неопределенно и...

– Нет, ты не прав, – возразил он, выпятив подбородок. – Все складывается хорошо. Вас ждет много хорошего. А теперь иди и поцелуй за меня Эми. И ни о чем не беспокойся.

У меня было время, поэтому я поехал на Деррик-Род и постоял там немного.

После этого я вернулся домой, оставил машину перед домом и занялся ужином.

Поужинав, я подремал с час и принял ванну.

Я пролежал в ванне час, покуривая и размышляя. Вымывшись, я посмотрел на часы и начал собирать вещи.

Я набил полный саквояж и застегнул замки. Я надел чистые носки, свежее белье, отглаженные брюки и выходные ботинки. Осталось только надеть рубашку и галстук.

Я сидел на кровати и курил до восьми, потом пошел вниз, в кухню.

Я включил свет в кладовке и стал открывать и закрывать дверь до тех пор, пока не установил ее в нужное мне положение, – так, чтобы в кухне было достаточно света. Я огляделся, дабы убедиться, что все жалюзи опущены, и пошел в отцовский кабинет.

Я снял с полки указатель к Библии и достал четыреста долларов в помеченных купюрах, деньги Элмера. Я вывалил содержимое ящиков отцовского стола на пол, выключил свет, закрыл дверь, оставив небольшую щелку, и вернулся в кухню.

На столе была разложена вечерняя газета. Я сунул под нее нож для мяса и... Именно в этот момент я услышал, что она идет.

Она поднялась на заднее крыльцо, прошла по террасе и немного повозилась в темноте, прежде чем открыть дверь. Она вошла, запыхавшаяся и рассерженная, и с силой захлопнула за собой дверь. Она увидела меня. Я молчал, потому что забыл, зачем,и пытался вспомнить. Наконец я вспомнил.

Итак – или я уже упоминал об этом? – 5 апреля 1952 года, вечером в субботу, за несколько минут до девяти, я убил Эми Стентон.

Возможно, вы назовете это самоубийством.

Она увидела меня и на секунду испугалась. Она сбросила на пол свои две дорожные сумки, наподдала одну из них и убрала с лица прядь волос.

– Ну! – резко проговорила она. – Неужели тебе в голову не приходит помочь мне! Кстати, а почему ты не поставил машину в гараж?

Я помотал головой, но ничего не сказал.

– Черт побери, Лу Форд! Иногда я думаю... Да ты еще не готов! Ты всегда обвиняешь меня в том, что я медлительная, а сам! Сегодня день нашей свадьбы, а ты даже... – Она внезапно замолчала и плотно сжала губы. Ее грудь учащенно вздымалась и опускалась. Кухонные часы громко тикали целых десять минут, прежде чем она заговорила снова: – Прости, дорогой. Я не хотела...

– Эми, больше ничего не говори, – сказал я. – Просто ни одного слова.

Она улыбнулась и, раскрыв объятия, подошла ко мне.

– Не буду, дорогой. Больше не скажу ничего подобного. Зато мне хочется рассказать тебе, как сильно...

– Конечно, – согласился я. – Тебе хочется излить мне свою душу.

И я изо всей силы ударил ее в живот.

Мой кулак утонул в плоти почти до запястья и стукнулся о позвоночник. Я отпрянул в сторону, и она, переломившись, повисла на моей руке.

Ее шляпа слетела, голова ударилась о пол. А потом она обмякла, повалилась вперед, как в кувырке, подминая под себя голову, и упала на спину. Так она лежала с выпученными глазами и мотала головой из стороны в сторону.

Она была одета в белую блузку и светло-кремовый костюм – новый, потому что раньше я его не видел. Я взялся за полы блузки и рывком распахнул ее до талии. Затем я задрал юбку ей на голову. Она задергалась и попыталась высвободиться, издавая при этом забавные звуки, как будто пыталась засмеяться.

А потом я увидел, что под ней растекается лужа.

Я сел за стол и стал читать газету. Я очень старался не отрывать взгляда от статьи. Однако освещение было слабым, во всяком случае, для чтения, а Эми все время шевелилась. Кажется, она просто была неспособна лежать спокойно.

Я почувствовал, что что-то коснулось моего ботинка, и посмотрел вниз. То была ее рука. Она скользила взад-вперед по мыску моего ботинка, потом она поднялась к щиколотке. Почему-то мне было страшно убрать ногу. Ее пальцы добрались до верха и вцепились в край. Пересилив себя, я встал и попытался отдернуть ногу, но пальцы не отпускали.

Я протащил ее за собой два-три фута, прежде чем освободился.

Ее ладонь продолжала шевелиться, скользить взад-вперед по полу. Наконец она наткнулась на свою сумочку и сжала ее. Я усмехнулся, думая о том, что это так похоже на нее, знаете ли, вцепляться в сумочку. Она всегда была такой прижимистой, и... и, думаю, она такой и должна была быть.

Стентоны считались лучшей семьей в городе. Однако ее родители болели уже много лет и редко выбирались из дома. Она была вынуждена экономить – это и дураку понятно, – потому что иного выбора не было, как и у всех нас. Думаю, ей не очень нравилось, когда я дразнил ее непробиваемой и изображал удивление, когда она злилась.

Думаю, те лекарства, что она покупала мне, когда я болел, были не худшего качества. Они были того качества, которое требовалось, чтобы свести концы с концами. Думаю...

Черт, почему он не идет? Она уже полчаса почти не дышит, и наверняка ей страшно тяжело. Я знал, как ей трудно, и тоже задержал дыхание на секунду, так как мы всегда все делали вместе, и...

Он пришел.

Я запер переднюю наружную дверь, поэтому он вынужден был постучать. Я услышал его стук.

Я дважды сильно пнул ее ногой в голову, и она аж подскочила. Юбка соскользнула с ее лица, и я понял, что с ней проблем не будет. Она умерла в день своей... После этого я открыл дверь и впустил его.

Я сунул ему в руку рулончик двадцаток и сказал:

– Положи в карман. Остальное в кухне. – И пошел в кухню.

Я знал, что он положит деньги в карман, – вы бы тоже это знали, если бы помнили, какими были в детстве. Представьте: вы подходите к мальчику и говорите: «Вот, держи». Он тоже вытаскивает какую-нибудь дрянь. И вы знаете, что он держит либо собачью какашку, либо колючку, либо дохлую мышь. Но если вы действуете стремительно, он делает то, что вы ему говорите.