Кругом гремели выстрелы. И нельзя было понять, кто берет верх, но Артем увидел, что красногвардейцы начинают отходить, и вслед за Андрашем Ронаи выбрался из огорода. В стороне от села поднималась пыль. Там разворачивалась цепь и двигалась на правый фланг десантного отряда: к белым шло подкрепление. Красногвардейцы, отбивая атаки, начали отходить.

У леса белые прекратили преследование. Отряд возвращался к Байкалу по той же дороге, среди угрюмого леса.

До берега оставалось версты три, когда навстречу прискакал связной. Он принес весть, что белые обошли отряд, выбили из села наших. Сейчас бой идет у лодок.

Отряд свернул с дороги и по топкому болоту, в обход села, двинулся на выручку своим. Издали услышали частую стрельбу, взрывы гранат.

Кучка бойцов в деревне еще держалась. Их прижали к самому берегу, окружили с трех сторон и стреляли, не давая подняться. В то же время другая группа белогвардейцев на рыбачьих лодках подошла к «Ангаре» и взяла ледокол штурмом.

Десантники прямо с марша пошли в атаку на белых, окруживших красногвардейцев у лодок. Разметали их и, не теряя времени, спустили лодку на воду, поплыли к ледоколу. Белогвардейцы бросили ледокол и бежали. Они не оставили на «Ангаре» ни одного живого человека. Сняли с орудий замки и побросали за борт. А может, это сделали и сами защитники ледокола, когда увидели, что поражение неминуемо. Они же взорвали котлы ледокола. «Ангара» вышла из строя.

Командиры решили дождаться темноты и всем на лодках и шлюпках уйти к своим. Но вскоре к берегу подошли главные силы белых, подвезли пушки и начали обстреливать беззащитную «Ангару». Снаряды рвались на ледоколе, разбивая в щепы шлюпки, сметая палубные надстройки. Стало ясно, что до вечера не продержаться. Командир десантного отряда привязал на шест белую простыню, укрепил ее на носу «Ангары», а сам выстрелил себе в рот.

Белые послали на ледокол офицера с десятью солдатами. Он принял от красногвардейцев оружие, пообещал, что им будет сохранена жизнь, и дал сигнал на берег. К ледоколу подошло пять лодок с солдатами и офицерами. Красногвардейцев связали и загнали в трюм.

В трюме было темно, жарко, душно, одуряюще пахло гнилой рыбой, плесенью. Красногвардейцы, подавленные тем, что случилось, молчали. Рядом с Артемом вздыхал и охал Яшка.

— Яша, ты ранен? — прошептал Артем.

— Нет. Я связан крепко.

Артем зубами раздергал узел сыромятного ремня на его руках.

— Теперь я свободен, — сказал Яшка. — Давай тебя развяжу.

— Ребята, не накликайте на себя беду! — предупредил из темноты кто-то.

Яшка все-таки растянул узлы на Артемкиных руках. Свои руки он опять заложил за спину и попросил Артема так обматать их ремнем, чтобы в любое время можно было выдернуть.

Скоро загремела крышка люка, властный голос приказал:

— Выходи!

Поднялись на палубу. Стемнело. В небе трепетали лучистые звезды, ласково ворчал Байкал. Ветер нес с берега запах дыма и смолы, раздувал пламя факелов в руках солдат.

Красногвардейцев построили в одну шеренгу. Худой редкозубый офицер с хлыстом в руке скучающим голосом приказал:

— Большевики и комиссары, три шага вперед.

Строй не дрогнул.

— Тэк-с! — процедил офицер сквозь зубы. — Нет среди вас комиссаров и большевиков? Сейчас мы узнаем…

Он пошел вдоль шеренги, вглядываясь в лица красногвардейцев, тыкая в грудь то одному, то другому.

— Выходи! Выходи!

Артем прижался к Яшке. Равнодушно-сонливый взгляд скользнул по его лицу, не задерживаясь. Против Яшки офицер остановился.

— Комиссар?

Яшка смотрел ему в глаза, молчал.

— Язык проглотил от страха?

— Мне с тобой говорить не о чем! — ответил Яшка, гордо вскидывая голову.

— Социализма захотел, рыло неумытое?

Яшка молчал.

— Выходи!

Красногвардейцев построили в затылок друг к другу, подвели к борту ледокола. Боком к борту, опираясь на толстую березовую дубину, стал здоровенный детина. На его одутловатом лице блуждала улыбка.

— С большевиками и теми, кто их укрывает, мы поступаем так, — сказал офицер и взмахнул рукой. — Галчонок, начинай!

Первым в строю стоял чубатый мадьяр. Его Артем часто видел с Андрашем Ронаи. Два солдата подхватили его под руки. Детина поднял дубину и, крякнув, опустил ее на затылок чубатого. Тот, взмахнув руками, свалился за борт. Плеснула вода, и все замерло.

Красногвардейцы с раздробленными черепами один за другим падали в воду Байкала.

Настал черед Яшки. К нему подошли белогвардейцы. Яшка вдруг рванулся вперед, освободил от веревки руки, прыгнул к палачу, ударил его головой в живот. Галчонок выронил дубину, перегнулся через борт и полетел в воду вместе с Яшкой.

— Стреляйте! Что вы смотрите! — заорал офицер.

Солдаты столпились у борта, стали светить факелами. Но на воде не было ни Галчонка, ни Яшки. Спустили лодку и тоже ничего не нашли.

Офицер поднял дубину, протянул ее какому-то солдату.

— На, действуй.

Солдат вытянулся и взял под козырек.

— Не могу.

— Ах, не можешь! — офицер ударил хлыстом по лицу солдата, закричал: — Гоните сволочей обратно в трюм!

Бои в районе кругобайкальской железной дороги с каждым днем становились ожесточеннее, креп напор белых и чехов на красные позиции, и все труднее было частям молодой Восточносибирской армии, пополняемой необученными, необстрелянными мужиками, со скудным боезапасом отражать атаки врагов.

В начале августа белые, подтянув свежие силы, решили нанести последний, сокрушающий удар, полностью разгромить войска красных. На оперативном совещании было принято предложение чешского полковника Гайды — наступать тремя группами. Чехи под командованием Гайды ударят в лоб красным, вторая группа под командованием полковника Пепеляева через Мысовск зайдет во фланг, сбитые с позиций красные хлынут по железной дороге на восток и здесь, между станциями Боярск и Посольск, им перережет путь к отступлению третья группа под командованием полковника Ушакова, переброшенная в тыл советских войск на пароходах и баржах.

Наступление было назначено на 3 августа.

За несколько дней до этого на фронт привезли многих из мобилизованных шоролгайцев, распределили по разным частям. Тимоха Носков и Федька попали в часть, где воевал Карпушка. Федька, вжимаясь в землю, клял себя последними словами, что не сбежал от красных из города. На черта ему подставлять лоб под пули! Только дураки, вроде Карпушки и Тимохи да еще где-то запропавшего дружка Артемки, могут идти на убой с легким сердцем. А ему своя жизнь дороже всех красных с ихней властью впридачу.

Он не поднимал голову от земли, стрелял, даже не пытаясь целиться. Пули исклевали весь косогор перед окопом, только высунься, сразу с дыркой будешь. Попробовал было схитрить так же, как однажды в городе — заболел животом. Но тут не прошло. Из лазарета его погнали чуть не палкой…

Вечером 7 августа их сняли с позиций и отвели версты на две в тыл для отдыха. Расположились в еловом лесу. Деревья обступили их со всех сторон, внушая чувство безопасности. Сделав постель из веток, Тимоха, Карпушка и Федька легли спать. Тимоха громко зевал, ворочался, устраивался поудобнее.

— Федька, ты спишь? — спросил он.

Федька не ответил, притворился спящим.

— Как медвежья болезнь, прошла? — Тимоха толкнул его в бок.

— Пусть спит, что пристаешь, — сказал Карпушка.

— Не спит он. Хитрый, как змей. Я тебе, Федька, вот что сказать хочу. — Тимоха снова толкнул его в бок. — Если еще будешь напрасно жечь патроны, я тебе прикладом ребра посчитаю.

— А ты кто такой? — зло отозвался Федька. — Ты за собой присматривай… Нашелся тоже командир!

— Не командир, а вот подличать не дозволю!

Ночью Федька тихо поднялся, пошел по лесочку. Его окликнул часовой. Повернул в другую сторону и опять наткнулся на часового. Хотел убраться ползком, но побоялся: могут пристрелить… Возвратился обратно и долго не мог заснуть.

На рассвете проснулся от выстрелов. Они трещали, как лиственные дрова в печке, то редко, то часто-часто, до того часто, что получился один звук, такой, какой бывает, когда рвут крепкую холстину — трррр…