— Иди умойся. Да не вздумай убегать. Я тебя тогда лучше бурят отделаю. Мало они тебя били, если дурь из головы не вышибли. Видишь? — Павел Сидорович показал увесистый кулак. — Этой штукой я из тебя могу покойника сделать. А ты — «бурят подговаривал».
Васька подошел к умывальнику, набрал в ладони воды, плеснул в лицо. Павел Сидорович сидел на лавке, положив руки на стол, смотрел на Баргута. Этот тоже может стать и врагом, и другом. А возможно, уже стал злобным, непримиримым врагом? Этого не должно быть. Невежество, безрассудство правят его волей или лукавые, ловкие негодяи?
— Эх, Васька, Васька, голова твоя пустая… — с сожалением и грустно сказал Павел Сидорович. — Ты прости, что помял тебя в горячах. Нехорошо это, своих бить…
Пришла Нина. Баргут не ответил на ее приветствие. Он старательно и долго вытирал лицо. Нина подошла к нему, заглянула в лицо, спросила:
— Ты здешний, да? Почему я тебя ни разу не видела?
Баргут скосил на нее злые глаза, бросил полотенце на колышек, сел на лавку. Павел Сидорович попросил Нину налить чаю, приказал Баргуту:
— Двигайся к столу.
Баргут не пошевелился.
— Двигайся, тебе говорят!
Баргут присел к столу, уставился на стакан с чаем.
— А ты веселый парень, — засмеялась Нина.
Павел Сидорович пил чай, из-под бровей смотрел на Баргута. Нина, почувствовав неладное, тихо спросила:
— Что-то произошло?
Неторопливо допив чай, Павел Сидорович отодвинул стакан.
— Произошло. Василий споткнулся и упал носом на камень. Видишь, какой у него нос? Но он счастливо отделался. Мог бы и шею сломать. В такой темноте все может случиться.
— На нос надо примочку сделать, опухоль быстро пройдет, — посоветовала Нина.
— Примочка ему нужна, только не на нос, на другое место.
— Еще есть ушибы?
— Ты спроси у него.
Васька не поднимал головы, уши его стали малиновыми. Павел Сидорович сжалился над ним:
— Иди домой. И никому не рассказывай, что ты такой глупый. И лучше под ноги смотри, иначе голову расшибешь.
Васька ушел.
— Что случилось, папа? — спросила Нина.
— Ничего особенного. Мужской разговор, дочка.
8
Дамба Доржиев всегда знал, что надо делать. Но тут случилось такое, что голова кругом идет. Черт те что творится. Где искать справедливость? Кто научит, кто укажет к ней дорогу?
Был царь. Трудно жилось аратам. Выгнали царя. Кричали: «Свобода! Народная власть! Все люди братья!» Потом оказалось — обман. Дамба понял это еще там, на тыловых работах, и обрадовался, когда опрокинули эту обманную власть. Большевики обещали, что Советы не будут обижать бедняков, что они — власть тех, кто работает. А что переменилось? Советская власть поручила Еши и Цыдыпу собирать с улусников налог. Почему Еши и Цыдыпу? Они не работают, это не их власть. Опять, выходит, обман…
Дамба потрогал пальцем рубец на щеке, оставленный плетью Базара. Рубец горит. Кажется, не ременной плетью ударил Базар, а раскаленной докрасна проволокой. Уши выдрать ему надо. Каков, а! При всем народе опозорил. Стоит вспомнить, жарко становится. Стыдно, горько, обидно и, главное, непонятно, за что его ударил Базар. Не скажешь же, что он подлый парень. Нет, этого не скажешь.
Дамбе вспоминается тот день. Сидит он в избе Еши, прикладывает к щеке мокрую тряпку, унимает жгучую боль. Хозяин, толстый, потный, хрипит под ухом:
— Базар продался русским. И он и его отец. А русские скоро резать нас будут. Советская власть отберет у бурят всю землю, все табуны, отары и все отдаст семейским мужикам.
— Меня и абагая не сегодня-завтра в каменный дом посадят. Не увидим мы больше родных степей. Закуют нас в цепи. Ой-ой, пропали мы! — причитал Цыдып. Но Дамба чувствует: врет, собака. Нельзя волка заставить блеять по-овечьи. Дамба не любит Цыдыпа. И никогда не любил.
— Ты, Дамба, правильно поступил. Верно Доржитаров говорил, что ты смелый человек. Все улусники были бы такими!.. А то трусливые как зайцы, глупые как овцы. Скажут большевики, что мы налоги собирали не для них, а для себя, они поверят. — Это говорит Еши. Он не смотрит в лицо Дамбе. — Нас выдадут русским, а потом и сами попадут в тюрьму.
Цыдып наклоняется к уху Дамбы и шепчет:
— На востоке начинается рассвет, с востока восходит солнце. И там атаман Семенов собирает под свои знамена воинов. Тысячи лучших бурятских всадников у него в отрядах. Пробьет час, и атаман Семенов раздавит Совет, как скорлупу пустого ореха. Мы должны ждать и вооружаться. Мы пошлем тебя в Верхнеудинск. Ты привезешь винтовки.
— Чем Семенов лучше Советской власти? Он тоже русский и нашу руку держать не будет.
— Да, русский. Но тут не это главное. Атаман Семенов даст нам самостоятельность. Захочем, будем жить сами по себе, — Еши прищурился. — От берегов Байкала до священных хребтов Тибета раскинется новое государство. Буряты не станут больше платить русским, не будут содержать на свои деньги их чиновников. Мы сами начнем править своей страной. Отбрось сомнения, Дамба, как сухой помет, попавший под ногу. Народ будет тебе благодарен, боги пошлют награду.
— Надо подумать.
— «Подумать, подумать», — передразнивает Цыдып, — абагай поумней тебя, он пустых советов давать не станет.
— Ничего, пусть подумает. Через сутки ты должен дать ответ, Дамба. А сейчас иди домой…
И вот сутки на исходе. А Дамба все еще не решился. Мысли совсем перепутались в его голове. Одна противоречит другой, и они словно ворочаются там, распирают череп до боли в глазницах.
Давным-давно, в детстве еще, пас он табун Дылыка, отца Еши. Стояла сухая осень. Пожелтели травы. И вот в такое время возник в степи пожар. Дул ветер. Дымом заволокло все вокруг. Лохматое пламя, будто хороший бегунец, летело по равнине. Обезумевшие от страха лошади сбились в кучу и с диким храпом понеслись прочь от огня. Дамба оказался в середине табуна. Он до крови разодрал удилами рот своего коня, бил плетью налево и направо, но выбраться из катящейся лавины не мог…
Теперь то же самое. События его влекут за собой, и он бессилен перед ними. Но почему он должен идти рядом с Еши и Цыдыпкой? Родня они ему, дружки? Нет. И почему они, лизавшие недавно сапоги царским чиновникам, получавшие от них подарки и награды, вдруг возненавидели всех русских? Почему Дамба должен поднимать оружие против семейских мужиков? У него нет там врагов. А друзья есть. Незадолго перед войной, когда зима была холодной и снега навалило столько, что ни лошади, ни овцы, ни коровы не могли достать из-под него сухую прошлогоднюю траву и начали гибнуть, русские мужики отдали своим соседям-улусникам всю солому. А сородич Еши, у которого тогда кормов было много, назначил такую цену, что только отчаяние могло бы заставить пастухов покупать у него. Еши был тогда страшно зол на русских за то, что они не дали ему нажиться на беде улусников. Тогда русские поступили, как братья…
«А теперь, говорит Еши, они будут резать пастухов, — рассуждал про себя Дамба. — Неправда! Врешь, жирная свинья, врешь, сын лисы и шакала!»
Дамба никак не мог решить, где враг. Еши врет, что все русские против бурят. Но он прав, когда говорит, что русские Советы хотят отобрать у бурят все. Иначе они не стали бы назначать такой непосильный, разорительный налог. Значит, враги они. Но и Цыдып, и Еши тоже враги…
Скрипнула дверь юрты. Вошла жена. Она села возле ребятишек, обняла их. Лицо у нее было испуганное, руки дрожали.
— Горе нам, несчастным! — Слезы поползли по ее щекам.
Дети прижались к ней, притихли. Самый маленький, Насык, захныкал.
— Ты чего? — похолодев от предчувствия беды, спросил Дамба.
— Лама нашел в священных книгах страшную запись. На нашу землю придут пожиратели детей…
— Ну, еще когда-то придут… — раздраженно буркнул Дамба. Она не дала ему говорить:
— Уже пришли. Это большевики. Лама сказал, что дети останутся только у тех, кто прольет нечистую кровь… Дамба, спаси детей от гибели.
— Замолчи! Кто тебе это сказал?
