Проснулся он раньше других. За перегородкой, на хозяйской половине позвякивала посуда, скрипели половицы. За промерзшим окном занимался рассвет. С подоконника на пол падали крупные капли воды.
У Артемки было ощущение чего-то радостного, как в детстве, в дни больших праздников, когда просыпался ни свет ни заря и, свесив голову с полатей, вдыхал запахи стряпни. После нескольких недель поста (не дозволялось есть ни мяса, ни яиц, ни молока, ни рыбы — ничего, кроме постных щей с капустой и грибами) праздничный стол казался чудом…
Шагая через спящих, в комнату вошел хозяин, смел со стола в подол рубахи остатки пищи, громко сказал:
— Эй, мужики, пора подниматься!
За завтраком Елисей Антипыч допытывался, какие цены на хлеб, на материю. Ответы постояльцев, мужиков из Мухоршибири и Никольска его радовали. За последнее время зерно, мука сильно подорожали. Городские за ценой не стоят, потому что очень уж мало его, хлеба.
Елисей Антипыч радостно кивал головой.
— Слава богу. Не прогадал я, ето самое. Подходяще выбрал времечко.
Мужик в солдатских штанах предупредил его:
— На базаре держи ухо востро. Перекупщики везде шныряют. Из рук рвут зерно. Ловкачи отменные!
— А я не сразу торговать буду. Надо, ето самое, денек-другой походить по базару, приглядеться.
— Я тоже пойду на базар. Надо купить кое-какую обновку. Неловко ходить в деревенской одеже, — сказал Федька. — А ты что будешь делать, Артемша?
Артем сунул руку в карман, похрустел конвертом с письмом Павла Сидоровича. Идти разыскивать Серова или базар посмотреть? Лучше письмо передать. Потом время будет…
— Мне надо в Совет. Пойдем со мной. Может, и для тебя найдется работа…
— О чем запечалился — о работе. Успеешь…
— Нет, мне надо в Совет сходить. Павел Сидорович просил сразу же передать письмо.
— Дело твое…
Над городом, прижатом таежными сопками к берегу Селенги, висел морозный туман, дым из труб столбами подпирал небо. Артемка неторопливо шагал по улицам, останавливался на углах, запоминал названия, выведенные черной краской на дощечках. Смекалистые люди в городе, малое дело эта дощечка, но не заблудишься. А вот чистоты тут нету, какая в деревне. Снег на дороге грязный-грязный, перемешан с песком и конским навозом, сугробы под окнами черные от сажи, и на крышах домов сажа. Сами дома и в одной и в другой улице были такие же, какие он увидел ночью, потом стали попадаться чуть больше, на высокой каменной подкладке с крылечками на улицу. Вот народ! Со двора вход куда лучше: за дровишками выйти или по другой какой нужде много сподручнее. А то бегай в улицу, с улицы во двор… Ну-ка, ну-ка, а это что такое? Возле стен домов, вдоль всей улицы настил из досок. Идут люди по настилу, как по половицам, мерзло скрипят плахи, постукивают обутки. Чудно-то как! Неужели для ходьбы сделали? Или здешний народ на земле спотыкается?
Улица с настилом вывела Артемку на площадь, широкую, как гумно богатого мужика. И тут он увидел такой домище, что рот разинул. Саженей сто в длину, саженей сто в ширину, карниз крыши вокруг всего дома опирается на толстые квадратные столбы. И дом, и столбы — из камня, а крыша железная. А кругом еще дома стоят, высокие, с окнами в два ряда, ряд над рядом. Вот они какие, двухэтажные-то дома. Дальше — церковь. Крест высоко-высоко, и весь блестит. Из золота сделан, не иначе. А купола какие! Пять мужиков возьмутся за руки и не обнимут. Церковь, дома белые-белые, как печи в деревне.
У дома с карнизом на столбах толкался юркий городской народ. Тут были лавки, магазины купца Второва. На углу, прямо под открытым небом топилась железная печка, возле нее грел руки какой-то дядька с опухшей рожей, пропитым голосом спрашивал:
— Кому горячих пирожков?
— С чем они у тебя? — Артемка втянул ноздрями вкусный дух.
— С потрохами. Берешь?
Не дожидаясь согласия, дядька откинул крышку противня, выхватил из клубов пара два пирожка, сунул Артемке.
— Ешь, наводи тело!
Тут же, у печки, глядя на торговый люд, Артемка съел пирожки, вытер губы рукавицей, пересчитал дома в два этажа. Их было пять. Наверно, это только край города, в середине он должен быть весь из камня, белый, чистый. Тут вся площадь замусорена, валяются клочки бумаги, окурки, щепки, чья-то рваная шапка. Артем спросил у продавца пирожков, в какой стороне «середина» города.
— А тут она и есть.
— Не может быть! — не поверил Артемка.
— Что тебе надо-то? Куда идешь? — по-своему понял Артемку продавец.
Артемкина радость как-то сразу угасла. Не таким он видел город, когда думал о нем там, в Шоролгае.
Узнав, где находится Совет, он пересек площадь, свернул в узкую улицу.
Совет помещался в деревянном доме с белыми резными наличниками на больших окнах. В узком коридоре сидели люди: женщина с ребенком на руках, бурят в островерхой шапке с красной кисточкой на макушке, мужик в черненом полушубке, солдат с костылем в руках…
— Вы не скажете, где находится Серов? — спросил Артемка.
— Сами его ждем, — ответила женщина.
Заплакал ребенок. Женщина сунула ему в рот узелок с жеваным мякишем хлеба, покачала на руках. Ребенок затих, чмокая губами.
Мужик в полушубке толкнул локтем Артемку:
— Откуда, паря?
— Из Шоролгая.
— A-а, почти земляк. Сам-то я бичурский. О чем хлопочешь?
— Работу бы мне надо.
— Кого ни спрошу, всем что-то нужно. Я уж неделю тут отираюсь. Всякого народа перевидел. Валят сюда косяками. И всех Советская власть должна ублаготворить. Где она возьмет…
Мужик говорил это так, будто не Советская власть, а он должен всех ублаготворить. И лицо у него было недовольное.
— Сам-то, поди, тоже что-то выпрашиваешь? — сказал Артемка.
— А то как же? Зачем бы я еще пришел? Нам, видишь ли, еще при царе прирезали бурятской землицы. Тогда буряты помалкивали, теперь зашевелились, обратно требуют. Приехал сюда. Был уже во всяких гарнизациях. Там люди ничего, податливые. Но без затверждения Советом ихняя бумага силы не имеет. А тут, видишь ли, этот ходит, — мужик скосил глаза в сторону бурята. — А где же нас всех Совет ублаготворит?!
Люди все прибывали, в коридоре стало тесно, шумно. Мужик мрачнел все больше.
— Эко, сколько их наперло! И всем дай-подай. Теряет совесть народишко.
— Да тебе-то что? — удивился Артемка. — Не из твоего кармана дают.
— Недогадливый ты, парень. Будь мы с тобой двое, разве отказали бы. Ни в жизнь! Возьми комитет обчественных гарнизаций. Туда никто не ходит. Заглянул я, они меня разными красивыми словами ублажили. Им, видишь ли, тоже охота уважительность иметь. А Совет даст от ворот поворот — ничего не убудет.
Артемка внимательнее пригляделся к мужику. Хитрющий, должно быть. Все приметил, обмозговал.
— Товарищи! — посредине коридора остановился человек в кожаной тужурке. — Серова, к сожалению, сегодня не будет. Кто к нему на прием, не ждите. Приходите завтра утром.
Коридор быстро опустел. Артем тоже пошел к выходу. Но его остановил мужик.
— Постой, паря, не торопись, — таинственно зашептал он. — Я в старину по начальству много хаживал. Бывало, скажут так же вот: не ждите. А чуть погодя явится начальство. Они, видишь ли, за тяжелую работу считают разговор с народом и всячески от него прячутся.
Артемка послушался его, остался. Но наплыв людей на прием к Серову пошатнул его веру в письмо. Может, и хороший человек, этот Серов, да разве же он будет устраивать на работу, до того ли ему? Лучше самому поискать. Авось подвернется какое дело с подходящим жалованьем.
В Совет зашел чернявый мужчина в диковинной шапке: ни папаха, ни шляпа — пирог какой-то. Мужик кинулся ему навстречу, заулыбался.
— Товарищ Рокшин, здравствуйте!
Рокшин стянул с руки перчатку, пожал руку мужику.
— Обожди меня, Ферапонт. Я сейчас вернусь. — Он исчез за одной из дверей Совета.
— Во, брат, славный человек. Умница, ученый… В том самом комитете всеми делами заворачивает. Мне он все бумаги настрочил. Посмотрел бы, как он пишет — чернила брызгами летят! Хочешь, я его попрошу, он тебе работу подыщет?
