Руки капитана замкнулись на прижимном кольце. Оно было ввинчено в уширенную часть запального стакана и крепко прижимало установочное кольцо и взрыватель. Его нужно обязательно вывинтить. Но кольцо не поддавалось. Коррозия ли приварила его намертво к корпусу, или деформация при ударе о землю заклинила…

И вдруг до нелепости не к месту, некстати и не ко времени в памяти всплыл урок по физике, на котором старый учитель с седой клинышком бородкой объяснял и на опыте показывал, как молекулы двух разных, плотно прижатых друг к другу металлических пластинок со временем взаимно проникают друг в друга и, образуя своего рода шов, намертво сваривают эти пластины. Горелов отчетливо увидел лицо старого физика — оно мелькнуло на какое-то мгновение, но мелькнуло так ярко, словно он видел его перед собой несколько минут назад.

Не торопясь Горелов вставил шоферскую монтировку в вырез прижимного кольца и точными, размеренными ударами молотка принялся бить по торцу монтировки. Кольцо не поддавалось… Но Горелов бил и бил по нему, с каждым разом усиливая удар…

Телефонный звонок испугал Горелова. Сердце дало гулкий глубокий толчок. Нервы были напряжены до крайности.

— Что?! — закричал он в трубку.

— Почему дали серию красных ракет? — гремел в трубке голос Журавлева.

— Часы пошли! — Горелов замер, ожидая команды полковника.

— Приказываю немедленно прекратить работы и уходить в безопасное место!..

— Товарищ полковник!..

— Я приказываю!..

— Разрешите попробовать, товарищ полковник? Я слесарь седьмого разряда. Я попробую вывинтить взрыватель… — Капитан положил телефонную трубку на землю и прикрыл ее куском шлаковаты.

Где-то невдалеке над головой прозвучал револьверный выстрел. За ним второй, третий… Горелов перевел дух и оглянулся. Корреспондента в траншее не было. Наверху раздались еще два револьверных выстрела. «Выкуривают…» — мелькнуло в голове капитана.

Вздохнув полной грудью, Горелов высоко поднял молоток и несколько раз изо всех сил ударил по глянцевито блестевшему торцу монтировки. Между кромкой запального стакана и прижимным кольцом показалась тоненькая, чуть толще волоса, щель. Еще несколько сильных и точных ударов, и кольцо подалось на миллиметр. «Стронул», — обрадовался Горелов и, чувствуя прилив сил, принялся сильнее и чаще бить по торцу монтировки. Канавка между кольцом и запальным стаканом увеличивалась на глазах. Но вот еще несколько ударов — и кольцо с надсадным визгом начало медленно вывинчиваться. Горелов ладонью закрыл глаза. Крупные капли пота, срываясь с подбородка, падали на голубые бока бомбы, на серые куски шлаковаты.

А часы тикали… Тикали равномерно и громко. Горелову казалось, что с каждой секундой их звук слышался все отчетливей и зловеще нарастал.

За прижимным кольцом нужно было снять установочное кольцо. Нацелив под него кончик монтировки, Горелов услышал над собой чьи-то тяжелые шаги. Он поднял голову: в шахту спускался корреспондент.

— Отнес в машину отснятые бобины кинопленки… Только что из штаба округа по телефону говорил московский полковник. Он приказал вам немедленно идти в укрытие!..

Словно не расслышав слов корреспондента, Горелов несколькими сильными и точными ударами выбил установочное кольцо. Падая, оно беззвучно покатилось в сторону приямка, где мутнела застывающая взрывчатка, но, не докатившись нескольких сантиметров до него, остановилось, покачнулось и упало.

— Вы слышите, капитан, полковник приказал немедленно прекратить всякие работы и идти в укрытие!.. — снова послышался за спиной голос корреспондента.

— Сейчас!.. Сейчас, дорогой… Я это сделаю через две-три минуты! — стуча зубами, отозвался Горелов, глядя на головку взрывателя, которая большим пятаком торчала из черного чрева бомбы. Потом повернулся к корреспонденту и уже более спокойно, с затаенными нотками мольбы сказал: — Прошу вас, товарищ, уходите… Уходите, если вы хотите, чтобы ваша последняя кинопленка могла попасть в редакцию. И передайте обоим полковникам, что я подхожу к главному. Осталось еще немного, всего несколько минут…

Теперь Веткин уже не снимал. Потрясенный невиданным самообладанием капитана, он стоял за его спиной и, стараясь не дышать, следил за его руками. Вот Горелов осторожно наложил внутренние грани плоскогубцев на металлическое жало. Нужно было вытаскивать из запального стакана взрыватель… А в нем, во взрывателе, притаилось самое страшное — «ловушка». По теории она должна мгновенно сработать. И тогда… Что будет тогда — Горелов знал. Его трясло, как в ознобе. На какое-то мгновение он замер, сжал что есть силы рукоятки плоскогубцев, зажмурился и… с силой потянул на себя взрыватель… Взрыватель не поддавался.

Горелов налег на плоскогубцы еще раз, сильнее и дольше… Но и на этот раз металлическое жало осталось неподвижным…

Силы оставляли капитана… Руки дрожали. Он стоял на коленях и обливался потом, который ел глаза и солоноватыми струйками стекал в рот.

Дальше работа шла как во сне. Из инструментального ящика Горелов достал отвертку, подвел ее под бортик взрывателя. Удары молотка по отвертке были до автоматизма точными и равномерными. Вот наконец показался и зазор… Зазор!.. После этого зазора… Вот-вот… Еще один-два удара и…

Горелов поднял высоко голову и закрыл глаза. На какие-то мгновения он замер и глубоко вздохнул. И снова… К чему все это? В памяти резко и отчетливо опять всплыло лицо старенького учителя по физике. Когда он говорил — клинышек его седой бороды вздрагивал. И глаза… Синие ясные глаза. Раньше он их почти не замечал. «А может, перед смертью у всех так бывает?.. В голову лезет разная чертовщина?» Капитан пытался представить себе лицо Ларисы, но оно заволакивалось туманом, расплывалось.

Но это продолжалось секунды. Сердце, которое только что часто билось в груди, стало работать спокойнее, его толчки становились увереннее.

А в бомбе по-прежнему постукивало отчетливо и методично: «тик-так, тик-так, тик-так…»

В показавшийся зазор Горелов ввел тонкий конец монтировки. Работая им как рычагом, он налег на инструмент всем телом. Зазор увеличился. Приближался момент, когда наверняка должна сработать «ловушка».

Перед глазами плясали строки письма, написанного Ларисе. Проплывали лица друзей, командиров… Как живой, в воображении всплыл лейтенант Митрошкин. Он предстал перед ним таким, каким Владимир видел его в последний раз, когда они были на стадионе и оба болели за ленинградский «Зенит». После первого гола, забитого ленинградцами, Митрошкин встал и, хлопая в ладоши, светился счастливой, почти детской улыбкой. И вдруг… улыбку Митрошкина заслонила улыбка полковника Журавлева. Он улыбался, а шрам своим нервным тиком безобразил его лицо. И словно из-за спины отчетливо звучали слова полковника: «Знайте, капитан: под ударом не только здание типографии «Правды» и коммуникации, ведущие к Смольному. На карту поставлена честь ленинградцев!..»

Стиснув зубы, Горелов ожесточенно, размеренно, теперь уже не со всей силой, а осторожно, с оттяжкой, меняя места соприкосновения монтировки с бортиком взрывателя, бил и бил молотком. И, словно забыв, где он и что он делает, цедил сквозь зубы:

— Ну что же это такое?.. Что за чертовщина?! Смерть!.. Ну где же ты?.. Неужели ты была проклята на заводе Германии тем немцем, который вставлял взрыватель в твое ненавистное тело?! Смерть!.. Неужели молитвы моей умирающей матери хранят меня и ты боишься меня?! Смерть!

Раздался ржавый металлический скрежет, звук которого словно ледяными стрелами пронзил грудь капитана. Горелов уронил из рук молоток и монтировку. А часы тикали… Теперь они были еще слышнее. Капитан поднял голову и увидел прямо перед собой корреспондента. Тот припал на правое колено и снимал его в упор, крупным планом.

— Слушай, парень, ты не боишься, что мы оба умрем?

— Продолжайте, капитан, — ответил корреспондент.

Эти слова встряхнули Горелова. Они были словно вторым дыханием для человека, который чуть не валился с ног от смертельной усталости.