Дурак на дурацком челноке имеет переходный статус. Это образ тюрьмы за воротами города. Для внешнего мира – он внутри (у порога города). Для внутреннего – снаружи (за порогом). Он заперт на борту. Побег невозможен.

Он во власти реки и её тысячи рукавов. Власти переменчивой, никому неподвластной и неподотчётной.

Дурак на челноке уходит в мир иной. Когда он высаживается на берег по окончании плавания, когда ступает на этот берег, – он приходит из иного мира.

Тревога охватывает европейскую культуру накануне Реформации[3]. Корабль дураков имеет две стороны: угроза и насмешка, головокружительная бессмысленность мира и смехотворная ничтожность человека. О чём же тревожатся европейские умы? О пороках, которые европейское сознание клеймит по-прежнему, о гордыне, о недостатке милосердия, о забвении христианских ценностей? Или о великом мировом неразумии, в котором никто не повинен и которое тайно и неотвратимо вовлекает всех нас в свой неудержимый круговорот?

Взглянем на картину И. Босха «Корабль дураков»[4]. Как видит этот мир гениальный мастер средневековья? Рассмотрим различные предметы на корабле. Все они – символы, понятные жителям средневековой Европы. Игра на лютне, блюдо с вишней, пустой горшок, надетый на конец копья, обозначают плотские утехи. Бутылка вина, подвешенная за бортом, стакан на столе, черпак на длинной ручке – пьянство. Окорок гуся, подвешенный на нити блин, который монах и монахиня пытаются поймать ртом, – обжорство. Двое, уже раздетых, упали за борт. Один – мужчина. Другой, другая – не понять, мужчина или женщина. Им уже все равно. Корабль плывёт по стране наслаждений, где всё желаемое доступно. Это новый рай, где нет нужды и страданий. Но здесь не обрести ни невинности, ни благодати. Блаженства здесь мнимые, здесь торжество Антихриста.

Корабль дураков – предвестник конца света. Шабаш природы. Горы рушатся на равнины, земля извергает мертвецов, скелеты выходят из могил. Падают звёзды, горит земля, всякая жизнь, иссохнув, устремляется к смерти. Это конец, который не ведёт к вечной жизни. Это нашествие тьмы, поглощающей древний разум этого мира. Вокруг – стихия разбушевавшейся Ярости. Здесь победа не за Богом и не за Дьяволом. Победа за безумием.

Так воспринимали мир бедные, забитые, запуганные, невежественные люди в глухое, грозное Средневековье. Потому они и отправляли в никуда корабли с человеческими существами, не похожими на других. Существами, которых называли безумными. А те были просто странными, неуступчивыми, бездомными, больными, слабыми, нищими, немощными, верующими или неверующими мужчинами или женщинами, они были для всех остальных символом несчастья, символом непонятного, того, что нужно вывести за пределы своей жизни, строго очерченной стенами и воротами города.

Но оставим тему космического безумия.

Попробуем вместе найти переходы в этих душных коридорах средневековой истории, где уже чуть приоткрыты форточки, где повеяло свежим ветерком, где появились люди, предчувствующие приход Реформации. Люди, которые сделали первые шаги, чтобы хоть что-то изменить в этом закостеневшем догматическом мире.

Настала пора уже рассказать об очень важном для нашего рассказа, замечательном человеке Себастьяне Бранте, жившем в конце XV – начале XVI века. Нам он известен как автор весёлых, остроумных и очень добрых стихов о дураках[5]. Однако нам с тобой он будет интересен, в первую очередь, совсем не этими стихами. Ведь Себастьяну удалось сделать ещё нечто из ряда вон выходящее, о чем долгое время мы даже не догадывались, нечто по-настоящему интересное и значительное. Ничего подобного не удавалось сделать, наверное, никому в истории человечества. Сотворить такое, что повлияло на жизнь многих людей и в Средние века, и в более поздние времена капитана Александра (второй половины XIX века) и сейчас, может быть, тоже влияет на нашу с тобой, современную жизнь.

Себастьян Брант родился в городе Страсбурге Священной Римской империи в зажиточной семье трактирщика. С детства знает и видит народную жизнь такой, как она есть. Едет учиться в Базель. Очень быстро становится преподавателем и профессором права и классической литературы. Теперь он доктор гражданского имперского и канонического церковного права. Молодой учёный занимается адвокатской практикой, публикует ряд теологических, юридических и литературных текстов.

На поэта и законоведа, юношу талантливого, умного, весёлого, общительного и образованного, обращает внимание наследник императорского престола Максимилиан. Человек просвещённый и весьма разносторонний, он свободно владеет латинским, немецким, итальянским, английским и чешским языками. В истории известен как «последний рыцарь». Максимилиан покровительствует искусствам, в частности, помогает знаменитому Дюреру[6] и многим учёным-гуманистам. Собирает рукописи, хроники, разыскивает и сохраняет памятники Средневековой немецкой поэзии, покровительствует университетам. Содействует книгопечатанию, потому что понимает: именно книгопечатанию гуманизм обязан своим распространением. Отличается огромной терпимостью к иноверцам и инакомыслящим.

Когда Максимилиан всходит на императорский престол, Брант получает титул пфальцграфа и звание советника. Себастьян, верный слуга императора, неоднократно отмечает роль империи как духовного лидера всех христианских наций, а роль церкви – как духовной власти всей Ойкумены. Германия же, по его глубокому убеждению, остается ядром Священной Римской империи, во главе которой неизменно стоят императоры династии Габсбургов.

Тем временем в стране ширится антиимперское движение. Базель объявляет о выходе из состава империи и становится членом Швейцарской конфедерации. Себастьян Брант, жёсткий сторонник Максимилиана, вынужден вернуться в родной город Страсбург. Там он получает должность сначала синдика (прокурора), а потом – муниципального канцлера.

Именно в этот период Себастьяну Бранту довелось лучше узнать жизнь родного города и обычных горожан. Весёлый нрав и доброжелательность отличали канцлера в его взаимоотношениях как со знатными людьми, так и с простолюдинами. Помимо всего прочего, Бранту на его должности приходилось заниматься организацией излечения и выдворением из города умалишённых, больных, всех, кого тогда обобщённо называли дураками.

Дураков боялись. При этом, однако, дураки были весьма популярны в среде знати и простого люда. Дураков, мнимых дураков, карликов, уродов, просто инородцев держали при дворе в качестве шутов и для показа гостям.

Где шуты – там смех, игры, шутки. Избрание короля по жребию. Застольные обряды. Здравицы. Питьё вкруговую, пение с миртой[7], пляски, пантомимы.

Дураки участвуют во всех народных праздниках, карнавальных играх, масленичных гуляниях.

Среди дураков немало искренне верующих людей, паломников, есть и инакомыслящие. Много образованных людей. Немало хороших простых натур, потерявших связь с родной почвой, опустившихся, потерявших надежду вернуться в круг нормальной жизни, в общество.