Навалившись на одну из палок, он высоко поднял другую.

Она по-прежнему не видела маму, только его — влажные блестящие губы, горящие глаза, руку с палкой, наносящую удары по... по...

По тому, что находилось на полу.

Она видела, как резко поднималась и опускалась палка. Все быстрее и быстрее...

Сознание, что хуже этого уже ничего не может произойти, что, пережив такое, она теперь способна вынести все, что угодно, было тем единственным якорем, на котором держался ее рассудок все годы, проведенные в доме у мистера Лими.

В процессе по делу этого проклятого человека фигурировало еще одно, последнее обвинение. Самое тяжелое, потому что оно лишало смысла все страдания этих лет. Все их позорное и неприглядное существование, вымученное беспрекословное подчинение — все было напрасно. Долгожданный покой так и не наступил. Все жертвы и лишения не привели к благополучию и обеспеченности.

Да, как и было обещано, мистер Лими все завещал маме, но его состояние оказалось не столь значительным, как считали все вокруг, и к моменту его смерти от него ничего не осталось. Он, как говорится, прожил его. Остались огромные неоплаченные долги. Дом со всей обстановкой был заложен и перезаложен.

Им с мамой разрешили поселиться в старой лачуге на задворках, и оба доктора Уорфилда, старый и молодой, Уилл, — единственные люди в городе, которые относились к ним по-человечески, — бесплатно лечили маму и подыскали для Лукреции кое-какую работу у себя в кабинете (к тому же платили вдвое больше того, что она стоила), так что она смогла окончить среднюю школу. За несколько недель до смерти мамы.

Врачи сказали, что Бог ее пожалел. Мама теряла рассудок. Все внутри у нее было поражено какой-то неизлечимой болезнью...

Озабоченно наморщив лоб, Жозефина с тревогой смотрела на мисс Бейкер. Сейчас она, не колеблясь, отдала бы свое невыплаченное недельное жалованье за тараканью отраву или, лучше, щепотку порошка от клопов. Вот уж кого следовалопосыпать порошком от клопов, так это мисс Бейкер.

Уж очень она вредная, эта мисс Бейкер, и глаз у нее дурной. Но, глядя на нее, такую бледненькую, прямо как испуганный ребенок, никогда не скажешь, что она настоящая ведьма. Может, ее сглазили? Много ведь таких. Были люди как люди, хорошие, но кто-то навел на них порчу, и они стали совсем пропащие и такими и останутся, коли этот сглаз не снять.

Жозефина осторожно притронулась к руке мисс Бейкер. Ей было страшно, но долг велит спасать невинных страдальцев от сглаза.

Потом прикосновение стало более решительным; она мягко взяла сестру за локоть и посадила на стул.

— Не волнуйтесь, — сказала она. — Теперь-то уж с вами все в порядке будет, мисс Бейкер. Вот, выпейте кофейку горячего.

Мисс Бейкер посмотрела на чашку отсутствующим взглядом.

Потом отпила обжигающий глоток и стала постепенно успокаиваться. Хорошо, конечно, но пора идти. Ей еще надо переодеться и что-то сделать с волосами. Они... слишком отросли сзади и... Кстати, что там тянет?

Она раздраженно провела по волосам.

Ее рука наткнулась на руку Жозефины и почувствовала нож, которым та собиралась отрезать ей прядь волос.

Чашка выпала из рук прямо ей на колени. Она вскочила, вся залитая кофе, и завизжала:

— Что ты делаешь! Что ты там делала?

— Ничего, — отозвалась Жозефина, наблюдая, как сглаз вновь набирает силу. — Ничего я не делала, — повторила она, отступая. — Нет, мадам, это не я!

— Это ты! Ты думаешь, я... Что ты там прячешь?

— Я? Вы меня спрашиваете, мисс Бейкер?

— Жожефина! Покажи мне швои руки!

Жозефина пожала плечами, обиженно оттопырив нижнюю губу. Она вытащила из-за спины руки и вытянула их вперед.

— А, понятно, — проворчала она. — Вы на руки хотите посмотреть, так вот они. Ничего такого в них нет, просто старые руки. Ну ладно, я ведь не спорю. Не такая я дура. Я лучше...

— Ну, хватит, — оборвала ее мисс Бейкер, вся покраснев, — довольно, Жожефина! Ты что-то там делалаш...

— И спорить с вами не желаю, — продолжала Жозефина. — Могу и ноги вам показать, коли хотите. Только стойте вот тут спокойно, чтобы кофей вам на туфли капал, а не на мой пол, и...

Мисс Бейкер посмотрела на свою испорченную форму. Потом выскочила из кухни и побежала вверх по лестнице.

Несколько расстроенная, ибо победа была так близка, Жозефина сунула руку за спину и вытащила нож, заткнутый за фартук. Поднеся его к губам, она подышала на лезвие и вытерла его о живот. Вынула мясо из холодильника и стала нарезать его к обеду.

Повариха вздохнула, и мысли ее переключились с совершенно безнадежного случая, который представляла собой мисс Бейкер, на поразительную недогадливость доктора Мэрфи. И очередное свидетельство этой недогадливости. Состояние Сьюзен Бейкер.

Да уж, кисло усмехнулась Жозефина, нечего сказать, история. Жаль, что здесь не было ее старой ма, когда они привели эту мисс Кенфилд, они бы вместе полюбовались на нее из раздаточного окошка. И ее старого папаши или беззубого деда, глухого как тетерев. Хорошо, конечно, когда видишь и слышишь, но иногда и так можно обойтись. Просто почуять, что дело неладно. Почуять — и как это люди говорят, что, мол, ничего тут нет, раз онине могут этого почуять? — ведь запах-то никогда не обманет.

Подцепив кусочек мяса, Жозефина отправила его в рот и стала рассеянно жевать.

Ох-ох-ох, неодобрительно покачала она головой. Вечно они над ней смеются. Ей смеяться не дают, а сами только и ждут случая, чтобы насмехаться. Ладно, пусть сами разбираются. Ждать, поди, недолго осталось. Скоро сами все узнают.

Мисс Кенфилд-то вот-вот разродится.

Берни Эдмондс отошел от приоткрытой двери двойного номера Холкомов, сложив два пальца в кольцо, символизирующее успех.

— Ушел, — ухмыльнулся он. — Похоже, ему зачем-то понадобилось на террасу.

— Мне кажется, вы были с ним несколько резковаты, — заметил Джон Холком. — Тебе не кажется, брат?

— Ну-у, — протянул Джеральд "Холком, — можно сказать, что Берни проявил излишнюю твердость, но ведь молодой человек прекрасно обходится своими силами. Не стоит гасить его инициативу.

— Верно, ох как верно, брат, — произнес Джон. — И, кроме того, когда мы выступили с нашим предложением, виски у нас было гораздо больше. — Он со смешком повернулся к Джеральду: — Ты не окажешь нам честь, брат? Боюсь, у меня уже мало чего осталось.

— С удовольствием, брат, — отозвался Джеральд.

Поднявшись, он расстегнул пояс пижамных штанов и спустил их до колен. К внутренней стороне бедра была прикручена лентой добрая пинта виски. Он размотал ленту, разлил половину в стаканы, которые Берни вытащил из-под кровати, вернул бутылку на прежнее место и подтянул штаны.

Они чокнулись.

Трое неразлучных друзей. По жилам разлилось тепло, а в теле появилась приятная истома. Они чувствовали себя единым целым, и больше не было нужды держать оборону.

Джон Холком приподнял зад со стула и нежно потер ягодицу.

— Тебе вчера в зад вкатили, да, брат? Эта сестричка?

— Еще как! — простонал Джеральд. — А как у тебя, Берни?

— Э-эх, — покрутил головой Берни. — Обо мне позаботился док. А эта сестричка, скажу я вам...

Далее он высказал мнение, что во время уколов нельзя поворачиваться к ней спиной.

— Наверное, ей кое-чего не хватает, — заключил он. — При виде мужской задницы она просто теряет голову.

Братья рассмеялись. Потом они снова подняли стаканы, и каждый украдкой посмотрел на то, что там осталось.

Никому из них и в голову не пришло пожаловаться доктору Мэрфи на неловкость медсестры Бейкер. «Эль Хелсо» намного превосходила все те клиники, где им приходилось бывать. Мисс Бейкер, несмотря на некоторую болезненность производимых ею процедур, была на голову выше всех предыдущих сестер. Но самым главным, пожалуй, было то обстоятельство, что алкоголики своей непритязательностью могут поспорить с нищими; они удивительно терпимы к чужим недостаткам, и свойство это только укрепляется с годами. Им просто нельзя иначе.