Едва ли не самым блестящим мастером памфлета был Свифт, автор «Гулливера». Твен чувствовал свою родственность этому писателю. И когда хотел кого-нибудь особенно похвалить, помечал на полях книги: «Почти как у Свифта».
Сам он овладел нелегким этим ремеслом не сразу. Но когда овладел, сразу же занял место среди крупнейших сатириков, и не только своей эпохи. Произошло это еще в годы между «Геком Финном» и «Янки из Коннектикута». Тогда и был создан один из его лучших памфлетов, спрятанный глубоко в стол и извлеченный на свет душеприказчиками лишь через шестьдесят лет, — «Письмо ангела-хранителя».
Кому оно адресовано, это письмо? Эндрю Лэнгдону, угольному магнату из Буффало. Лэнгдон? Да ведь и Оливия до того, как стать миссис Клеменс, была мисс Лэнгдон. А ее отец возглавлял угольную компанию как раз в Буффало.
Однако Твен писал вовсе не для того, чтобы задним числом свести старые семейные счеты. Какой-нибудь Гулд узнал бы себя в облике Эндрю Лэнгдона даже скорее, чем тесть Твена или дядя его жены, который, как считается, стал прообразом этого персонажа. Тут дело не в реальных лицах, а в психологии и мышлении крупного промышленника. В родовых чертах, присущих всем людям такого типа.
Твен попытался вообразить, о чем они втайне мечтают, о чем молятся, когда никто не может их услышать, кроме ангела-хранителя. От ангела не укрыться, перед ним незачем лицемерить. И Эндрю Лэнгдон приоткрывает свои заветные желания. А из небесной канцелярии поступают санкции или запреты.
Пошли нам, боже, похолодание, чтобы антрацит вздорожал еще больше. — Удовлетворено.
Пошли безработицу, чтобы еще больше снизить зарплату шахтерам. — Удовлетворено.
Пошли болезнь и разорение конкурентам. — Удовлетворено с оговорками: они ведь столь же примерные христиане, как и Лэнгдон.
Пошли циклон, чтобы затопило шахты безбожников из Пенсильванского треста. — Задержано ввиду временного отсутствия циклонов по причине зимнего времени.
Пошли мор и напасти надоедливым просителям, которых вечно преследует бедность. — Отклонено, поскольку противоречит действиям Лэнгдона, не так давно пожертвовавшего целых шесть долларов своей нищей родственнице, у которой умер ребенок.
Легко вообразить, какая поднялась бы буря, посмей Твен отдать в газеты этот свой памфлет. Разного рода миллионерам, правда, нравилось изображать покровителей искусств и чуть ли не либералов, но существовала черта, которую было рискованно переходить даже Твену при всей его славе. И филантропические литературные затеи богачей на поверку всегда оказывались только хитроумной формой саморекламы. А обижать себя они бы никому не позволили.
Миллионер Карнеги, например, предоставил Твену средства для того, чтобы издать брошюрой «Монолог короля Леопольда» — памфлет, от которого отказались напуганные его содержанием журналы. Бельгийский король Леопольд II в конце прошлого века установил свою власть над обширным бассейном реки Конго и варварски расправился с африканцами, при этом старательно делая вид, что он действует во имя цивилизации и христианства. Твен, называвший Леопольда не иначе, как «кровавым чудовищем», предоставил в памфлете слово этому редкостному фарисею и ханже, и чем пространнее говорил король о собственной возвышенной миссии, тем более явны делались его подлинные мотивы — разгулявшийся аппетит хищника и неимоверная жестокость. Так что же могло привлечь Карнеги в этом произведении? А очень просто: между хищниками уже вовсю шла грызня, и среди своих противников Леопольд поминает американских воротил. Включая и Карнеги.
Николай II тоже произносит монолог, пытаясь оправдаться за 9 Января, когда с помощью провокатора Гапона в Петербурге расстреляли рабочую демонстрацию. Подобно Леопольду, русский царь в памфлете Твена оставлен наедине с собой, чтобы не было необходимости лукавить из дипломатических соображений. И он даже по-своему искренен, когда утверждает, что поступил мудро и справедливо, отдав приказ стрелять в безоружных. Ну как же, ведь красная зараза угрожает трону, и трещит по швам монархия, простоявшая триста лет. Это ли не причина, чтобы нагайками и штыками проучить обнаглевшую голытьбу!
Твен умел глубоко спрятать авторский сарказм. Эффект получался еще убийственнее, когда «герои» его памфлетов принимались исповедоваться перед самими собой, отбросив казуистику. Но в других случаях он предпочитал говорить открыто — как публицист, как обвинитель на процессе, где судят насильников и расистов, мародеров в генеральских мундирах и растлителей с библиями в руках.
Америка спровоцировала вооруженный конфликт с Испанией, быстро разгромив армию этой отсталой страны и прибрав к рукам ее колонии. На Филиппинах местные жители оказали экспедиционному корпусу американцев под командованием генерала Фанстона упорное сопротивление. Усмиряя непокорных аборигенов, Фанстон проявил столько вероломства, что даже военное начальство попеняло ему за чрезмерное усердие. А Твен назвал свой памфлет «В защиту генерала Фанстона». И то сказать, разве виноват Фанстон, что «его совесть испарилась, когда он еще был маленьким»? Пристрастие к особенно гнусным поступкам, конечно же, внушила ему сама природа. Правда, по каким-то таинственным причинам природа в последнее время производит лишь таких генералов и бонз, которых тянет не к «моральному золоту», а «моральному шлаку». Но это уж, видимо, ее загадка, перед которой совершенно бессилен человеческий ум.
«Моральный шлак» — у позднего Твена это одно из ключевых понятий. Повсюду обнаруживал он свидетельства глубокого нравственного падения. И никакая демагогия не могла его обмануть. Сообщая об очередном случае линчевания, газеты не скупились на фальшивые слезы, но непременно подчеркивали, что подобные жестокости вовсе не типичны для Америки — просто кое-где нравы еще слишком несдержанные. А Твен в поразительно резком и смелом своем памфлете называл родину «Соединенными Линчующими Штатами». Миссионеры, вернувшиеся из дальних краев, расписывали свои успехи в деле просвещения туземцев, «обретавшихся во тьме». А в памфлете Твена от имени святош говорилось: «Да, мы лгали… мы предали слабых, беззащитных людей… мы силой отняли землю и свободу у верившего нам друга… но все это было к лучшему», поскольку еще одна территория теперь отошла под власть всемирного треста грабителей, именующего себя «Дары Цивилизации».
Едва ли не решающим событием в духовной биографии Твена после «Гека» и «Янки» явилось кругосветное путешествие, предпринятое в 1895 году. Долги вынудили шестидесятилетнего писателя вновь вернуться к публичным чтениям. Поездка началась с Канады, потом маршрут пролег через Австралию, Индию, Цейлон, Южную Африку. Оливия и Клара любовались экзотической природой и памятниками истории, Твен отлеживался в гостинице, собирая силы для вечернего выступления в душном, битком набитом зале. Возвращения в Лондон, где тогда обосновались Клеменсы, он ждал нетерпеливо, словно заключенный, заканчивающий свой срок. А в Лондоне была получена телеграмма о тревожном состоянии его дочери Сюзи. Через два дня пришла страшная весть: Сюзи умерла.
Оливия узнала об этом уже по прибытии в Америку. Твен не смог ее сопровождать — он должен был немедленно приниматься за свою книгу путевых заметок. Чтобы эту книгу раскупали, будущих читателей требовалось побольше развлекать колоритными описаниями и потешными сценками. Надо ли говорить, какой ценой давался писателю этот юмор!
Книгу он назвал «По экватору», она появилась через год после путешествия и помогла избавиться от кабалы кредиторов. Смешные страницы в ней нечасты да и не слишком удачны — по-другому и не могло быть… Зато она содержала пространные размышления Твена над всем увиденным вдоль экватора, в колониях, находившихся под властью Англии.
Многого он не сумел понять, поверив старому мифу о благотворности английского влияния на «дикарей» и о тяготах, которые доставляет это «бремя белого человека», воспевавшееся Редьярдом Киплингом, чья звезда в ту пору высоко взошла на литературном небосклоне. А о многом Твен и судил понаслышке. Чиновники английского губернатора рассказывали ему об ожесточении сипаев, индийских солдат на британской службе, поднявших в 1857 году восстание, вскоре сделавшееся всенародным. О том, что привело к этому восстанию — о гнете, терроре и грабежах, которыми англичане занимались в Индии еще с XVI века, — они умалчивали. Твен тоже не коснулся этой больной темы. Хотя тем самым искажалась истина.
