Наложили стрелы на луки, пошли вдоль проволоки. Папа с Ван-Геном едва чернеют впереди, так вокруг темно. А я всё думаю: а что, если охрана додумается включить прожекторы? Жаль, папу я про это не предупредил, а теперь уже поздно.

— У них прожекторы, — говорю тёте Павлине.

— Тс-с-с! — сердито ответила она.

Остановилась, к чему-то прислушивается. Замерли впереди и папа с Ван-Геном.

— Часовой, — прошептала тётя Павлина. — В воротах.

Теперь я услышал: впереди что-то топает. Туп-туп-туп… Туп-туп-туп… То тише, то громче.

Папа с Ван-Геном снова двинулись вперёд — теперь уже согнувшись, а за ними и мы.

Вот они вдруг исчезли. Словно под землю провалились!

— Ложись! — дёрнула меня за рукав тётя Павлина.

И только я луг, сразу же увидел часового. И ворота из металлических прутьев. Чёрная фигура в них ходит туда-сюда, как заведённая.

Куда же делись папа и Ван-Ген?

Всматриваюсь вперёд и ничего не вижу. Кроме часового и ворот. Хотел немного приподняться, но тётя Павлина так надавила мне на голову, что я аж крякнул.

— Ты можешь хоть минуту полежать? — зашипела сердито в ухо.

Могу. Только зачем так бить по затылку? Всё лицо в земле. Хотел огрызнуться, но тут вдруг что-то впереди запищало. Тоненько, как мышь. Часовой тут же остановился, и писк прекратился. Да только он двинулся, как мышь отозвалась снова.

Часовой пробормотал что-то себе под нос. Отомкнул ворота, пошёл по пашне, прямо на писк. Мышь снова затихла, часовой остановился. Постоял, постоял, вслушиваясь, потом двинулся назад. Только не прямо, а чуть-чуть левее — на нас!

А чуть ли не врос в пашню. Смотрел на надвигающуюся тёмную гору — вот-вот наступит на голову, и всё во мне одеревенело. Тут вспомнил про лук, схватил стрелу, но никак не мог нащупать тетиву — она словно оборвалась…  Лихорадочно нашаривал её, а фигура уже нависала надо мной. Я аж всхлипнул от напряжения — часовой тут же отскочил, замахнулся чёрной дубинкой. Я сразу ощутил, как напряглось тело тёти Павлины. Тенькнула тетива, белая молния метнулась вперёд, впилась в огромное тело. Часовой вскрикнул, схватился за грудь, упал…

Какое-то мгновение мы лежали, оглушённые вновь навалившейся на нас тишиной. Тётя тяжело дышала, а меня била дрожь. Потом прозвучал еле слышный шорох: кто-то полз прямо на нас. Я непроизвольно схватился за лук, но тут же сообразил, что это папа и Ван-Ген.

— Живые?

— Живые! — ответила тётя Павлина. — Как же вы его отпустили?

— Так он же от нас отвернул. А мы боялись промазать впотьмах.

Папа подошёл к мёртвому, снял колчан со стрелами:

— Пошли, у нас ещё много работы.

Мы поднялись и пошли. Не к клеткам, а в сторону храма.

— Папа, Жорка же не там!

— Знаю… А чем ты откроешь замок?

— А ключ у кого?

— У старшего жреца.

Я вспомнил двухэтажный дом, стоящий у самого храма. Как же мы в нём разыщем этого старшего жреца? Ведь там до чёрта комнат! Но папа, должно быть, там уже бывал, потому что сразу же повёл нас на второй этаж.

Повсюду горел неяркий, приглушённый свет. И везде — на полу, на широких тахтах, среди обгрызенных костей и пустых бутылей валялись пьяные оранги.

Наконец добрались до большой комнаты, застеленной коврами, с позолоченными стенами и потолком. Повсюду свисали ветки держи-дерева, а посередине, на возвышении, стояла широченная кровать и на нём, поверх золотистого одеяла, спал совершенно голый оранг. Он был очень старый, жалкий и сморщенный, из щербатой пасти вырывался храп.

— Вот он, мудрец и пророк, — насмешливо сказал папа. — И перед такой немочью дрожат все оранги… А ну, просыпайся, пророк!

Папа ткнул его между рёбер тупым концом стрелы, и старик подскочил, словно ошпаренный.

— Кто вы? — перепугано забормотал он. — Кто вас пустил?

— Не узнаёшь? А ты присмотрись внимательней! — Папа приблизился к старику почти вплотную, а стрела, которую он держал в руках, теперь уже была нацелена наконечником прямо в сердце.

В выцветших глазах жреца вспыхнул дикий страх. С проворством, которого мы от него не ожидали, он отполз на край кровати и заорал:

— Стража!.. Убивают!..

— Замолчи! — угрожающе прозвучало сзади.

Старик обернулся и увидел Ван-Гена: тот целился ему прямо в лицо.

— Закрой свою поганую пасть, если хочешь ещё немного пожить!

Жрец сразу же замолк. Дрожал всем телом, скулил, как побитая собака.

— Ключи! — приказал папа. — Немедленно! — И едва коснулся острием жёлтой кожи.

Жрец перепугано отшатнулся, перевернулся на четвереньки, пополз к лежавшей в головах подушке. Но Ван-Ген его опередил: засунул под подушку руку, выдернул связку ключей.

— Вот они! — воскликнул он победно. — Вот они!.. Вот!..

Жреца сразу как подменили: лицо его перекосилось, глаза запылали жгучей ненавистью.

— Все!.. — захрипел он, тыкая в нас пальцем. — Все вы будете принесены в жертву!

Аж булькал, задыхаясь от злости.

— Пошли, — качнул головой папа. — Здесь нам больше делать нечего.

Под проклятия обезумевшего жреца мы вышли из комнаты. Все, кроме Ван-Гена.

— Подождём, — сказал папа.

Лицо у него было неумолимое и суровое.

За дверьми всё ещё звучали проклятия. Потом они разом прекратились.

Появился Ван-Ген. Стрелы у него в руках уже не было — только ключи. И он что есть сил прижимал их к груди.

— Здесь нам не выбраться.

Папа смотрит на нависающую над нами скалу и снова повторяет:

— Здесь нам не выбраться.

Скала и правда неприступна. Вздымается над нами вертикальной стеной, и ни единой трещины, ни единого выступа, за который можно бы было уцепиться. Вода, что сотни лет падала сверху, так её отшлифовала, что у нас не остаётся никакой надежды выбраться наверх.

— Что же делать? встревожено спрашивает тётя Павлина. — Не возвращаться же назад.

И смотрит вниз.

Под нашими ногами начинается узкая расщелина, длинная и крутая. Несколько часов мы взбирались по ней наверх, обходя огромные валуны, перебираясь через высокие пороги, балансируя на камнях, которые каждую секунду могли сорваться и потянуть нас собой в бездну. И поглядывали на небо. Всё время поглядывали на небо: не ползут ли чёрные тучи? Потому что тогда нам конец. Ливень моментально заполнит расщелину бурным потоком, который не то что людей — многопудовые валуны швыряет, как пёрышко! Небо пока относилось к нам благосклонно, хоть и хмурилось тучами, а вот расщелина приготовила нам под конец неприятный сюрприз.

— Назад нам нельзя! — решительно говорит папа. Вы что, не видите?

Видим. Где-то с полсотни орангов, столпившихся внизу, у входа в расщелину. Наше счастье, что все они из охраны храма и вооружены ритуальными луками, а то бы нас уже давно уничтожили. А может, им приказали захватить нас живыми?

Воинственно размахивая дубинками, они что-то злобно выкрикивают, но сунуться в расщелину дальше не отваживаются — мы их таки хорошо проучили.

Когда передовой отряд с яростным воем кинулся вслед за нами, мы как раз одолели здоровенную глыбу. Перелезали через неё полчаса, если не дольше — она вся шевелилась, словно дышала, готовая вот-вот сорваться в пропасть. Мы аж попадали, когда её одолели: дрожали руки и ноги, а сердце билось где-то под горлом. И тогда тётя Павлина, взглянув вниз, сказала:

— Вот они, голубчики!

Мы посмотрели вниз и сразу же увидели первых орангов.

Они тоже заметили нас, потому что расщелина была прямая, как стрела. Воинственно потрясая дубинками и луками, яростно завывая, они сразу же начали взбираться наверх.

— Наверх!.. Быстро!.. — приказывает папа.

Но Ван-Ген, который всё время не отходил от Жорки, покачал головой:

— Не успеем… Они нас всё равно догонять…

И вместо того, чтобы взбираться вверх, он начал спускаться вниз по каменной глыбе.

— Ван-Ген, что вы надумали?

— Вернитесь, Ван-Ген!