— Луки можно сделать, — тихо сказал Ван-Ген. Он заговорил впервые за всё это время, мы аж вздрогнули. Погладил нежно стрелы. — Луки я сделаю, было бы из чего.

— Ну, за этим дело не встанет! — сказала тётя Павлина. — Витя, бегай-ка на кухню, принеси нож.

Я со всех ног метнулся на кухню. Выбрал самый большой ножище — острющий, как бритва.

— Этот?

— Пойдёт и этот. — Тётя взяла у меня нож, провела пальцем по лезвию. — Вы побудьте тут, а мы с Витей мигом…

— Не попадитесь на глаза орангам!

— Не попадёмся! — весело ответила тётя. Махнула ножом, как мечом. — Витя, за мной!

Во дворе росло несколько деревьев. Тётя подошла до самого молодого, с тонким стволом.

— Залезешь?

Вместо ответа я тут же полез на дерево.

— Держи! — тётя подала мне нож. — Выбирай, чтобы прямые были и не очень толстые.

Я и стал выбирать. Одну ветку срезал, бросил вниз… вторую… третью… четвёртую…

— Хватит!.. Ты что, весь город вооружить хочешь?

Обстругали ветки, занесли в дом. Ван-Ген сразу вокруг них захлопотал: с обоих концов понадрезал, сделал насечки, а тётя уже несла длинный шнур из крепчайшей нитки.

— Выдержит?

— Выдержит!

Не узнать сейчас Ван-Гена: глаза блестят, движения точные и уверенные. Смастерил один лук, взялся за второй. Папа вложил в готовый лук тяжёлую стрелу, натянул тетиву, целясь в дверь.

— Далеко не полетит, — сказал с сожалением. — Стрела многовато весит.

— А нам далеко и не надо, — ответила тётя Павлина. — Что мы, подкрасться не сможем?

— А попасть?

— Дай сюда!

Тётя Павлина отобрала у папы лук, повесила на дверь маленький кусочек бумаги. Отошла на другой край комнаты, прицелилась.

— Смотри, в нас не попади! — насмешливо сказал папа.

Тётя Павлина лишь бровью повела. Отпустила тетиву — стрела свистнула, впилась в дверь.

— Ур-ра! — закричал я во всё горло.

— Тихо, шалапут! — Папа подошёл к двери: стрела пробила бумажку точно посередине. Подёргал стрелу, спросил изумлённо: — Где ты научилась так метко стрелять?

— Где-то да научилась, — скромно ответила тётя.

А  припомнил огромный лук, который висел у неё дома.

Тем временем Ван-Ген закончил с луками. Я выбрал самый красивый, попросил у папы:

— Можно и мне стрельнуть? Хоть разок!

— Нельзя! — тихо ответил папа. — И так одну стрелу испортили. — завернул стрелы в пакет, спрятал в сейф, а ключ положил в карман: должно быть, чтобы я не достал. — Если уж так свербит пострелять, смастери себе несколько стрел, и стреляй, сколько хочешь. Кстати, это тебе не помешает: хоть немного руку набьёшь.

Я и стрелял несколько дней: с утра до вечера. Снова лазил на дерево, выбрал несколько веточек, чтобы ровные были и тонкие, нашёл кусок проволоки для наконечников, заточил…

Под конец набил руку так, что не мазал ни единого раза.

Ну, оранги, берегитесь!..

Тем временем подошёл день праздника. Весь город украсили флагами со свастикой, портретами Оранга Третьего, лозунгами, изображениями держи-дерева: на ветке с ядовитыми колючками — чёрный цветок. Во всех домах варилось и жарилось, возбуждённые оранги, громко перекликаясь, тащили огромные бутыли с адской жидкостью.

— Скоро начнётся, — сказал нам папа: он забежал на минуточку, чтобы дать последние указания. — Всё приготовили?.. Еду не забыли?

— Не забыли. Ты сам, смотри, не напейся!

— Мне пить нельзя. Не забывай, что я обязан записывать каждое слово Оранга. Значит, до вечера…

Тётю Павлину тоже приглашали на банкет во дворец, но она прикинулась больной. Тогда оттуда приволокли запеченную антилопу и здоровую бутыль с жидкостью — подарок самого Оранга…

— Жаль, что не сможем взять её с собой всю, — вздыхала над антилопой тётя. — Кто знает, сколько мы будем в дороге.

Отрезала ногу, завернула в бактерицидную плёнку — теперь мясо хоть месяц в ней пролежит и не испортится, и запихнула в набитый с верхом рюкзак.

Мы решили бежать не с ту сторону, откуда нас привезли, а в противоположную — в горы. Потому что в долину нечего и думать спуститься: повсюду высоченная четырёхсотметровая стена, только один вход и есть, которым пользуются оранги, но он бдительно охраняется. К тому же, если бы на даже перебили всю охрану и прорвались бы в долину, нам всё равно ещё нужно бы было перебраться через неё. Там, в высокой траве, притаилось держи-дерево. Не напрасно оранги, отправляясь туда, брали с собой побольше слуг: чтобы было, чем откупиться…

Поэтому мы решили податься в горы. Там тоже была стена, не ниже той, что обрывалась в долину, но папа с Ван-Геном, которые уже там побывали, твердили, что в ней есть несколько трещин, промытых водой. Куда они ведут, можно ли по ним выбраться на самый верх, папа и Ван-Ген не знали, но у нас не оставалось другого выхода.

— Выберемся! — заверяла тётя Павлина.

Она вся аж кипела. Ходила из комнаты в комнату, воинственно пела:

Теперь нам оставалось только ждать, пока все оранги перепьются.

Я ежеминутно бегал во двор, смотреть на горизонт. И мне каждый раз казалось, что оттуда наступают тучи.

— Уже ползут! — врывался я в дом.

— Смотри, ливень накличешь! — осаживала меня тётя Павлина. — А то поплывём без пересадки — прямо в долину…

А место тем временем погружалось в празднество, в какую-то дикую оргию.

Сначала оранги пьянствовали по домам. Из каждого окна доносился глухой рёв, топот и звон. Потом им стало тесно в комнатах — вывалили на улицы. С бутылями, с кусками мяса, самцы и самки, взрослые и дети, все в коричневой форме, измятой, порванной, заблёванной. Они горланили, визжали, прыгали, били пустые бутыли о брусчатку, усеивая улицы битым стеклом, хохотали и плакали, обнимались и дрались, падали, одурманенные алкоголем, и никто их не поднимал, по ним топтались те, кто ещё держался на ногах.

Более отвратительного зрелища мне ещё не приходилось видеть.

Лишь когда зашло солнце и с запада набежали тучи, потихоньку закрывая серебряное сияние в небе, на улицах стало потише. Те. кто ещё как-то держались на ногах, поползли отсыпаться по домам, остальные же сопели, храпели, стонали прямо на улицах. Лежали вповалку — и стар, и млад.

— Раса господ! — бормотал с отвращением Ван-Ген. — Властелины мира!

Смотрел на неподвижные тела с такой ненавистью, что если б мог — всех бы уничтожил!

— Где же твой папа? Уж не загулял ли во дворце?

Переставлял с места на место рюкзаки, несколько раз принимался натягивать на лук тетиву.

— Успокойтесь, Ван-Ген, он вот-вот появится, — уговаривала его тётя Павлина. — Всё равно ещё рано.

А я Ван-Гена понимал. Мне и то, как подумаю, что Жора сейчас в клетке сидит — как-то не по себе становится.

Сорвался бы и побежал…

А вот и папа.

— Ну, всё!.. Едва вырвался.

— Чего так долго? — тётя с упрёком. — Мы уже чего только не передумали!

— Да говорю же: не мог никак вырваться! Оранга потянуло на разговор по душам. Едва отцепился.

— Никто не заметил?

— Вроде никто… Вы уже собрались?

— Давно. Тебя только ждали.

— Тогда выступаем. Вот только стрелы достану.

Вытащил пакет, дал по две стрелы каждому.

— Осторожно держите, чтоб не поцарапаться. Стрелять только в случае крайней необходимости. Мы идём не убивать, а выручать Жору.

— А если погоня?

— Тогда будет видно… Пошли!

Двинулись: Ван-Ген впереди, за ним — папа, тётя Павлина и я. На улице темно, хоть глаз коли! Небо в тучах, аж чёрное. Идём, спотыкаемся об орангов, которые лежат повсюду, словно трупы.

Остановились аж за крайним домом — передохнуть. Потому что рюкзаки, сперва вроде лёгкие, становились всё тяжелее и тяжелее.

— Значит, так, — сказал папа, когда мы прошли всё поле и остановились перед проволокой. — Рюкзаки оставим здесь — там они будут мешать. Мы с Ван-Геном пойдём немного впереди, а вы нас будете прикрывать. И смотрите: будем подходить к воротам — чтобы ни звука!