Дружественный порыв был погашен в зародыше — столь явная отрешенность Эвы от окружающего мира вызвала у Сильвии чувство растерянности. Сильвия поняла: от нее потребуется немало усилий, чтобы вернуть Эву к действительности, и Сильвию удерживала боязнь оказаться в центре внимания толпящейся в холле публики. Может быть, Эва испытывает страх перед пустым домом, столь знакомый одиноким людям? Лучше быть везде и нигде, входить в дверь общественного здания и выходить из двери учреждения культуры, по кругу, по кругу, лишь бы не открывать дверь своего молчаливого жилища.

На следующий день Сильвия купила себе маленькую сумочку.

Из сочувствия к Эве Сильвия пересилила себя и в условленное время пошла на свидание с незнакомой Хельги, носившей трудную грузинскую фамилию.

Эва уже ждала в прихожей. Стеганая нейлоновая куртка, вельветовые брючки, туфли на низком каблуке — вид у нее был такой, будто она опять торопится в дорогу. Путешественница без чемодана — достаточно туго набитой сумки. Сумка эта лежала на подзеркальнике, ее добела стертый ремень словно подстерегал возможность наброситься на худенькое плечо Эвы. Сильвия растерялась — не ошиблась ли она часом? Вовсе нет, деликатная Эва не захотела оказаться свидетельницей их разговора. Когда уйдете, сказала Эва, захлопните дверь, замок сам защелкнется. Пожимать руки — пустая трата времени, Эвы уже и след простыл.

— Входите, пожалуйста, — раздался из гостиной ободряющий голос.

Из середины темноватой комнаты навстречу Сильвии шагнула яркая блондинка в бирюзово-синем платье с напряженно прямой спиной и слегка откинутой головой.

— Вас очень точно описали, я узнала бы и на улице. Очень приятно!

Они сели в кресла за журнальный столик, кофейные чашки и термос-кувшин были уже на столе, как и коробка печенья.

— Я должна вам объяснить, — произнесла женщина размеренно. В ее голосе надменность смешивалась с уважением. Какое Сильвии до этого дело, она всего-навсего слушатель. Теперь ей придется выслушать все, что та ни скажет, раз уж она согласилась на этот разговор, свидетелем которого даже Эва не захотела или не посмела быть.

— Я мать Дагмар Метс, теперешняя теща вашего бывшего мужа или как это называется. — Кислая улыбка, взгляд в окно — Сильвии была дана небольшая пауза, чтобы обуздать возможные эмоции.

Может быть, тут Сильвии следовало бы воскликнуть: ах, как мило, что мы встретились!

Рука Сильвии совсем не дрожала, когда она, ища, чем заняться, отвернула пробку термоса и налила кофе в чашки.

— Прошу меня извинить! — произнесла Хельги, прикидываясь благодарной. — Несмотря на все, я очень волновалась перед сегодняшней встречей, видите, даже сахар забыла.

— Я предпочитаю кофе без сахара, — ответила Сильвия, хорошо, что была причина хоть что-то сказать.

Хельги наклонилась через стол к Сильвии, посмотрела ей в глаза, видно было, что этот доверительный жест потребовал от нее преодоления внутреннего сопротивления. Вздохнув, она сообщила:

— Вернувшись домой, я была потрясена!

Хрустально-прозрачная слеза блеснула в уголке ее глаза.

— Будем откровенны, — поспешила она заключить с Сильвией союз, — нам нет смысла изворачиваться. Дело очень серьезное, я в страшном горе.

Сильвия подумала, что по сравнению с другими ее жизнь была, наверно, действительно легкой. Во всяком случае, никогда ее горе не перекипало через край настолько, чтобы она стала делиться им с совершенно чужим человеком. Или, может быть, по современным понятиям они с Хельги и не были чужими друг другу?

— Вы усмехаетесь! — Хельги печально покачала головой. — Может быть, те несколько лет, на которые вы моложе меня, позволяют вам проще относиться к жизненным трудностям. Конечно же, я обвиняю не только вас, хотя умная женщина должна была предвидеть, к чему все это приведет. Что и говорить, все мы в жизни ошибались, потом распутываем узлы, так что кровь из-под ногтей!

Сильвия отпила глоток кофе, она никогда не подумала бы, что сможет остаться совершенно спокойной в подобной ситуации. Смешно, в чем она-то виновата? Пусть говорит! Не она добивалась встречи, равнодушие гарантирует ей независимость. Пусть говорит что хочет! Она, Сильвия, и глазом не моргнет. Она не зря мучилась, пестуя в себе бесчувственность, словно бог весть какое невиданное доселе растение, которое своей макушкой уходит в землю, во мрак. Глупо из-за чьей-то болтовни терять завоеванное. Она должна устоять! Пусть эта дама с высветленными перекисью волосами разыгрывает свой моноспектакль, ее, Сильвию, театр не волнует, она не даст себя увлечь. Нет, она не будет ни ахать, ни плакать, ни смеяться — пусть та хоть из кожи вон лезет. И все-таки усмешка ей должна быть дозволена, окаменевшее лицо Хельги может истолковать неправильно. Пусть не надеется — свою тропу хождения по мукам Сильвия шаг за шагом прошла до конца.

— Мы несколько лет прожили вдали от дома. Мой супруг Гурам работал в торговом представительстве в разных городах Индии. Теперь наш контракт истек, и мы вернулись. Как я этого ждала! Вы же понимаете, не было никакого смысла приезжать из такой дали в отпуск. Дагмар давно взрослая, зачем мне было тревожиться о ней? Но, оказывается, надо было. Кошмар! Заходим в квартиру — навстречу нам незнакомый пожилой мужчина. Я страшно испугалась. Кто такой?! Зять? Дагмар писала нам, что ее муж — видный конструктор и что родился ребенок. Вот он и есть — мой муж, заявляет Дагмар да еще задирает нос! Безрассудство — вот ее недостаток с самого детства. Ни капли страха, всегда головой в воду в незнакомом месте! И чувство стыда ей почти незнакомо. Мужчина этот, ну, этот Карл, он-то почувствовал себя неловко. Как-никак человек, повидавший жизнь, он, конечно, понял, что у меня от огорчения сердце готово выскочить из груди. Гурам — чернее тучи. Ребенка родили, куда тут деваться! Очень славный ребенок, но что за жизнь его ожидает! Я пришла в такое отчаяние, что ни пить, ни есть не могла. Вечером садимся за стол, я не узнаю Гурама — настроен враждебно и как чужой. Я дрожу: не началась бы перепалка, не дай бог, схватят друг друга за грудки. Южане ведь народ горячий! И что мог испытывать Гурам, узнав, что Карл на два года старше его! Дагмар была Гураму как своя дочь, теперь его сердце разрывается от боли, ясно ведь, что жизнь у девочки загублена. В первую ночь мы с Гурамом глаз не сомкнули. Вы только представьте себе — он и на меня рассердился! Раньше такого никогда не случалось — всегда жизнерадостный, всегда полон энергии, а теперь сидит понуро в углу, свесив руки меж колен, — будто из него воздух выпустили. Я сжалась на кровати в комок, боюсь даже заплакать, знаю, Гурам не станет меня утешать. До нежностей ли, если человек вдруг почувствовал, что он стар и обманут в своих надеждах. Но это все были только цветочки! Утром с трудом поднимаюсь с постели, голова трещит, глаза опухли, боюсь даже в зеркало взглянуть, скорее под душ! Но ванная занята. Как в коммуналке! Стою злая и растерянная в прихожей, наконец этот чужой мужчина выходит из ванной — кошмар, в пижаме! Не постеснялся шататься по нашей квартире в мятой обвислой пижаме! Я чуть не задохнулась от возмущения. Готова была даже закричать, но бедный Гурам только-только задремал, и это заставило меня взять себя в руки. Потом иду на кухню — а он уже там! Теперь, правда, одет, но все равно противно смотреть, когда старикан в фартуке готовит завтрак. Человек должен сохранять чувство собственного достоинства, если не хочет пасть в глазах окружающих! А он на побегушках у молодой жены, жарит яичницу, варит кофе и греет ребенку молоко. Я немедленно прогнала его с кухни. Через какое-то время позвала его завтракать, мол, товарищ Карл — тоже мне товарищ — пожалуйте завтракать! Но он успел дать деру.

Сильвия почувствовала, что голова у нее стала пустой и одновременно тяжелой, ей показалось, что никогда она не сможет вытащить из кресла свое отяжелевшее тело, но уйти надо было немедленно, хватит с нее этой грязи! Опираясь на подлокотники кресла, она заставила себя приподняться и спросила: