Они ели, пили, разговаривали, глядели на танцующих людей и слушали певцов. Орви казалось, что она вдруг попала в какую-то иную, куда более насыщенную и полноценную жизнь. Теперь будущее стало вырисовываться перед ней — она постепенно снимает с книжки деньги, шьет себе множество великолепных нарядов и начинает снова выводить Маркуса в свет. Орви испугалась — может быть, всему виной ее собственная безучастность? Рядом с ней и Маркус выбрал путь наименьшего сопротивления, он становился все ленивее и толстел. Долг Орви, как более молодой, внести в жизнь задор, искру, Орви должна вся пружинить от веселья, как доска под ногами прыгуна.

Придя от этих радужных планов в еще более приподнятое настроение, Орви, улыбаясь, смотрела на Алара. Какой он все-таки милый, без конца готов рассказывать всякие истории, чтобы поддержать веселье. Сегодня на повестке дня у него любовные похождения.

На столе появились новые бутылки, и это еще больше подняло настроение. Алар пригласил Орви танцевать. Войдя в раж, он снова и снова тянул Орви на круг. Во время танца Алар смотрел на нее прищуренными глазами и рассыпался в комплиментах. Орви без конца смеялась. Покачиваясь в такт музыке, она совсем позабыла о Бритте. Чего ее жалеть — сама виновата. Алар неоднократно жаловался, что Бритта словно приросла к хутору. «Старика можно было бы куда-нибудь определить, — промелькнуло у Орви, — нельзя же бросать своего мужа на произвол судьбы».

Алар наклонился к уху Орви и жарко прошептал:

— Я скоро навещу тебя.

Орви стала хохотать, она не могла остановиться. Она представила себе, как Алар войдет и споткнется о корзину с картошкой. От смеха на нее напала икота. Из глаз побежали слезы — подумать только, Алар в их кухне на четвереньках.

Уставшие от танца, они присели за стол передохнуть. По предложению Алара снова чокнулись и пропустили еще по рюмочке. Рука Маркуса вяло поднялась ко рту.

Вдруг Алар бросил взгляд на часы и, словно протрезвев, сообщил, что ему надо немедленно идти. Орви пыталась его удержать — ее снова охватило беспокойство за Бритту: поди знай, что надумал этот Алар!

Маркус в упор посмотрел на Орви и, как бы призывая ее к порядку, строго сказал:

— Нам тоже пора.

Орви не хотелось покидать это веселое место. Опять пролезать через зияющую щелями дверь в дощатую хибару, подниматься по скрипучей лестнице наверх, в кухне ударит в лицо застоявшийся запах сала. Паула, вздохнув, повернется на другой бок. Крадись в свою комнату, как преступник, и скорее залезай в постель, не имея возможности даже помыться. Нельзя нарушить сон Паулы стуком тазов и ведер.

— У нас еще есть шампанское, — возразила Орви и упрямо сложила губы.

Она повернулась и, блаженно улыбаясь, стала смотреть на танцующие пары. Она бы с удовольствием осталась здесь хоть до самого утра и прямо отсюда отправилась бы на работу. Ничего, она выдюжит, отшлифует свою норму пуговиц. Нет, она не заснет, свет лампы можно будет направить прямо в лицо, этот способ знаком ей еще со времен работы на штамповочном прессе.

Орви услышала, как из горлышка бутылки с бульканием полилось. Она быстро взглянула на Маркуса. Муж наливал шампанское в фужеры, вероятно, он все же изрядно выпил, если позабыл правила хорошего тона. Пустая бутылка стукнула о стол. Орви смотрела на мужа. Он взял наполненный до краев фужер в правую руку.

Орви испуганно следила за его движениями.

Маркус поднял стакан на свет, словно хотел сосчитать появившиеся на поверхности пузырьки, а затем выплеснул содержимое в лицо Орви.

Орви почувствовала невероятную слабость.

За соседними столиками встрепенулись. Сидевшие сзади вытянули шеи. Интересно, вспыхнет ли сейчас громкий скандал?

Маркус встал из-за стола.

Орви осталась одна, привлекая к себе всеобщее внимание.

Затем она тоже встала и пошла следом за Маркусом в фойе. Руки Орви странно болтались по бокам, как будто они были переломаны.

Орви стала избегать людей. На работе она сторонилась всех. Когда к ней обращались с вопросом, она или кивала, или отрицательно мотала головой. От однообразия вечеров Орви с каждым днем становилась все безразличнее.

Женщины на работе делились своими радостями и горестями; порой ожесточенно спорили — Орви недоумевала: неужели это доставляет им удовольствие?

Картина жизни едва ли была бы полной, не будь у нее исключений — например, Орви, которой некуда было спешить в этом суматошном мире. Она приходила на работу, а когда кончалась смена, размеренным шагом шла домой. Остальные сетовали на недостаток времени и наперебой тараторили о своих мужьях, детях, собраниях, общественной работе, свадьбах, днях рождения и просто вечеринках, из-за которых каждая минута у них была на счету. Стоны по поводу загруженности перемежались со счастливыми вздохами, но безразличная ко всему Орви была не в состоянии завидовать занятости этих женщин.

С тех пор как Маркус плеснул ей в лицо шампанским, Орви чувствовала, как внутри у нее с каждым днем растет пустота. Правда, где-то глубоко, под толстым слоем, еще бился маленький комочек чувств, но он был безликим и бесформенным. Орви поразилась себе, когда, вернувшись в ту ночь из ресторана, спокойно скинула платье и бросилась в постель. На следующее утро она почти не вспоминала о вчерашнем инциденте. Даже смущенный взгляд Маркуса свидетельствовал о том, что что-то неладно. Почему Орви не шумит, не кричит или не изливает свою злость как-то иначе.

Внешне больших перемен в их жизни как будто и не произошло. Неизвестно, кто кому помог в усугублении безразличия, но Маркус позабыл свои прежние интересы. Даже о деньгах он больше не говорил. Однажды хрустящие бумажки несколько дней пролежали возле телевизора, и, как ни странно, Маркус не спешил положить их на книжку.

И дома, и на работе Орви держалась особняком. Ей нравилось стоять в самом темном углу, где ее никто не замечал. Иной раз, устав от сидения перед телевизором, Орви шла в коридор, к скульптуре, и сосредоточенно старалась принять такое положение, которое соответствовало бы позе высеченной из камня женщины. Тренировка принесла плоды. Позже Орви на работе и дома часто принимала позу мраморной женщины и подолгу стояла так. Мышцы не уставали, — по-видимому, у Орви не было больше нервов, даже звуки она почти не воспринимала. Только запахи еще действовали на нее. В трамвае или в автобусе она выходила на несколько остановок раньше, если чувствовала, что от кого-то исходит резкий запах. Дома она держала окно открытым до тех пор, пока ее не начинала пробирать дрожь. Проветривая, она не обращала внимания на ворчанье Паулы и Маркуса.

В последнее время Орви стал преследовать и запах Маркуса. Она не понимала, почему от мужа пахнет торфом. Ведь Маркус все дни проводил на свежем воздухе, на ветру, скорее — поскольку время было зимнее — к нему мог бы пристать запах сажи и дыма от находившихся поблизости труб.

Орви опрыскала свою подушку лавандовым маслом, однако стоило ей лечь, как в нос ударял все тот же запах торфа. Во сне Орви видела себя погребенной под комьями торфа.

На работе женщины стали чураться Орви. Любительницам посудачить неприятно, если кто-то постоянно молчит и к тому же принимает какие-то странные позы. Она что — занеслась и воображает, что ей уже не годится общаться с ними?

— Ей-богу, она немного чокнутая, — долетали до слуха Орви озабоченные фразы.

«Да — нет, да — нет, да — нет», — мысленно повторяла Орви.

Но вот однажды Орви разбудили от летаргии.

Они втроем сидели, развалясь, перед телевизором и как раз переваривали тяжелый ужин, когда в дверь постучали.

Маркус, подтянув штаны, поплелся открывать.

Орви с трудом повернула голову, у нее было такое ощущение, будто в шею ей всадили гвоздь.

Разумеется, Алар споткнулся о корзину. Он вовремя успел ухватиться за плечо Маркуса и поэтому не упал. Гость расхохотался, хотя ничего смешного в том, что он стоял посреди рассыпавшегося картофеля, не было.