— Ничто уже не поможет, в душе пустота. Я устала больше, чем когда бы то ни было. Покой и одиночество — может, тогда и будет душа на месте.

— Ты говоришь так из упрямства. Ты же совсем другая!

— Была. Ты помнишь меня прежнюю и не знаешь меня сегодняшнюю. Я не мусорный ящик, который все принимает.

— Что за гадости ты говоришь! Я о тебе никогда ни одного плохого слова не сказал!

— Меня не интересуют детали предательства.

— Как же мне заставить тебя поверить, что я тебя никогда не забывал совсем. Бывало, проснешься ночью, весь в поту, сердце покалывает — и ты, и наш дом встанут перед глазами, жутко делалось от сознания, что я не умел все это ценить.

— Ты никогда никем всерьез не дорожил, наверно, и своей новой женой, если рядом с ней обо мне думал. Нет, когда Михкель поселился здесь, я о тебе и не вспоминала. Я только ждала, чтобы ты наконец потрудился оформить развод.

— Тряхнуть бы тебя как следует, чтобы вытрясти из головы весь мусор! — буркнул Карл себе под нос.

— Не поможет, — ответила Сильвия.

Оба одновременно допили свой коньяк.

Карл взял бутылку и сосредоточенно наклонил ее, однако рука дрожала и сколько-то коньяку пролилось мимо рюмок.

— Неужели мы так и будем пилить друг друга?

— Вот так и будем пилить друг друга.

— Ты словно вычеркнула из памяти всю нашу долгую совместную жизнь.

— Ты тоже ее вычеркнул, когда ушел из дома, не сказав ни слова.

— Сам не знаю, почему я так безрассудно увлекся этой дрянью, совсем обезумел, — выпалил Карл, и его глаза налились кровью.

— Я ничего не хочу о ней слышать!

— Ты же единственный человек, который у меня остался, кому еще я могу рассказать о своем кошмаре?! — Комок подкатил к горлу Карла, он прижал исхудалую руку к шее.

— Я слышала, что над тобой измывались. А теперь иди в свою комнату, ложись спать. Мне нужен покой. Утром рано вставать. Не сообразила попросить отгул — блудный муж вернулся домой и желает порассказать о своих похождениях!

— Ох, какая же ты стала жестокая, — простонал Карл.

Сильвия поднялась. В голове шумело. Наверно, с давлением не все в порядке. Склеротические страдальцы, грустно подумала она и усмехнулась. Беспросветность, черствость, взаимная грызня. Надолго ли? И для чего? Она не понимала тех женщин, которые кротко принимали обратно блудных мужей. Не нужен он ей больше — ее законный муж Карл Курман. Чувства испарились. Коньяк затуманил голову, но и помог прояснить отношения.

Сильвия медленно направилась в ванную. Надо было выполнить еще один долг перед той чужой девчушкой, что спала в кровати Каи в обнимку с медвежонком. Полупьяный и истерзанный душевными муками Карл Курман конечно же не захватил сменную одежду для ребенка. Сильвии придется выстирать ее белье и платьице, чтобы они просохли к утру. И встать пораньше, чтобы успеть их выгладить. А дальше пусть Карл сам решает, как справляться со своей жизнью. Ее ни капли не интересовала его дальнейшая судьба. Сильвия опять ощутила чуждую ей воинственность, доселе незнакомое ей состояние. Воинственная Сильвия, думала она с некоторой гордостью и с таким исступлением терла в раковине детское бельишко, что пена от порошка летела во все стороны. Противный ошметок пены попал на губу, Сильвия смачно сплюнула. Ничего подобного она раньше себе не позволяла, и эта грубая удаль порадовала ее. В голове шумело море и играла свирель. Сильвия прыснула со смеху и до упора открыла кран, чтобы прополоскать белье. Она так выкручивала крохотные вещички, что те потрескивали. Но тут же старательно встряхнула их, чтобы они разгладились, и прикрепила цветными прищепками к сушке. Вытерев руки, она вернулась в гостиную. Посеревший и сникший Карл все еще сидел в кресле и потягивал коньяк.

— Оказывается, ты еще и пьяница, — заметила Сильвия. — Отправляйся в свою комнату и смотри не размахивай там зажженной сигаретой и не вздумай гасить ее об одежду или обивку дивана.

Карл послушно встал. Когда-то стройный, теперь он совсем сгорбился и казался ниже Сильвии. Явные признаки постарения законного мужа не вызвали у Сильвии ни малейшего сочувствия.

Оставив дверь настежь открытой, Карл включил свет, огляделся и обернулся к убиравшей со стола Сильвии:

— Тут же нет постельного белья, даже одеяла.

Сильвия пожала плечами. Взяв рюмки, она направилась было на кухню, но сделала небольшой крюк и ногой захлопнула дверь в комнату Карла.

С вымытыми рюмками в руках Сильвия вернулась в комнату. Карл уже открыл дверь и стоял, опершись о косяк и зажав между пальцами сигарету. Увидев Сильвию, пожаловался:

— Как же я лягу? По-собачьи свернувшись в клубок?

Сильвии вдруг почудилось, что исхудалые дрожащие руки Карла заляпаны грязью, при одной только мысли, что он будет рыться в бельевом шкафу, ее передернуло от отвращения. Она стала искать выход из положения. Ей хотелось окончательно отделить Карла от себя. Весь его вид и униженное нытье были нестерпимы. Он так заметно опустился, и это вызвало у Сильвии чувство горького негодования и раздражающей беспомощности — она ничего не могла изменить.

Сильвия уже убирала бутылку в буфет, когда поняла, что поступает неправильно, — и понесла коньяк на письменный стол в комнату Карла. Карл отступил, давая ей пройти, поддел пяткой ковер и с размаху шлепнулся на кушетку. Скорчившись, сжав подбородок ладонями, он как-то испуганно глядел на жену, которая вернулась в кабинет и поставила рядом с бутылкой кувшин с гвоздиками, да так, что они со звоном стукнулись друг о друга.

После этого Сильвия с треском захлопнула дверь и повернула в замке ключ. Прислонившись к двери, глубоко вздохнула, словно избавившись от чего-то ужасного, пожалуй, в глубине души она опасалась, что дело дойдет до свалки. Что Карл не позволит изолировать себя, просунет ногу между дверью, оттолкнет Сильвию кулаком и бог знает чего еще. В конце концов Сильвия ведь не заперла его в каморке без окон и дверей, дверь из кабинета вела в гараж, а оттуда во двор. Не ее забота, что при этой комнате нет ванной и уборной. В гараже есть кран, а по нужде пусть идет за кучу компоста, что в углу сада.

— Сильвия! — встревоженно воскликнул Карл.

— Что тебе? — устало спросила Сильвия.

Теперь голос Карла звучал немного спокойнее.

— Не уходи, — попросил он. — Ну хорошо, хорошо, пусть дверь побудет недолго закрытой, я понимаю, у тебя тоже нервы взвинчены. Только не уходи, я не могу оставаться один. Мне жутко. Ты должна оставаться поблизости. Послушай же! Блудных сыновей и падших дочерей прощают, почему бы тебе не сжалиться надо мной! Не будь такой библейски непримиримой. Я же сказал, что совершил ужасную ошибку, эта дрянь меня с ума свела. А все вместе — это был сплошной сумасшедший дом. Знаешь, как она меня называла, — папочка! И ее многочисленные друзья твердили — папа Карла! Для них я был шутом, которого можно обливать помоями. Все время они осаждали нас, как химеры, ни на минуту не оставляли в покое. Они не давали нам привыкнуть друг к другу, все время подзуживали. Небольшая пауза образовалась, когда родился ребенок. Но вскоре они стали опять появляться — с цветами, с вином. Ребенок плачет, нужно менять пеленки, а эта дрянь и ухом не ведет, знай себе хохочет. Я все делал сам, один купал ребенка, боясь, что он выскользнет и утонет. Эти скоты глумились надо мной, они открывали дверь, смотрели и похваливали, что из папы Карлы получится первосортная бонна. А еще эта несчастная дача! Я надеялся, что, может быть, там они оставят нас в покое. Что отпуск мы проведем спокойно и тихо, а вся гоп-компания останется в городе. Не тут-то было! Только два дня и продолжался наш блаженный покой, на третий Дагмар побежала на почту звонить, позвала всю ораву к себе. Сейчас у любого сопляка под задом машина — ее друзья не заставили себя ждать, и у каждого с собой потаскушка. И пошел пир горой, настоящая собачья свадьба. Меня хлопали по плечу: папа Карла, идите-ка вы бай-бай, старичкам ведь за молодыми не угнаться. Одна потаскушка давай меня целовать, другие ржут, согнувшись в три погибели, и сюсюкают: погладим папу Карлу по головке и отправим его баиньки. А дрянь глядит на все это, вьется вокруг парней, ей даже в голову не приходит выгнать их.