В отличие от «сентиментального путешествия», жанр путевого очерка присутствовал в литературе постоянно. Его жанрообразующие черты, генетически восходящие к хожению, варьировались и менялись в зависимости от историко-литературной ситуации. К середине XIX в. путевой очерк имел уже мало общего с традиционным древнерусским хожением, но не обладал «твердыми, традиционными формами»[48]. И. А. Гончаров, работая над «Фрегатом “Паллада”», сетовал, что «нет науки о путешествиях», и потому «никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику»[49].

В новое время создаются и публикуются сочинения паломников о Палестине и Афоне, которые нельзя отнести ни к светским путевым очеркам, подобным «Фрегату “Паллада”» Гончарова, ни, тем более, к «сентиментальному путешествию». Как литературное явление паломническое сочинение продолжает существовать в XIX в. наряду с «сентиментальным путешествием» и путевым очерком. Произведения паломников позволяют выявить целый пласт литературной жизни XIX в. В отличие от «литературы путешествий», пласт этот далеко не однороден. У истоков паломнических сочинений лежат церковные и культурные традиции Древней Руси. Однако паломническую литературу нового времени уже чрезвычайно трудно соотносить с исторически сложившимся жанром хожения. Сочинения паломников усваивали новые светские художественные тенденции, отражая при этом неизбежный историко-литературный процесс.

В паломнической литературе XIX в. происходит видоизменение традиционной жанровой модели древнерусского хожения. Жанровая доминанта – путь в Святую Землю, поклонение святыне, определяющая структуру и особенности текста хожения, в новое время утрачивает свою актуальность. Довольно разнородные и разноплановые сочинения паломников XIX в. принадлежат уже иной системе литературных жанров. Древнерусский автор не считал собственные впечатления настолько «значительными и важными», чтобы писать о них[50], и потому в хожениях сам повествователь-паломник был представлен весьма однообразно, фигура его выглядела бледно. Иную картину представляла паломническая литература нового времени: в путевых записках XIX в. отчетливо вырисовывается личность автора. Книга о. Парфения – тому яркое подтверждение.

Обращаясь к «Сказанию», заметим, что его текст также не вписывается в жанровые формы хожения, однако, строя свое повествование, Парфений учитывал древнерусскую традицию: в его тексте упомянуты такие авторы паломнических сочинений как игумен Даниил, Арсений Суханов, Василий Григорович-Барский. Но главное – опыт Парфения как путешественника по святым местам был обусловлен святостью самих мест: «Написал же все без пристрастия, но по совести, где сам ходил своими ногами, и что видел собственными своими очами…» (I, 17). Автора «Сказания», как и древнего писателя, предмет интересует как носитель святыни; реалии, не имеющие отношения к церкви, для него не представляют ценности.

Повествуя о месте, связанном с библейской историей или церковным преданием, Парфений следует некой последовательности, характерной для хожения: перечисляет святыни, которые он видит, рассказывает о чине богослужения храма, уставе обители, сообщает и об историческом прошлом и о современном состоянии описываемой местности. Мир предметов, связанных с земной жизнью Христа, Богородицы, святых у Парфения, как у древнего паломника, неизменен и вечен как сама библейская история. Так, например, в «Сказании» описано место вблизи Гефсимании: «Там на левой стране лежат три самородные камня, на которых означены места, где спали три апостола, когда Иисус Христос молился. Заметны следы ног Христовых, когда приходил их будить (II, 191). Святые места здесь не подвержены ни тлению, ни войнам, ни времени. Эта особенность мировосприятия Парфения, идущая от древнерусской традиции, присутствует в его пересказе евангельских событий, афонских преданий. Однако созданный Парфением образ Святой Земли отличен от описаний Палестины и Афона у древнего паломника, потому как личный опыт писателей несопоставим.

В качестве примера интересно сравнить описания Иордана в хожении Даниила и в сочинении Парфения. Текст Даниила в современном русском переводе выглядит так: «Иордан-река течет быстро, берега с той стороны крутые вначале, а затем идут пологие. Вода в реке очень мутная, но вкусная, и не насытишься, когда пьешь эту воду. С нее не бывает болезней и пакостей в животе человека <…> Глубина в месте купания паломников четыре сажени, я сам измерил и испытал во время переправы на другую сторону Иордана. Много пришлось походить по его берегу <…> На этой стороне Иордана, где купель, растут невысокие деревья, похожие на вербу, выше купели растет лозняк, но не как наша лоза, а как кустарник и тростник; прибрежная равнина напоминает тоже Сновь-реку. В зарослях водится зверей много: бесчисленное множество диких свиней, много и барсов тут, и даже львов. По той стороне Иордана – горы высокие каменные, они дальше от Иордана»[51]. С описанием той же реки в «Сказании» приведенный фрагмент имеет лишь поверхностное сходство. О своем пребывании с группой паломников на Иордане о. Парфений рассказывает: «Пустились все бежать, сколько у кого было силы. Старики, седые бороды, уподобились младым отрокам, с ноги на ногу прыгали. Старые жены, хотя и не могли прыгать, но, подхвативши свои одежды, аще и со слезами, обаче бежали, сколько силы есть, дабы скорее и прежде всех прибежать к Иордану. Как только подбежали к Иордану, то кто в чем был, в том и бросились в воду. Мы искупались до большого народа; и я со дна Иордана взял немного камней, благословения ради <…> Купались мы на том самом месте, где Иисус Навин переводил Израиля <…> Иордан река ширины саженей пятьдесят, но только весьма быстрая, и от быстроты мутная и глубокая в ярах. На том месте, где купаются, сажени на две можно ходить от берега. А на прочих местах купались, тамо держались за ветви древ; овые и переплывали, но с великим трудом, ибо очень велика струя и заплескивает. По обеим сторонам растет лес прекрасный и трава великая» (II, 241). Внимание к предметным деталям, столь свойственное древнерусскому паломнику, у Парфения оказывается второстепенным в сравнении с его душевными переживаниями, с пафосом его книги. С этой точки зрения можно говорить о «Сказании» как о сочинении, в котором преодолевается древнерусская традиция.

На наш взгляд, произведение о. Парфения обнаруживает лишь некоторые черты, сближающие его с хожениями. Многих авторов хожений отличают те или иные особенности повествования. Принято говорить о преобладании «простодушного» повествования у Даниила, подробном каталоге святынь у Антония Ядрейковича, апокрифических мотивах в писаниях Игнатия Смолянина. В тексте Парфения в значительной степени присутствует и то, и другое, и третье, но предпочтение отдается внутренней жизни человека. Эмоциональное повествование автора пронизывает каждый фрагмент его книги.

Если сравнение «Сказания» с древнерусскими хожениями позволяет судить о некотором сходстве между ними, то восходящая к сентиментализму традиция литературных «путешествий» оказывается вовсе чужда сочинению афонского постриженика. В отличие от древнерусских авторов, произведения путешественников XIX в. не являлись ориентиром для автора «Сказания». Знаменательной чертой повествования Парфения следует признать не только отсутствие влияния одного из ведущих жанров сентиментализма, но и влияния светской художественной литературы в целом. Несмотря на это, изучение и анализ паломнических сочинений современников Парфения позволяет выявить важные содержательные и художественные особенности «Сказания».

«Сказание» имеет точки соприкосновения с теми произведениями новой паломнической литературы, где преодолевается древняя традиция, а личностное начало в повествовании очевидно преобладает. Личностное начало, несомненно, оказывается доминирующим в очерках Д. В. Дашкова «Афонская гора»[52] и «Русские поклонники в Иерусалиме»[53], в книге А. Н. Муравьева «Путешествие ко Святым местам в 1830 году», а также в сочинении С. А. Ширинского-Шихматова, известным под названием «Путешествие иеромонаха Аникиты к Святым местам Востока в 1834–1836 годах». Небезынтересны также палом нические сочинения А. С. Норова и П. А. Вяземского[54]. Эти произведения принадлежат ближайшим предшественникам Парфения, кроме того, они созданы авторами с устоявшимися литературными взглядами.