Ученые «уперлись в стену». И начались догадки — что это такое, вот эта реальная стена?
Профессор Полевая мышь («глубокий ум!») держит речь. Стена — «сгущенный пар, образовавшийся вследствие восходящей сырости, дефлогистированныи рефракцией. Несколько эвдиометрических опытов подтвердили бы…» Профессор Болотная черепаха высказал о стене, которая «занимает умы ученых», такие «великие» и «грандиозные» догадки, «столь очевидные», что «многие плакали» от умиленья. Профессор Мокрица глубокомысленно изучил и сравнил «письмена на неизвестном языке», гласившие: «бильярд», «дешевая распродажа», «пиво распивочно».
Соль рассказа в том, что предприимчивый делец Барнум организовал для «дохлых ученых баб из университета» «открытие», назвав его «музеем первобытных орудий». «Музей» давал Барнуму преизрядный доход. Ученые мокрицы получили очевиднейшие доказательства «деятельности» Барнума, но от своих гипотез не отказались. «Профессор Мокрица был и остался их главою…» «Так возникла школа ученых человекологов…»
Сатирический диапазон Твена широк. В «Баснях» он создал не только пародию на язык лжеученых и их псевдонауку, но и показал, как американские бизнесмены извлекают выгоду из этой псевдоучености. «Мокрицы» — тупые, недогадливые, глухие и слепые по отношению к действительной жизни — покорно служат дельцу.
Одним из самых оригинальных и вызывающе дерзких рассказов Марка Твена, которым он задевал всю буржуазную «благонамеренную литературу» с ее чинным «благопристойным» языком, был «1601, или Разговор у камелька во времена королевы Елизаветы» (1880).
В предисловии к парижскому изданию этого рассказа в 1932 году Левис Рут вынужден «доказывать» авторство Твена, потому что семья писателя не признавала этого авторства, опасаясь, что оно наложит тень на респектабельный дом Клеменсов. Рут приводит свидетельство Альберта Пейна, что рассказ был написан Твеном на ферме близ Элмайры в 1876 году, а издан впервые (в количестве 4 экземпляров) в 1880 году[315].
Сам автор был доволен написанным, но когда он вздумал послать в журнал этот, по его мнению, «превосходный образец литературного мастерства»[316], то редактор «оскорбился» и ответил, что рассказ нужно держать под спудом, пока автор не умрет, и даже после его смерти появление такого произведения будет гибелью литературной славы писателя. «И этот человек поминает имя Рабле и повторяет: «Если бы мы имели Рабле!» Я думаю, что мог бы ему одного представить!» — негодовал Марк Твен, вспоминая позже стычку с редактором[317].
Буржуазные литературоведы и до сих пор всячески поносят этот рассказ (Вагенкнехт, Эндрьюс и др.). Вагенкнехт считает, что Марк Твен написал рассказ из озорства, из желания «свергать идолов с трона, стирать их в порошок и танцевать на их прахе»[318]. Вагенкнехт почти прав. Но не только озорства ради сочинил Твен этот дерзкий рассказ, а ради твердого убеждения, что писать надо без оглядки на «старую дуру» — «миссис Гренди».
«Деликатность — тоска, нудная фальшь, она крадет у литературы две лучшие вещи из всего ей принадлежащего — круг семейных рассказов и «непристойные» истории», — заявлял Марк Твен[319].
В «1601» Твен описывает «беседу у огня» при дворе королевы Елизаветы; в разговоре принимают участие: королева, лорд Бэкон, сэр Вальтер Ралей, Шекспир, Бен Джонсон, шестнадцатилетний Френсис Бомонт, придворные дамы, фрейлины. Рассказ ведет королевский кравчий на средневековом английском языке. Разговор вначале носит эротический характер. Королева вспоминает, что она встречала «старика Рабле», когда ей было пятнадцать лет, сэр Вальтер Ралей рассказывает новеллу Боккаччо о монахе и аббате, подглядывающем в замочную скважину; затем разговор переходит на вопросы религии, потом на поэзию. Шекспир читает отрывки из «Генриха IV»; дается немая сцена между Ралеем и королевой, которая не забыла, что Ралей был когда-то ее любовником. Общество снова начинает судачить о любовных приключениях всех присутствующих — вспоминают, что жена Шекспира, выходя замуж, была беременна, что леди Бильдевотер (из числа присутствующих) имела четырех любовников, что юная леди Елена, находящаяся здесь же, рождена в день материнской свадьбы и т. д. Упоминается имя Сервантеса, Рубенса. Сэр Вальтер Ралей передает эротический рассказ Маргариты Наваррской о старом архиепископе и находчивой девушке, спасшей невинность. На этом беседа заканчивается.
В «1601» Твен бросает вызов буржуазному ханжеству и пресмыкающейся перед ним литературе. Простой, грубый и точный, без тени жеманства и наигранной стыдливости язык эпохи Возрождения представлен Марком Твеном как гибкое, могучее и смелое выражение человеческой мысли и чувства. Это язык философии, религии, поэзии, живописи, любви; на нем могут изъясняться и старцы, и юнцы, короли и поэты.
Описывая беседу елизаветинских времен, Твен полон гневного презрения к языку лицемерной медоточивости, на котором говорила американская буржуазная литература и журналистика[320].
Им владеют те же чувства, которые испытывает Гек Финн, когда убегает от «цивилизованного» общества на чердак дома вдовы Дуглас, чтобы «выругаться всласть».
Марк Твен желает утвердить за писателем право на предельно точный литературный язык — такой, когда его не нужно «причесывать до черта», когда явление и слово идентичны друг другу.
«Бессмертный «1601» — как называли рассказ друзья Марка Твена — это образец литературной полемики, задорный вызов писателя канонизированным буржуазным благоприличиям в литературе, крепкий удар по американскому ханжеству.
Цикл рассказов, речей и очерков этого времени на общественно-политические темы занимает значительное место в творчестве Марка Твена. Этот цикл свидетельствует о том, что буржуазные иллюзии в мировоззрении Марка Твена постепенно уступают место антибуржуазным взглядам писателя, беспощадной и гневной ненависти к миру собственников.
«Послеобеденный спич» (1875), произнесенный на собрании американцев, праздновавших день 4 июля в Лондоне, Марк Твен начинает с традиционных славословий «великой и славной стране», родившей Вашингтона и Франклина. Это — сатирическая запевка; дальше все «похвалы» Твена носят уничтожающе ядовитый характер.
Он «славит» армию Соединенных Штатов, которой понадобилось восемь месяцев, чтобы шестьдесят индейцев довести до полного изнеможения: «одержать победу» над ними. Он «горд» тем, «что у нас имеются законодатели, которые продаются по более высоким ценам, чем где бы то ни было на свете». Перечисляя «достоинства своего отечества», сатирик «с восхищением» указывает на железнодорожные компании, которые еще оставляют людей в живых, «хотя могли бы поступить наоборот». Пользуясь приемом нарочитого сатирического преуменьшения, Марк Твен доводит до сведения слушателей цифры: железнодорожные компании «в прошлом году уничтожили только три тысячи семьдесят душ» и «раздавили всего двадцать семь тысяч двести шестьдесят неосторожных и бесполезных зевак». «…Даже самый презренный из нас не посмеет утверждать, что мы имеем суд, настолько изменнический, чтобы применить какую-либо статью закона против железнодорожных компаний», — заканчивает оратор свою сатирическую речь.
В «Послеобеденном спиче» имеются те объекты сатиры, которые станут основными для позднего творчества Марка Твена: задолго до начала эпохи империализма Твен указывал на беспощадно агрессивный характер американской буржуазной политики (истребление индейцев) и на то, что американский суд охраняет интересы капиталистических объединений.
Утопический рассказ 1875 года «Удивительная республика Гондур»[321], находясь в идейной связи с «Позолоченным веком», свидетельствует о дальнейшей эволюции политических взглядов Твена.
