Поэзия шекспировских трагедий была знакома Твену с детства, когда он видел знаменитые трагедии со сцены, вслед за актерами заучивал прославленные монологи, привыкал вводить в свою речь шекспировские фразы, восклицания, которыми позже уснащал речь своих литературных персонажей. Ставши писателем, он называл Шекспира «учителем несравненным», восхищался мудростью Шекспира в «Короле Лире», «Отелло», «Ромео и Джульетте».
Когда Марк Твен впервые в 1889 году увидел линию движущегося шрифта наборной машины, он — наборщик в прошлом — был в восторге. «Первое имя, которое я набрал на этой клавиатуре, было Вильям Шекспир», — пометил он в «Записной книжке»[143].
Упорная работа над собой, чтения, общение со сведущими людьми обогащали Марка Твена. Образ мышления был у него рационалистический, и это сказывалось на его вкусах. Он любил повторять, что тяготеет к фактам. Как-то он записал: «Я люблю историю, биографии, путешествия, курьезные факты, необычайные события и науку». Твен знал греко-римскую мифологию, увлекался Плутархом и Светонием (уже в глубокой старости он не расставался с «Жизнью двенадцати цезарей»), любил заниматься всякими астрономическими подсчетами; очень гордился тем, что сам высчитал расстояние от Земли до Солнца (следы этого увлечения видны в «Визите капитана Стормфилда»); читал «Воспоминания» Сен-Симона; наслаждался великолепным «Дневником» Пипса. В Пипсе он нашел любителя книг, музыки и острого слова, в дневнике этого юмориста-циника- откровенную до крайности картину политической коррупции и аморализма высших классов Англии времен Карла II. Его привлекали письма Томаса Гуда, теория Дарвина, встречей с которым он гордился, книги Маколея, геология и трансатлантические перелеты. Это разнообразное чтение и разнообразные интересы всегда находили отражение в тематике его рассказов, романов, книг путешествий.
«Трудиться — единственное человеческое счастье», — утверждал Марк Твен[144]. Он всегда был целиком поглощен замыслом очередного произведения. В 1871 году Американская издательская компания предложила Твену контракт на книгу путешествий по Дальнему Западу — для Элиша Блисса это был ходкий «товар». Твен с жаром принялся за работу. «Ни о чем другом и думать не могу, только о книге», — признавался он своему редактору. Писатель начал воскрешать былые приключения, пейзажи Калифорнии и Невады, просил брата Ориона, Джо Гудмена, чтобы они «порылись в своей памяти», дали бы ему названия станций, имена, припомнили лица и события.
Домашняя обстановка не располагала к работе. Родился и вскоре умер сын Твена, заболела жена, за которой нужно было ухаживать день и ночь, умер ее отец. Твена одолевали различные заботы. И тем не менее он написал книгу менее чем за год.
Она появилась в 1872 году под заголовком: «Roughing it»[145]. Книга была принята хорошо, и ее успех достиг успеха «Простаков». По словам Гоуэлса, «Закаленные» «продавались наравне с библией».
Материалом для книги были впечатления от путешествий по Калифорнии, Неваде и Сандвичевым островам. В биографии писателя это было время гораздо более раннее, нежели путешествие в Европу.
Описания Сандвичевых островов и быта Калифорнии и Невады были присоединены к «Закаленным» под названием «Простаки дома». Если воспоминания о Дальнем Западе впервые оформлялись как литературный материал для «Закаленных», то впечатления от путешествия на Сандвичевы острова уже фигурировали в печати раньше. В 1866 году Марк Твен-репортер отправился на Гавайские (Сандвичевы) острова по поручению газеты «Юнион», издававшейся в Сакраменто. Для молодого журналиста эта поездка была первым путешествием по морю, и все вокруг живо интересовало его, начиная с корабля «Аякс», который вез его, и кончая историей королевской династии островов. В его задачу входило описание сахарных плантаций островов (развитие сахарной промышленности очень интересовало дельцов континента), описание природы, вулканов, нравов и обычаев населения. Двадцать пять «писем», посланных Твеном с Сандвичевых островов, составили через шесть лет материал пятнадцати глав «Простаков дома». Включены также были юморески, очерки, которые Твен писал в Неваде (в Карсон-Сити) для «Энтерпрайз» — еще в 1863 году[146].
Все это сделало книгу пестрой, неоднородной. Ранний материал дисгармонировал с более поздними суждениями и мнениями Марка Твена, — за восемь-девять лет многое изменилось в его мироощущении и взглядах.
Книга представляет собою очерки жизни США и островов Тихого океана. Твен описывает специфические нравы Запада, серебряную горячку, общественную жизнь Сан-Франциско, газетные нравы, типы старых моряков, лоцманов, дает портреты рудокопов, историю Сандвичевых островов, портреты туземцев, изображает туземный королевский двор, оценивает цивилизацию туземной знати, деятельность миссионеров и т. д. Все это подается живо, остроумно, с оптимизмом и задором, с обилием анекдотов и целым каскадом шуток.
Живость, непосредственность, эмоциональность характеризует очерки Твена о Сандвичевых островах.
Дома из кораллов и раковин, женщины в шляпах, обвитых гирляндами ярко-красных живых цветов, дети, «одетые только солнечным светом», крутые зеленые горы, глубокие холодные долины, гладь океана, изумрудная у берегов, окаймленных белой пеной, солнце, благоухание, безмятежность, ленивое блаженство, обилие фруктов, гавайские девушки-наездницы и их ярко-красные одежды, сладострастные танцы «гула-гула», гирлянды душистых цветов, обвивающие темные прекрасные тела, — все это глубоко поразило Твена, и он сумел воспроизвести эту экзотику перед взором читателя.
В описание нравов и обычаев Гонолулу, похорон «ее королевского величества Виктории Камамалу Каагуману» вкраплены и более важные для американских дельцов сведения: о плантациях сахара (Гавайские острова в характеристике Твена являются «сахарным миром»), о кофе, о бананах, об условиях труда, о дешевизне рабочих рук, о том, что свободные рабочие руки можно использовать для Калифорнии.
Но сам Твен был далек от деловитости. Эта нецивилизованная страна так пленила молодую душу журналиста своими дикими красотами, что мысль о возвращении в «цивилизованный» мир казалась ему невыносимой. В «Записной книжке» мы находим страницу, звучащую трагически:
«Тринадцатое августа. Сан-Франциско. Снова дома. Нет, не дома, а снова в тюрьме, и все мысли о свободе исчезли. Город кажется таким переполненным и таким скучным с его трудом, заботами и деловыми тревогами! Господи, помоги мне, но я хочу на море снова»[147].
После солнечных островов и соленых брызг моря отупляющая сумятица города рождала столь мрачные настроения у молодого Твена, что он пытался однажды застрелиться, но, по его собственным словам, не нашел в себе смелости спустить курок. Трудно решить — стоит ли этому верить как факту или отнести это признание к обычным твеновским преувеличениям и издевкам над слабостью человеческой натуры.
Но контраст между жизнью Гавайских островов, еще не порабощенных США, и «американской тюрьмой» мог действительно потрясти Твена. В свои «счастливые гавайские четыре месяца» он прикоснулся к основной, глубоко конфликтной проблематике своего творчества и своей жизни — рабство и свобода.
«Прекрасная Гавайя», «сады Эдема» промелькнули «чудесным видением» и подчеркнули тяготы жизни Твена. На Гавайских островах молодой начинающий журналист познакомился с представителем высшего буржуазного общества А. Берлингеймом — послом США в Китае, который дал ему совет: «Вы имеете большие способности, и я верю в вашу гениальность, — сказал А. Берлингейм молодому Твену. — Ищите друзей среди людей высокого ума и характера. Делайте более тонким свой вкус и улучшайте свои произведения. Никогда не оставайтесь с нижестоящим, всегда пробивайтесь вверх»[148].
