«Мои книги — вода, а книги гения — вино. Воду пьет каждый», — писал он[558]. Действительно, его произведения стали массовыми. За один только 1908 год в США разошлось шесть миллионов экземпляров книг Марка Твена. К концу жизни Марк Твен был известен не только в Америке, но имел и мировую славу. Обращаясь к своей огромной и внимательной аудитории, Твен был уверен, что каждое его слово будет иметь отзвук в умах и сердцах многочисленных читателей.

«Моя единственная мечта сделать комическое более основательным и всеобъемлющим», — писал престарелый Марк Твен профессору А. Хендерсону[559].

В книге «Марк Твен в гневе» опубликованы материалы, имеющие теоретическое значение, — в них изложены мысли Твена об общественном значении юмора и долговечности этого вида искусства.

Вспоминая ранний период своей литературной деятельности, общение с Брет Гартом, Несби, Артимесом Уордом, Керром и другими писателями, Марк Твен рассуждает о том, почему ни были так скоро забыты.

«Потому что были просто юмористами. А «просто» юмористы не могут выжить. Юмор — это только аромат, декорация. Часто это лишь трюк в речи, в произношении, как у Уорда Биллингса, у Несби… Юморист не должен специально учить, профессионально поучать, — но и то и другое должен иметь в виду… Я всегда учил. Вот почему я продержался тридцать лет. Если юмор появляется самопроизвольно, я даю ему место в моем серьезном рассуждении, но я не пишу поучений ради юмора»[560].

Юмор — средство художественного воздействия, но не цель. Вот почему для самого Марка Твена было столь оскорбительным, когда буржуазное общество видело в нем «шута публики».

Твен — сатирик и юморист — формировал сознание читателей, воспитывал в них гражданственные чувства и гуманность, был беспощаден ко всяким формам социальной несправедливости.

Твен — литературный критик — боролся против реакционных взглядов в литературе, не прощал беспринципности, терпеливо и настойчиво воспитывал у массового читателя вкус к реалистическим произведениям, ополчался против низкопробной, безыдейной литературы. Интересно, что, даже отвергая какой-либо литературный авторитет, Марк Твен считал своим долгом тщательно изучить чужую манеру.

«Читал «Векфильдского священника»… целиком искусственно», — заносит он в «Записную книжку»[561].

А через несколько страниц опять запись:

«Вынужден читать проклятого «Векфильдского священника» снова»[562].

Искусственность и манерность были чужды Твену. На них он энергично нападал, где бы ему они ни встречались. Так, любя оперу Вагнера «Тангейзер», находя ее «божественно прекрасной», Твен не приемлет в музыке этого композитора ее антиреалистических элементов. В то же время у Марка Твена были любимые композиторы, музыка которых не вызывала у него никаких критических замечаний, а лишь восхищение и признательность; это — Бетховен, Шуберт, Шопен, Брамс.

Такими же были и литературные вкусы позднего Твена. Он читал в старости Дарвина, Светония, Сервантеса, Плутарха, Диккенса. Последняя книга, прочитанная Твеном перед смертью и очень ему понравившаяся, — роман Томаса Гарди «Джуд незаметный».

Неприязнь к натурализму, выраженная в 90-х годах в статье «Что Поль Бурже думает о нас», продолжала владеть Марком Твеном. Когда Гоуэлс в 1910 году посоветовал Твену почитать натуралистические романы Вилла Гарбена, Твен ответил своему другу, что он ненавидит этого писателя за тупую натуралистичность в воспроизведении «подлых и безобразных условий» человеческого существования[563].

Бескрылость натуралистов, рабское копирование жизни, тяготение к уродливому и отрицательному отталкивали Марка Твена. Он не любил даже Флобера из-за наличия в некоторых его романах подчеркнуто натуралистических деталей и сравнивал «Саламбо» с чикагскими скотобойнями.

Но Твен восстает и против другой крайности в литературе и литературной критике — против идеалистической, солипсистской отсебятины — «личного впечатления».

Среди поздних произведений Марка Твена есть аллегорический рассказ, написанный на тему о субъективизме в эстетических оценках. Называется он «Басня» (1909). Талантливый художник написал прекрасную картину и поместил ее так, чтобы видно было отражение картины в зеркале; расстояние смягчало тона, и картина казалась лучше. Лесные звери узнали о новинке от домашней кошки и пожелали увидеть прекрасную картину. И действительно, каждый из них, потихоньку пробравшись к художнику, увидел: осел — осла, («красивый, ласковый, но только осел»), медведь — медведя, лев — льва, леопард — леопарда, а слон… «да, разве только близорукий дурак мог не видеть, что там не было ничего, кроме слона!»

Глядя в зеркало, звери становились между картиной и зеркалом.

«Мораль сей басни вы найдете в каждом произведении, если станете между ним и зеркалом вашего воображения», — заканчивает Твен рассказ [564].

Писатель ратует за объективную оценку реального содержания в произведении искусства, восстает против вкусовщины и субъективизма.

Твен резко разграничивает субъективизм оценок от независимости — суждений. Отвергая первое, он защищает второе. В статье «Основные суждения»[565] Твен восстает против стандартов в суждениях людей буржуазного общества: они отупляют людей, лишают их способности самостоятельно мыслить.

«Мы видим это и в литературе. Наша проза стандартизована»… — пишет Твен[566]. Писатель требует от любого человека изучения, осмысления («study», «thinking») явлений жизни, литературы. «Человек должен и обязан иметь свое собственное мнение в любой момент и при любых обстоятельствах своей жизни», — утверждает Твен[567].

Несомненно, это твеновский идеал, достичь которого ему самому не всегда удавалось.

Среди всех писателей прошлых времен наибольшую любовь и почтение Марк Твен питал к реалистическим творениям Шекспира. В статье «Об игре» (1898) Твен пишет: «Комедия смягчает человеческое сердце; но мы все знаем, что бывает полное освежение того и другого — ума и сердца — в тех случаях, когда совершается подъем к великолепным интеллектуальным снежным вершинам Шекспира и ему подобных»[568].

Твен рассматривает комическое как элемент культуры чувств и ума, указывает при этом на интеллектуальную мощь Шекспира-комедиографа и способность гения к обобщениям, основанным на проникновении в суть явлений жизни. Без глубокого знания жизни не достигнешь «интеллектуальных снежных вершин» искусства.

«Опыт — величайшее достоинство писателя… то, что дает создаваемой им книге мускулы, живое дыхание и горячую кровь», — пишет Твен в полемической статье «Умер ли Шекспир?» (1909)[569].

Вместе с тем Марк Твен стремится придать своим мыслям такую словесную форму, которая была бы единственно возможной для данного случая.

«Могущественный посредник — правильно выбранное слово, оно освещает путь читателя и делает его ясным… Когда бы мы ни встретили одно из таких могучих выражений в книге или в газете, они действуют — физически и духовно — с быстротой электрического тока», — пишет Марк Твен в одной из своих литературно-критических статей 1906 года[570].

Суждения Марка Твена о стиле и языке писателей прошлого и настоящего дают возможность представить всю ту сумму требований, которую предъявлял к самому себе взыскательный художник слова.