Речь Твена, серьезная и патетическая, свидетельствовала о многообразии форм в ораторском искусстве прославленного юмориста. Вот ее начало:

«Я обвиняю Ричарда Крокера в тяжких преступлениях и проступках.

Я обвиняю его от имени людей, чье доверие он предал.

Я обвиняю его от имени всех людей Америки, чью национальную репутацию он обесчестил.

Я обвиняю его во имя тех вечных законов справедливости, которые он преступно нарушил.

Я обвиняю его от имени самой человеческой природы, которую он грубо нарушил, оскорбил и подавил в лице обоих полов любого возраста, положения и условий жизни»[501].

В речи Твена не было прямых доказательств преступной деятельности Крокера, но она произвела огромное впечатление на слушателей потому, что за ней стояли недавние события позорной и кровавой политики Америки на Кубе, на Филиппинах и в других местах земного шара. Твен громил не только Крокера, но американский империализм. Его речь, отпечатанная в тысячах экземпляров, была широко распространена среди избирателей. Писатель оказался душою избирательной кампании и настолько вдохновился, что даже демонстрировал вместе с толпою по Бродвею. Митинговал он против Крокера до тех пор, пока не заболел, но своего добился: партия демократов на выборах потерпела поражение.

А о Марке Твене простые люди Америки сложили песенку, которую он с удовольствием прочел в одной из газет:

Но одержанная победа была тут же омрачена новыми известиями с Филиппин. Спустя несколько лет во втором томе «Автобиографии» (1906) Твен с болью и стыдом вспоминал о бойне, которую устроил генерал Леонард Вуд (Твен называл его «шулером в чине генерала») близ Джоло: в кратере вулкана было уничтожено 600 безоружных туземцев племени мор о — мужчин, женщин, детей.

Выражая свой величайший гнев и возмущение «кровавой резней», Твен рисует картины того, как оставшиеся в живых младенцы плачут около мертвых матерей, а американские генералы празднуют «победу».

«Да, это была несравненная, величайшая из побед, которые когда-либо одерживали христианнейшие воины Соединенных Штатов», — сатирически комментирует Твен[502].

Он тщательно анализирует впечатление от этого сообщения в США. Даже реакционные газеты ошеломленно молчали, не зная, как отнестись к происшедшему. Лишь президент Теодор Рузвельт (Твен неоднократно признавался, что ненавидел его и как человека и как политического деятеля) послал генералу Буду и его офицерам телеграмму, поздравляя их с «блестящей военной победой, поддержавшей честь американского флага».

Приведя эту позорную телеграмму, Твен записывает, что «убийцы в американской военной форме» «обесчестили флаг Соединенных Штатов»[503].

Все эти преступления не являлись случайностью — это была продуманная политическая система.

Современный прогрессивный историк и публицист Герберт Аптекэр, анализируя методы насилия в США и в их колониях, приводит выдержки из сан-францисской газеты «Аргонавт» — органа республиканской партии, — которая в январе 1899 года давала такой «наказ» американским генералам: «В ходе осуществления наших империалистических планов было бы полезно подкупить некоторых командиров мятежников, чтобы они предали Агинальдо и других вожаков в наши руки… Пытки — вывертывание пальцев, пытка огнем и расплавленным свинцом, варка мятежников заживо в кипящем котле… — таковы методы, которые произвели бы впечатление на малайцев»[504].

«Наказы» выполнялись. Пытками и расстрелами было почти целиком истреблено население острова Люсона — самого богатого в системе Филиппинских островов: американские промышленники прежде всего стремились овладеть материальными ресурсами на захваченных землях, население же островов представляло лишь «помеху и заботы», как признавались колонизаторы в своих военных рапортах.

Когда в 1902 году Филиппины (по официальному донесению Рузвельта конгрессу) «были укрощены», широкие демократические круги Америки выразили протест против насильственного присоединения Филиппин к Соединенным Штатам[505].

Гнев и возмущение масс остались запечатленными в памфлетах Марка Твена, который выступал как «неофициальный, но полномочный представитель» народа (по его собственному определению).

В памфлете «В защиту генерала Фанстона»[506] Марк Твен анализирует дела одного из тех, кого реакционная печать называла «американскими апостолами на Филиппинах». В конце 1901 года все проимпериалистические газеты США были полны восторженных воплей в адрес «героя Филиппин» Фредерика Фанстона, который взял в плен вождя филиппинских повстанцев Агинальдо и, возвратившись в США, стал поводом для «великого бума». Фанстона буквально распирало от гордости; в публичных речах и «воспоминаниях» он хвастливо излагал вымышленные подробности «операции пленения» и поносил Атинальдо, изображая его «палачом», «тираном», «кровавым убийцей»; филиппинских патриотов называл «пьяным, бессмысленным стадом» дикарей-полуидиотов; выражал свое удовлетворение, что такие «предатели» красуются на виселице, где им и место, потому что они пролили священную кровь американских солдат[507]. В ответ на это бахвальство буржуазные официозы (нью-йоркская газета «Сан» и др.) выходили с жирными заголовками: «Браво, генерал Фанстон!»

Свой памфлет Марк Твен написал в день рождения Джорджа Вашингтона — основателя американской армии и её главнокомандующего в период войны за независимость. Это дало писателю возможность использовать сатирический контраст, противопоставив «Великую Тень» «отца нации» фигуре его потомка — генерала Фанстона, «обесчестившего мундир американской армии».

Марк Твен детально описывал все перипетии провокационной операции, когда американцы заманили в ловушку Агинальдо, и приходил к выводу, что американский генерал затмил всех провокаторов, известных в истории человечества. Он подкупил курьера Агинальдо, подделал письмо, адресованное филиппинскому вождю, сообщая, что к нему идет на подмогу свежий отряд в четыреста человек, обманным путем проник в убежище Агинальдо, переодев своих солдат в мундиры филиппинских воинов. Не выдержав со своим отрядом девяностомильного перехода по джунглям и горам островов и погибая от голода, Фанстон попросил у Агинальдо продовольствия. Филиппинский вождь откликнулся и выслал навстречу коварным врагам своих гонцов с рисом. В момент, когда Агинальдо встретил новоприбывших с улыбкой и дружески протянутой рукой, Фанстон открыл огонь по охране Агинальдо.

Некоторые обычаи войны не кажутся мирному человеку приятными, комментирует Твен, но люди приучены к ним веками и находят им оправдание. Но одна деталь в истории пленения Агинальдо потрясает Твена. Когда человек так ослабел от голода, что не может двигаться, он вправе умолять своего врага о спасении жизни, но если он принял пищу из его рук, то пища становится для него священной, пишет Твен, и по закону всех времен и народов спасенный от голода не имеет тогда права поднять руку на своего спасителя. Таков неписаный человеческий закон.

«Нужно было появиться бригадному генералу волонтерских войск американской армии, чтобы опозорить традицию, которую уважали даже потерявшие стыд и совесть испанские монахи. За это мы повысили его в чине», — подводит саркастический итог Марк Твен[508].

Антиимпериалистические памфлеты Марка Твена еще раз убеждают в том, что нападки писателя на «подлый человеческий род», определение человека как «скопище грязи и пороков», которое имеется в «Таинственном незнакомце» и в трактате «Что такое человек?», относятся не к человеческому, роду, а к его выродкам типа Фанстона, Леонарда Вуда и тех, кто стоял за их спинами.