Ворота бесшумно отворились, появилась бабка Прасковья в белом платочке и пестреньком платье.

Посреди ухоженного сада с дорожками, посыпанными крупным желтым песком, стоял аккуратный в два этажа дом из белого кирпича с открытой верандой. На крылечке прохаживался сиамский кот, выгибая спину.

— Спрашивал уже, — доверительно сообщила она. — Ступай наверх.

Хозяин дачи Нестер Матвеевич сидел у себя в кабинете за огромным письменным столом и пинцетом раскладывал в альбом почтовые марки. Взглянув на вошедшего, презрительно» фыркнул и глазами указал на стул. Несмотря на раннее утро, на нем был отличный светло-серый костюм, голубая рубашка, галстук, пышные седые волосы тщательно зачесаны.

Тимур сел, испытывая знакомую скованность, которая всегда появлялась при встречах с Нестером Матвеевичем, даже в те редкие часы, когда они вели задушевные беседы об искусстве, например. Шеф прекрасно разбирался в поэзии, вдохновенно декламировал, ценил настоящую живопись и знаком был со многими художниками.

О чем на этот раз пойдет разговор, Тимур даже приблизительно не представлял, однако готов был к самой серьезной беседе — шеф в последнее время по пустякам не беспокоил. Вспомнилось, как впервые попал в этот дом. Была обычная вечеринка с хорошим вином и девочками. Нестер Матвеевич весьма успешно разыгрывал роль этакого добряка-простофилю, радушного хозяина. Мило шутил с девушками, смешно танцевал, подергивая ногами, а когда совсем стемнело и угомонившиеся гости зажгли свечи в старинных подсвечниках и уселись в удобные кресла, взял гитару и запел неожиданно красивым баритоном: «Выхожу один я на дорогу…» В дверях стояла бабка Прасковья, кивала в такт музыке и утирала слезы краешком платка.

С тех пор прошло шесть лет, и как поразительно изменилась жизнь его, Тимура Салеева, и как изменился он сам! Иногда он задумывался, сравнивая, и становилось жаль того немного наивного, но честного парня, которого он безжалостно убил в себе. Но видимо, не до конца убил — нет-нет, да и шевельнется в груди сомнение, и такая тоска подступит к горлу, хоть плачь! Правда, случается такое все реже. И есть хорошее средство от хандры — быстрая смена обстановки. Неделя у моря или в горах, и восстанавливается вкус к жизни.

— Вчера взяли Старика, — сказал Нестер, захлопывая альбом.

— Как взяли? — от неожиданности Тимур приподнялся на стуле.

— Обыкновенно. Подробностей пока не знаю, да и ни к чему теперь подробности. Важна суть! Был он примитивным жуликом, родился таким, тут уж ничего не поделаешь. И никогда бы из него дельного человека не получилось — фантазии не хватало. Пробел невосполнимый. Ох-хо-хо… как подумаешь, с какими подлецами порой дело приходится иметь. Но без них никак не обойтись, такова жизнь, и не нам ее менять… Да, кстати, что за дела у тебя в Москве? Зачастил ты туда.

— Столица, — сказал Тимур, напрягшись.

— Терпеть не могу неопределенных высказываний. Подобным образом изъясняются либо дураки, либо хитрецы.

— Знакомая у меня там, студентка.

— Любовь?

— Вроде того.

— Значит, не любовь. Ну, а «вроде того» и в нашей провинции как собак нерезаных. Смотри, Тимур Георгиевич, узнаю, что опять с валютчиками связался… ты головой не мотай, а хорошенько на досуге подумай. Та-ак, далее. Надеюсь, со Стариком полностью развязался?

— Да, конечно! Сразу после того, как вы предупредили. В декабре еще.

— Встречались часто?

— Два раза, — подумав, сказал Тимур. — В баре у Славика… и у меня в мастерской. Предлагал очередную партию товара, я отказался.

Нестер Матвеевич неопределенно хмыкнул, достал из бара бутылку минеральной и два высоких фужера. Налил. Насмешливо посмотрел на гостя.

— Как же теперь? — Тимур взял со стола фужер, глотнул. — Если хорошо потянут…

— Чепуха! Не переоценивай возможности нашей милиции. Там такие же лопухи, как и везде. Умные разве стали бы Старика брать? Нет, они бы его держали, как приманку, а со временем бы завербовали… А они сцапали его и рады-радешеньки. Старик, само собой, расколется, тебя назовет. Ну и что? Работал он самостоятельно, связан с ним был только ты, операции мелкие, разовые… Если что, прикинешься простачком — ну, влепят выговор, в крайнем случае из мастерской придется уйти. Ле беда. И вот что — с сегодняшнего дня, Тимур Георгиевич, ты начинаешь новую жизнь, никаких левых делишек!

— Как это понимать?

— «Никаких» в данном случае следует понимать буквально — н и к а к и х! Выполняй план, или что там у вас… работай, крутись, одним словом. Глядишь, тучку-то и пронесет мимо. Теперь самое главное: про меня забудь, нет меня и никогда не было… Ясно? Понадобишься — найду.

Оставив машину возле подъезда, Тимур поднялся к себе в квартиру, постоял посреди комнаты, оглядывая бельгийскую мебель, японскую аппаратуру, иконы в нише между шкафов. Под книжным шкафом тайник с долларами… Плохо дело! Представил, как нагрянут с обыском, сильно зажмурился.

Ничего, пронесет, подумал он, усаживаясь в кресло. Я везучий. Хотя Старик скорее всего тоже так думал, лихо жил, не скрываясь.

Он закурил, взял, дотянувшись, книгу с нижней полки. Тютчев. Открыл наугад.

Казалось бы, немудреные строки эти поразили его, и он никак не мог понять, чем именно. Поглядел в потолок, досадливо поморщился и прикрыл глаза, откинувшись в кресле. Долго сидел неподвижно, слушая, как этажом выше кто-то стучит по клавишам пианино. Потом усмехнулся, положил книгу на журнальный столик, сдул с брюк пепел, поднялся.

— Вот и все, — пробормотал, потягиваясь. — Все…

Внезапная, как приступ, навалилась тоска, заглушив прочие чувства, и он, зная по опыту, что в такие минуты лучшее лекарство — физическая работа, побрел в коридор за пылесосом. Тщательно вычистил ковры, плед, затем отправился на кухню и перемыл посуду, накопившуюся в раковине.

Тут же занялся приготовлением обеда, вспомнив, что завтрак был более чем легкий. Достал из холодильника замороженное мясо, нарезал аккуратные ломтики, высыпал на сковороду, затем накрошил в тарелку зелени.

Ел прямо из сковороды, еще шипящей и фыркающей расплавленным жиром. После обеда настроение заметно улучшилось. Прихлебывая из запотевшего фужера холодный виноградный сок, прошел в комнату, подмигнул отражению в зеркале. В голове созрел нехитрый план дальнейших действий — заехать в мастерскую, потом к Славику, а вечером махнуть в горы к Арсену. Сегодня пятница… очень даже кстати! В самый раз отдохнуть, отрешившись от дел мирских, суетных. Глядя на снежные вершины, не спеша подумать о себе, о жизни и попытаться ответить на простенький такой вопрос — как жить дальше?

Поставив пустой фужер на письменный стол, Тимур придвинул к себе телефонный аппарат, нетерпеливо накрутил нужный номер. С полминуты слушал длинные гудки, наконец трубку подняли.

— Слушаю, — сказал Славик, что-то дожевывая.

— В вашей забегаловке, сэр, приличный коньяк найдется?

— А, Тимур! Как всегда кстати… Для тебя все найдется. Когда прикажете ждать?

— Через полтора часа заскочу.

Бросив трубку на аппарат, он заторопился — выдвинул нижний ящик стола, достал четыре пачки новеньких червонцев, рассовал по карманам, дома теперь хранить опасно. Потом извлек из-под шкафа тугой сверток с долларами, подержал в руке, размышляя.

Будем надеяться, что лучшие дни настанут, подумал он. И, как бы подтверждая его надежду, стенные часы пробили полдень.

Выезжая со двора, едва не столкнулся с зеленой «Волгой», выскочившей из подворотни. Взвизгнули тормоза. Таксист злобно оскалился и показал огромный кулак.

— Козел… — процедил Тимур, сжимая руль, и вдруг рассмеялся комичности ситуации.

Таксист, сдавая назад, удивленно уставился на него и, покачав головой, широко улыбнулся, махнул на прощание рукой.