Впрочем, сибиряки всегда неплохо жили. Вот в гражданскую и в первые годы после неё бывали беды, а в царское время их достатку могли позавидовать все крестьяне России. Говорок у сибирских старожилов уж больно забавный. В речи постоянно проскакивают всякие «знам», «ажно», «нету-ка», «помогчи». Мне в прошлой жизни довелось с ними пообщаться. В целом понятно почти всё. Отдельные слова переиначены, о смысле большинства можно догадаться, но есть и такие, которые без переводчика и не поймёшь.

Например, не все числа из России пришли: ну, «един» очевидно – «один», «пара» – «два», а «по-пусту» – никак не скажешь, что «семь». «Ерахты» – «три», «барахты» – «четыре», «чивильды» – «пять». Машка, стремясь повысить мою «грамотность», неделю эти словечки в мою голову вбивала. Что-то в памяти отложилось, но, если хочу людей нормально понимать, запомнить предстоит гораздо больше.

Вообще-то, мой разговорный язык отличается от местного деревенского, и Софа, и малявка мне часто на произношение указывают. Я пытаюсь общаться с людьми, можно сказать, на дворянском языке или на его версии, которая сейчас существует где-нибудь в Москве или в Питере. С одной стороны, конечно, здорово, в дальнейшем общение с сильными мира сего легче сложится, а с другой – сейчас-то выделяться не следует. Вот и стараюсь теперь молчать на людях, зато усиленно слушаю.

Когда сестрёнка припёрла меня к стенке, мол, что это я после болезни не такой, как всегда, пришлось с ходу сочинять душещипательную историю о том, что во время болезни на меня снизошло… эм-м… ну, много чего снизошло и… э-э… в сознание и подсознание вошло. Это как бы божий дар. Ага, а часть старого оттуда вышла: места в черепной коробке на всё не хватило. И нынче в моей голове каша… э-э… то есть скопилась в ней куча новых, никому не ведомых знаний, и от этого я лишился части своей памяти, а заодно и речь изменилась. Во-от.

Знахарка, слушая эту ахинею, сначала офигевала, потом давилась от смеха, а оставшись со мной наедине, высказала все свои ехидные соображения об умственных способностях попаданцев. Ой, да я и сам обалдел от своей «великой» фантазии, очень уж неожиданно Машка на меня наскочила. Ну а что скажешь десятилетней девчонке о брате, который ничего не помнит из прошлого, знает массу нового и говорит как неродной?

Софа завела весёлый разговор с дедком и даже выглядеть стала моложе. Мне, не слишком привычному к сибирскому говору, было забавно наблюдать за их общением. Знахарку я понимал полностью, а дедок периодически вставлял незнакомые слова в общие фразы. В результате беседа на слух воспринималась несколько странно, но, судя по всему, трудностей в понимании друг друга они не испытывали. И что удивительно, Софа, столько лет прожив в глуши, не говорит, как местные. Сестра вон живёт в деревне не из старожилов, а словечек сибирских уже нахваталась. Зимой замаюсь переучивать.

Я сидел на трясущейся телеге, прислушиваясь краем уха к болтовне, и размышлял о нашем дальнейшем житье-бытье. Оставаясь крестьянами, нам к лучшей жизни будет трудно пробиться. Надо как-то дворянство получить. Эта мысль не раз меня посещала после рассказа ведуньи о княжеском семействе Полтоцких. Для дворян сейчас открыто больше дорог, чем для остальных. Само собой, добыть бумаги, подтверждающие благородное происхождение, тяжело, но, думаю, всё же возможно. А что? Переедем в город – слишком уж нас здесь хорошо знают – и займёмся облагораживанием биографии, а дальше посмотрим.

Стоит попросить Софу зимой за наше обучение взяться, и в первую очередь это касается разговорной речи и манер, ведь многое должна помнить из своей гувернантской жизни. Она, кстати, поведала про мальчика Натальи Полтоцкой. Он всего на пару лет раньше Мишки родился. Воспользоваться этим, что ли? Звали его Александр, как и меня в той жизни. Знак свыше, однако. Машку сюда, естественно, только за уши сможем притянуть, но уши у неё длинные, почти эльфийские, выдержат.

Знахарка, надеюсь, поможет. Она ведь до конца оставалась с умирающей. Возьмёт и объяснит в полиции: выжил, мол, Александр Полтоцкий, и вся недолга. Я неделю назад порасспрашивал её о последнем приходе в красноярскую охотничью усадьбу князей Полтоцких, так персонал там, оказывается, был уже не тот, что ранее. Приезжала какая-то барская шишка и всю старую обслугу уволила, или, как тут говорят, рассчитала. Оставила нового управляющего, который судьбой ребёнка даже не поинтересовался, а услышав о смерти Натальи из уст Софы, просто захлопнул перед ней ворота, ничего не сказав.

Разумеется, всё, что я сейчас задумываю, для этой эпохи некрасиво и неблагородно, но я жил в другое время, и совесть моя молчит. Хотя нет, даже рада будет семейке Полтоцких пакость устроить. Если они забыли о своём благородстве по отношению к дочке и внуку, то почему я должен быть благородным по отношению к ним? Нарываться на неприятности не собираюсь, о происхождении станем говорить тихонечко и в крайнем случае. Но… чует моя задница, мексиканских страстей всё равно не избежать, да и у Софы, боюсь, возражения возникнут. Опять же, смерть ребёнка могли официально зарегистрировать.

На худой конец можно и с матерью поговорить, вдруг папаня бумаги в подтверждение нашего дворянства оставил. Тогда вообще всё в кайф. Конечно, отдаст она их нам или нет, неизвестно, маловаты мы, как-никак, для самостоятельной жизни. Но поинтересоваться стоит. Эх, паспорта (или что нынче вместо них) – вот головная боль ближайшего времени.

Пока я размышлял о будущем, дедок успел пересказать Софе все местные новости и теперь травил байки из прошлого. А мимо тихонечко проплывала просыпающаяся тайга. Я так и задремал под монотонный сибирский говорок, сладко растянувшись на мягких мешках, и даже не обращал внимания на постоянную тряску.

Разбудили меня, уже когда подъезжали. На торг в село мы прибыли часа за четыре до полудня. Называлось оно Устьянское. На первый взгляд, довольно здоровое, уж точно больше сотни домов имеется. Торговый «сходняк» найти было нетрудно: наша дорога выходила как раз на окраину, где на берегу реки и скопилась вся толпа желающих сбыть товары, добытые тяжким крестьянским трудом. По моим прикидкам, здесь человек двести – двести пятьдесят, не меньше.

Перед въездом в этот шумный муравейник наш дедок встретил старого приятеля.

– Здравствуй, часом братан!

– И тебе, братан, поздорову!

– Чево нонча поздно?

– Дык глико, чё деется! Софа-матушка нас порадоват.

Похоже, ещё один знахаркин знакомец. Раскланялись они, разговаривать стали. О, как землю-то оба копытом бьют перед нашей хозяюшкой. Ну пара гнедых рысаков, однозначно! Не-е, пара седых рысаков.

Наши телеги направили к стоянке приятеля деда, и мы двинулись туда прямиком через людское столпотворение. После попадалова я впервые столкнулся с таким количеством народа и, надо признать, слегка растерялся. Странно, ведь полтора месяца назад по многолюдному Питеру бродил, а там толкучки и поболее бывали.

Оглядываясь кругом, никак не мог избавиться от ощущения массовки из исторического сериала. Весь народ принарядился, пестрота одежд бросается в глаза. Порядка, правда, не наблюдается, все торгуют прямо со своих телег. Продают всякую всячину, от зерна и картошки до стеклянных бус и платков. Некоторые носят лотки свежеиспечённых, вкусно пахнущих пирожков, караваев и пряников, некоторые – корзинки леденцов разнообразных форм и размеров. Эх-х, да чего тут только нет! Желудок сразу потребовал попробовать увиденное, и побольше, побольше.

А меж всего этого бурного безобразия расхаживают покупатели. В основном крестьяне, но попадаются и одетые иначе – в исторических фильмах, виденных мною, примерно так купцы и лавочники выглядели. К тому же встречаются и азиаты в халатах.

Порадовало, что рядом бесплатные общественные туалеты поставлены и денег за торговлю никто не спрашивает. Дедок, с которым мы приехали, разрешил нам расположиться на его телеге, свои мешки они перекинули на другую. Горшки с противокомариной настойкой не торгуясь забрал встретивший нас здесь приятель деда.