Слава богу, огонь погас…
Я стояла с чайником над дымящимся столом, смотрела на переполох в восставшем городе. Отобрать бы у них все спички, порох, кремешки, чем они там выбивают огонь… спички детям не игрушка… Да где там отберешь, не будешь же в каждый домик заглядывать…
Я сидела и смотрела на них — кажется, восстание было подавлено, по городу уже рыскали всадники в темных плащах, ловили виноватых, как бы тут никого не повесили… Нет, вроде как все спокойно… Снова потянулись к замку обозы с хлебом, каменщики спешно отстраивали башни и стены, да и вообще больше я на этот город не смотрела, потому что в другом конце стола флотилия кораблей палила по береговому городу из пушек, там шла какая-то война…
Странное занятие — сидеть и смотреть, как живут маленькие города. Я не замечала, как идет время, очнулась, когда часы показывали половину третьего. Вспомнила, что на завтрак у меня была чашка кофе. Ладно, могу же я на пять секунд выйти на кухню, сварганить яичницу, ничего тут не сделается… Чай, не взорвут порохом весь этот город… И вон тот город, и тот… И вообще, что они — дети маленькие, сколько за ними следить надо. Пора им уже взрослеть…
Я вышла на кухню, здесь оказалось уютнее, чем я думала, к холодильнику был пришпилен магнит с рецептами яичницы, вот с грибами и помидорами, то, что надо… и чашечка кофе. Грибы скворчали на сковородке, нервы понемногу перестали трепетать, на душе потеплело. Хорошо у него здесь, у Якова, можно потихоньку готовиться к экзаменам, уж на следующий год будь я проклята, если не поступлю…
Я посмотрела в комнату и завизжала — это было уже слишком. Только сейчас поняла, что форточка в комнате раскрыта настежь, и к ней поднимается целая флотилия воздушных шаров — больших, красивых, с подвешенными внизу корзинами, в которых сидели отважные путешественники — они вырвались за границу своего мирка, теперь готовились увидеть большой мир за пределами стола, комнаты, там — в большом городе, во вселенной больших людей…
Я бросилась к ним, я ловила и ловила шары, они снова взлетали, наконец, я догадалась пробивать их иголкой, да вот этих иголок в игольнице полным-полно… мне было их жалко, что вот они хотят улететь — и не могут, а что делать, мне сказали — следить. Последний шар взметнулся в окно, я бросилась за ним, с грохотом распахнула раму, черт, черт, только посмей улететь, вот так, хоп, а где подоконник подо мной, а подоконника-то и нет, а седьмой этаж, а… Потом меня схватили за джемпер, поволокли назад, потом был Яков, злой, уставший, захлопнул окно, посмотрел на шар в моей руке, хмыкнул недовольно.
— Вот, — я показала шар, — чуть не улетели…
— А, ну-ну, играют ребятишки… Ну что, не соскучились?
— Тут… не до скуки было, — я поставила шар на городскую площадь, кинулась в кухню, где уже догорали на сковородке грибы.
Маленький кукурузник взметнулся над полем, пролетел над травой, качнулся вниз, беспомощно клюнулся в землю, замер. Яков довольно кивнул, пригубил кофе.
— Отлично. Еще две-три попытки, и они летать начнут. Детишки развиваются… не по годам.
— Не нравится мне все это, — я разложила завтрак по тарелкам, села рядом с Яковом, — а если опять куда… улетят?
— Да не улетят, на окна-то я сетки поставил, да и февраль, окна-то не открываем… Да не волнуйся ты так, ничего не случится. Надо же детям взрослеть…
— Да что-то не сильно они взрослеют, вчера вон снова рабочие какую-то фабрику подожгли, ты бы хоть спички отбирал у них, что ли. Огонь… Спички детям не игрушка.
— Смеешься, что ли, они закоченеют здесь без огня. Да и машины без огня работать не будут, и вообще ничего… Нет, Розочка, отобрать у них ружья и пушки — так проблема не решается, Надо, чтобы они сами с этими игрушками играть научились… Волнуешься за них? Ну, Мэри Поппинс…
— Да, я им тут кое-что принесла… — я спохватилась, раскрыла сумку, вытащила набор пластмассовых замков, маленьких домиков, начала расставлять по столу.
— Ой, ну что ты делаешь, неудобно, прямо… — Яков, кажется, смутился.
— Да что неудобно, я их на Новый год так и не поздравила, а надо же их чем-то порадовать…
Человечки бросились к домам, что-то подсказало мне, что это были риелторы, что сами они не будут жить в домах, а продадут их втридорога, и уж, конечно, не каждому достанется такой шикарный дом, и уж, конечно, не тем, кому я хотела этот дом подарить. Только не мое это дело — смотреть, чтобы дети не отбирали друг у друга игрушки, мое дело, Яков сказал — следить, чтобы не поубивали друг друга…
Кукурузник снова взмыл в небо, закружился над городом, люди внизу восторженно кричали, щелкали старомодные фотоаппараты, и из них почему-то шел дым. Яков посмотрел на часы, допил кофе, встал — высокий, нескладный, с густой бородой.
— Ну все… с вами хорошо, но надо идти. На мне пять миров держится, не засидишься… Но ты посмотри, Розочка, они же взлетели! Так скоро и в космос полетят…
— Да, кстати, — я спохватилась, метнулась за ним в коридор, — тут это… На столе… В одной стране человек один переворот устроил…
— Какой человек? Ты говори яснее, тут этих людей, как… — он хотел выругаться, спохватился, — как звезд на небе…
— Да этот, блондин, худенький такой, он еще…
— А, генерал… Ну да, военная хунта рвется к власти, его вроде как арестовали, потом снова выпустили… А что делать, в этой стране сейчас кризис, парламент не справляется…
— Так он, чего доброго, до парламента дорвется…
— Дорвется. Не этот генерал, так кто-нибудь другой…
— Война будет…
— Будет. Да, все к войне идет.
— И вы так спокойно про войну говорите?
— А что делать… Это же дети, еще дети… и им надо через все это пройти. Дети… играют в войну. Ну все, пока, я сегодня пораньше вернусь…
Он ушел, как мне показалось — убежал из квартиры. Кажется, он и сам боялся оставаться здесь, наедине с генералами, парламентами, солдатами, воздухоплавателями и учеными. Он боялся, я должна была остаться. Уже февраль, скоро двадцать третье, надо будет подарить Якову что-нибудь, а что ему дарить, он кроме своих человечков ничего не видит. Я села возле стола с «Экономическими теориями», будь я проклята, если не поступлю осенью… Только бы продержаться, только бы не сбежать отсюда раньше времени, а бежать хочется по десять раз на дню…
Я посмотрела на маленькую страну, отрезанную от моря и от края стола, куда Яков клал хлеб. Да, эта страна переживала не лучшие времена, парламент и вправду только разводил руками, и худой генерал был назначен какой-то важной птицей в правительстве. Он никак не был похож на генерала, для меня генерал — это что-то большое, толстое, массивное, с десятью подбородками и зычным голосом. А этот… Длинный блондин, он плел какие-то интриги и строил козни, он обещал народу богатство и процветание, — когда мы пойдем войной на другие земли…
Меня передернуло. Нет, что-то это не похоже на детские игры. Я уже который день тайком от Якова приносила в маленькую страну сахар, хлеб, мясо, масло, шоколад ломтиками, думала, в стране станет лучше, лучше не становилось. Власти раззадоривали недовольный народ, обещали скорую войну, скорую победу, много-много мяса и шоколада. Что-то подсказывало мне, что война все-таки будет…
И что эти недетские игры пора прекратить.
Я сама не знаю, как сделала это. Все случилось само собой, на автомате, я увидела, как худой генерал идет по балюстраде, беседует с кем-то из своей клики, не все ли равно с кем, я не знаю здесь чинов и орденов… Я схватила его двумя пальцами, как мышонка, он оказался неожиданно горячим, ну да, где-то слышала, что у маленьких животных температура высокая… Теперь нужно было действовать быстро, я вспомнила, как в школе на зоологии мы били мышей, ломали им шеи, чтобы потом вскрыть. Меня покоробило… это так просто, прижать голову к столу, дернуть посильнее, посмотреть, как существо извивается в агонии и затихает… Я сжала в руке несостоявшегося захватчика, почувствовала, как быстро и часто бьется под моими пальцами крохотное сердечко.
