Крепкое вино снова их оживило. Опыт, который они проделали, для каждого был внове, и они радостно его обсуждали. Мадам Коттен была счастлива видеть, что привязанность молодых любовников друг к другу не ослабела: они целовались и игриво пощипывались.

Мало того, что их любовь не ослабла, этот опыт ее укрепил; по крайней мере, так считала молодая женщина. Щедрость всегда вознаграждает дающего, и их доброта к одинокой, понесшей тяжелую утрату женщине сблизила их еще больше. Так что она была счастлива. И ее любовник тоже был счастлив: ему было так уютно лежать между ними – аппетитному куску мяса между двумя ломтиками свежего хлеба. Он выпил, прикурил турецкую сигарету и вручил ее мадам Коттен; прикурил сам, затянулся, с наслаждением выдохнул дым, после чего повернулся, чтобы нежно поцеловать свою любовницу. Мадам Коттен завидовала их крепким молодым телам, памятуя о том, что ей тридцать девять и ее лучшая пора давно миновала. А церковные колокола, звучавшие так, словно звонили в комнате наверху, сделали ее еще печальнее. Возможно, лучшее, на что она может надеяться в дальнейшем, это несколько быстротечных приключений вроде сегодняшнего, но по большей части ее ждет одиночество. Она взяла бутылку, чтобы налить себе еще один бокал, но вино перестало литься, когда бокал был полон лишь наполовину.

– И это все, что здесь есть? – спросила она извиняющимся тоном.

– Это все, о чем мы знаем, – задумчиво сказала молодая женщина.– Это все, в чем мы можем быть уверены. По-настоящему уверены.

Поскольку с вином было покончено, молодой человек принялся ласкать полные, хотя и довольно-таки дряблые груди мадам Коттен. Разъединив ее бедра, он снова на нее взобрался. Молодая женщина предложила ей свой сосок: вино пошло в молоко, и ее груди опять переполнились и болели. Та благодарно приняла его в рот. В это же время он стал сосать ее собственную грудь, и круг наслаждения почти замкнулся. Молодой человек был очень возбужден, эрекция у него достигла небывалой величины, и он так сильно вонзился в мадам Коттен, что та застонала, сжимая зубы, и прокусила молодой женщине грудь, после чего ей уже пришлось сосать смешанную с молоком кровь. Лишь много позже мадам Коттен оделась и пошла обратно в свою комнату. В отеле было темно и тихо.

Дремавшего портье разбудил звонок среди ночи. За дверью оказались Болотников-Лесков и Фогель; они скользнули внутрь и предстали изнуренными, растрепанными и грязными. Каждый из них заказал себе в номер по полному кофейнику, двойному бренди и тарелке с бутербродами, а на утро – свои обычные газеты. Расставаясь на втором этаже с Фогелем, Болотников-Лесков кратко пожелал ему доброй ночи. Ему никогда не нравился этот субъект, но в жизни они придерживались одних и тех же принципов. К тому же Фогель, как и он сам, принадлежал к тем, кто выживает, а такие люди стоят тысячи гибнущих праведников.

К исходу следующего дня он не находил себе места и предложил выбраться из постели и походить по горам. Она была утомлена и предпочла бы небольшую прогулку вдоль озера, может быть, вместе с мадам Коттен. Но он имел в виду вылазку более основательную, и только вдвоем.

Он позвонил в колокольчик, призывая горничную принести чай и раздвинуть шторы. Приспособившись к солнечному свету, молодая женщина заметила, что у малышки-японки заплаканные глаза. Она спросила, в чем дело, и горничная рассказала ей о сокрушительной лавине, которая погребла всех, кто участвовал в похоронах. Она была очень расстроена, потому что питала растущую привязанность к майору-англичанину, оказавшемуся в числе жертв. К ее удивлению, выяснилось, что ему приходилось бывать на ее родине и он даже немного говорил по-японски. Он ожидал приезда своего племянника, армейского лейтенанта, а пока жил один и часто приглашал ее на прогулки – в те часы пополудни, когда она бывала свободна. Он очень интересовался ее занятиями и во всем проявил себя как добрый и понимающий друг. Ей будет недоставать его.

Благодарная молодой женщине за сочувствие, горничная, извинившись, на минутку отлучилась и вернулась, прижимая к сердцу тоненькую книжку, которую, по ее словам, майор вручил ей только вчера, во время их последней прогулки. Молодая женщина взяла книжечку и на незамысловатой обложке прочла: «Таволга. Стихотворения Гарольда Лайон-харта». Она быстро пробежала двадцать или около того коротких стихотворений и вернула книжку с сочувственным кивком.

– Это поможет вам помнить о нем.

Горничная, чьи глаза увлажнились от слез, раскрыла книжку на титульной странице и протянула ее обратно. Молодая женщина увидела несколько стихотворных строк, каллиграфически выписанных, и подпись: «С любовью, от майора Гарольда Лайон-харта». Горничная объяснила, что прочла ему несколько маленьких стихотворений, которые учитель велел ей написать во время каникул. И вот вчера, когда она принесла ему утренний чай, он подарил ей эту книгу со своим переводом ее стихов на первой странице! Она была так тронута, что расплакалась. Молодая женщина прочла каллиграфические строчки:

С закатом даже

косточка сливы может

мир сделать алым.

Слива, готовясь

к браку с буком, предвидит

и боль, и радость.

Словно кусаешь

сливу до косточки – страсть

этого часа.

Слива созрела –

лебедь летит. Ты рядом –

И сержце поет.

Тропа, начинавшаяся позади отеля и шедшая в гору, крутая и каменистая, извивалась среди лиственниц и сосен. Сначала они шли, обняв друг друга за талию, но когда тропа сузилась и стала круче, он пропустил ее вперед. Для горного восхождения она была совершенно неподходяще одета, но это было ее единственное платье. Было убийственно жарко, она вспотела, и платье прилипало к ягодицам и бедрам. Время от времени он не мог удержаться от соблазна скользнуть ладонью в щель между ее ног. Они добрались до прохладной, покрытой травой террасы, где между тисов уютно устроился церковный шпиль. Когда они остановились, чтобы отдышаться, он обвил руками ее талию и повернул ее лицо так, чтобы иметь возможность целовать ее в шею и в губы. Затем потянул ее вниз, на ощипанную траву.

– Кто-нибудь может прийти, – прошептала она, когда он рывком задрал ей платье до талии.

– Неважно, – сказал он.– Я хочу тебя. Пожалуйста. Ну пожалуйста.

Ослик на привязи щипал короткую траву, накручивая веревку на столб ограды и тем самым делая свои владения все меньше и меньше. Он принадлежал ордену монахинь, которые жили и служили Господу в монастыре, пристроенном к церкви. Любовники не знали о том, что старая, сгорбленная монахиня, прихрамывая, вышла из монастыря с корзиной белья для стирки – рядом с тем местом, где они лежали, протекал ручей. Им показалось, что они слышат шум скал, падающих сверху, а оказалось, что это старуха-монахиня колотит грязную одежду крепкой палкой.

Смущенная молодая женщина выскользнула из-под любовника и стала суетливо опускать платье. Старуха на миг перестала колотить белье и обратилась к ним с беззубой улыбкой:

– Не волнуйтесь. Знаете, здесь у нас ни в чем не бывает греха – благодаря этому ручью. Выпейте из него перед уходом. Но только не торопитесь. Жаль, что я вам помешала. Я скоро уйду.

Она пояснила, что монахиням потребовалось свежее белье для заупокойной службы по отцу Мареку и другим католикам, погибшим при сходе лавины. Она набожно перекрестилась.

Любовники вернулись к своим прерванным утехам, снова приостановив их, чтобы улыбкой поблагодарить монахиню, когда та пожелала им удачного дня и уковыляла прочь с тяжелой корзиной влажного белья. Потом они, складывая ладони лодочкой, напились из ручья. Вода была холодна как лед и очень освежала. Очищая одежду от травы, они взглянули на озеро и поразились его цвету – оно было красным, как наисочнейшая из слив.

Тропинка, ведущая вверх, терялась среди валунов и обманчивых снежных участков, так что им приходилось идти очень осторожно. Иногда они были вынуждены карабкаться на четвереньках, а быстро наступавшая темнота делала дорогу еще более трудной.