Тьма укрывала и тех, кто собирался на тайный сход, чтобы потолковать о своих бедах.

Один боялся тьмы, другому она была на руку. Под ее покровом ползла смута по Брендеболю. Страшные дела творились здесь, и не разгадать было, почему они творятся, — тьма покрывала все.

Одного крестьянина нашли поутру лежащим с перебитыми ногами в навозной яме на его же собственном дворе. Никто сам не бросится в навозную яму, никто не станет лежать там до утра по доброй воле. У крестьянина, лежавшего в яме, были переломаны оба бедра. Ему поломали ноги железным шкворнем. Чьи руки держали шкворень? Выйди ночью и крикни, спроси тьму — может, ей ведомо. Спроси старого филина, что сидел под елью в лесу, — может, он все видел и даст ответ. В барщинной деревне никто про то и слыхом не слыхал.

Зерно в закромах у брендебольских крестьян и дна не покрывало после того, как помещик забирал свою долю. Голодная зима стояла на пороге. Дней в зиме многое множество, а трапез и того больше. Недель в году много, а барщинных дней и того больше. Крестьяне ходили на барщину, строили господский дом с богатыми покоями.

Ведут на барщину мужиков под барабанный бой башмаков.

Но у бондов есть свой знак и свое слово: «Прокатим фохта!» Этот знак раздувает строптивость и непокорство, тоску по вольной жизни. Этот знак раздувает бунт, тлеющий в барщинной деревне. Этот знак объединяет всех тех, кто знает друг друга как свои пять пальцев, кто доверил друг другу свою жизнь и благоденствие. Ибо не во всех домах мог доверять теперь сосед соседу — появился в деревне барский прихвостень.

Он у них уже давно на примете: Матс Эллинг лебезил перед фохтом, был у него на побегушках, лизал ему зад. Люди видели, как он распивал пиво с фохтом на постоялом дворе в Бидалнте. Тут уж все поняли, что он продажная душа и барский прихвостень. Он по доброй воле вызвался идти облавщиком на Сведьебонда. Матс хотел нажиться, получив деньги за шкуру своего же брата. Он все равно что мясная муха, сосущая кровь из раны. Одно дело, когда тебя неволят, другое — самому Вызываться. Одно дело идти по принуждению, чтобы спасти свою жизнь, другое — идти по доброй воле, чтобы соблюсти свою выгоду и прокормиться. Матс по своей охоте стал холуем и получил за это мзду — ему скостили половину барщинных дней. К тому же фохт высватал ему дочку старосты. У Матса была теперь невеста, и в приданое ему обещали вола на тринадцать четвертей.

Подлые дела творились в барщинном Брендеболе. Бог посылал удачу тому, кто старался подружиться с фохтом, кто ползал перед ним на брюхе. Тому, кто вызвался охотиться на своего же брата, достались невеста и откормленный рабочий вол. Одного барского прихвостня распознали в деревне, другой был на подозрении. Недоверчиво смотрели люди на того, кто отступился от своего слова и обещал отдать свою дочь за барского прихвостня. Этот человек уже не друг тем, кто знает товарищей как свои пять пальцев и у кого есть свое заветное слово: «Прокатим фохта!»

Не жить барским прихвостням в деревне, гласил закон, что был на устах у всех крестьян. Закон этот шел от предков. Барского прихвостня должно судить по этому закону, пусть получит сполна то, что заслужил.

Ночь была темной и долгой, много недобрых дел творилось в барщинной деревне. А мудрые старые женщины рассказывали о священных факелах, которые гонцы в былое время носили от деревни к деревне, из дома в дом. «Огонь принесли! Зажигай священный огонь!» И ликовали люди и зажигали новый огонь, и он горел в домах день и ночь. И теплился в очаге священный огонь, никогда не догорающий, и при свете его жили люди в согласии и единстве, в мире и покое. И пока горел этот огонь, людям не страшна была тьма.

Где светит теперь пламя священного огня? Никто больше не бежит по деревне со смоляным факелом в руках, никто не кричит под окнами: «Зажигай! Зажигай!» Или погас священный огонь на веки вечные? Или последние искры его задушены и землей засыпаны?

Так спрашивали друг друга мудрые женщины, на глазах у которых вырастали и гибли леса. Где горят они сейчас, священные огни?

Когда тьма сгущалась, крестьянин говорил жене: «Ступай спать одна, у меня нынче дело есть».

И в это самое время другой крестьянин говорил своей хозяйке: «Ложись спать без меня. Я нынче почивать не стану».

В одно и то же время такие же слова говорились в других домах Брендеболя. Жены ни о чем не спрашивали, а мужчины ничего не рассказывали, — не дай бог, доносчик стоит под окном, а кто промолчал, тот ничего не сказал.

Разными тропками выходят из дома крестьяне в темноту. Каждый обходит вокруг скотного двора, вокруг сарая, будто есть у него там дело, а потом незаметно возвращается и поворачивает в лес. Крадучись, идет крестьянин, а завидев во тьме односельчанина, пройдет мимо, будто и не заметил. Идут они разными тропками, что скотина протоптала в лесу. Когда же они выходят на большую лесную вырубку, становится ясно, что все тропки односельчан сошлись. Здесь на пожоге встретились все, кто сегодня ночью ушел из дома. Рог не трубил им сход, а они собрались. Староста не созывал их, а они взяли да собрались. Если рогу не звучать теперь громко и свободно над деревней, то шепот может передаваться из уст в уста. Слово, сказанное шепотом, может иметь такую же силу, как и громко сказанное. Шепот может звучать громче рога и созвать множество людей.

Крестьяне Брендеболя собрались на тайный сход в лесу. Здесь доносчику не спрятаться за углом, под окнами. Здесь некому подслушивать да подглядывать. Заяц, навострив уши, прижался к пеньку под березою, но он не знает про сход, да и к тому же он не прячется как соглядатай. Угрюмый старый филин спрятался неподалеку в еловых ветвях и слышит, о чем говорят на тайном сходе, но слух у него ослабел с годами, да и к тому же он не знает, стоит ли еще слушать.

Грозный, тяжелый гул катится над лесом. Глухой шорох в верхушках высоких деревьев предвещает ветер и непогоду.

Вдалеке стучит дятел по высохшему сосновому стволу.

Крестьяне уселись и круг на обгорелых пнях. Густой мрак окутывает их, но светло-русые окладистые бороды крестьян выделяются белыми пятнами. Они сидят, положив тяжелые заскорузлые руки на колени. Они сидят, согнув спину, опираясь на локти. Это сыны земли, они часто ходят согнувшись. Это землепашцы, за работой они наклоняются низко к груди матери-земли. Земля притягивает их к себе, метит их своей метой, своим родовым знаком. Родовой знак земли запечатлелся в их облике.

Свободные сыны земли не станут носить родовой знак другого господина, они собрались здесь поговорить о своих бедах. Сгорбленные спины, тяжелые руки на коленях, ноющие поясницы, пустые, урчащие желудки.

Это порабощенные люди, но не рабы, ибо в душе у них непокорство и недовольство. Рабская душа лишь у того, кто легко и охотно примиряется со своей судьбой. А они не смирились с новыми порядками в барщинной деревне. Они не хотят терпеть своих господ и хозяев, они остаются непокорными. Есть у них свой тайный знак: «Прокатим фохта!»

Девять односельчан собрались на тайное сборище, Не хватает трех. Один из них — барский прихвостень, другой на подозрении, обоим им нет больше места в общине. А третий — человек из леса. Это он собрал их воедино. Это он не убоялся смерти и указал им верный путь. Они поняли наконец, что его дело — это их дело, что им надо искупить свою измену. Человек из леса незримо с ними, он подбадривает их, несет им веру и утешение: «А хоть бы нас и того меньше было, все равно правда наша». Человек из леса шел посолонь и научил их: правда пребудет правдой!

Клас Бокк стоит на поваленном пне в кругу своих односельчан; змеистый шрам у него на шее алеет в темноте; крестьяне, сидящие на пнях, слушают его. Ничего хорошего от сословного собора, видно, не дождешься, говорит он, нечего дожидаться, что у помещиков отберут незаконное право взимать с них подати. Не похоже на то, что их избавят от помещичьего ярма. Их увещевали добиваться своих прав послушанием и покорностью. Но что толку от того, что они были послушными и покорными? А чего добились крестьянские выборные в Стокгольме? Было бы больше проку, если бы они остались дома и возили телеги с навозом. Не надоело ли им быть послушными и сговорчивыми? Где это видало, чтоб можно было держать спину прямой, когда ходишь согнувшись? Кто сказал, что можно обороняться, кланяясь в пояс врагу? Кто сказал, что можно обороняться, не обороняясь?