— Вот мой совет, — заключил Матс, — кинем жребий и пошлем каждого третьего.

Выслушав Матса, крестьяне долго сидели в молчании. Ясное дело, Матс говорит как трус. Но он слывет человеком ловким и изворотливым. Он из тех, кто умеет приноровиться и к хорошим, и к худым временам и потому всегда благоденствует.

Кучка крестьян в серых армяках весенним вечером сидела у колодца в смущенном молчании. Люди потирали широкие заскорузлые ладони и обменивались нерешительными, вопрошающими взглядами. Их мучила неуверенность, каждый хотел выведать, что у другого на уме. Что для них будет лучше? Смириться перед помещиком или дать ему отпор? Уступить малую часть в надежде сохранить большую или не идти ни на какие уступки? Так, в молчаливом обмене мыслями проходил этот деревенский сход.

— Поди ты к дьяволу с твоими советами, Матс Эллинг! — Выкрик упал в тишину, точно раскаленный уголь, выроненный из обожженных ладоней. Люди на колоде сидели понурившись — теперь они вскинули головы.

Слова эти швырнул в тишину Рагнар Сведье. Молодой бонд гневно вскочил и встал перед сходом, выпрямившись всем своим статным, ладным телом. Рагнар Сведье был человек горячего нрава; он всегда рывком поднимался с места, подобно тому как выскакивает лезвие складного ножа.

— Вы одно забыли: закон за нас! Ежели смиримся и пойдем на барщину, стало быть, поступимся своими правами!

Поднялись головы мужицкие, напряглись жилы — односельчане слушали слова Сведье:

— Двор за двором берет под свое начало этот помещик Клевен. Стало быть, он наш исконный недруг, а с недругами в ладу не живут. Закон на нашей стороне, и мы не дадим ему чинить над нами беззаконие!

Слова Сведье падали, точно удары топора. Седые старцы слушали его, позабыв, что Сведьебонд — младший в общине и не подобает младшему держать речь, покуда не спросят.

— Чем больше станем уступать, тем больше будет требовать помещик. Нынче пошлем на барщину четверых — завтра придется идти восьмерым. А мы не барщинные! На родовых наделах сидим, на тягловой земле. У казны нет права продавать нас, точно торпарей. Закон за нас!

Легко стало на сердце у крестьян. Своими словами Сведьебонд точно снял с их души огромную тяжесть. Закон за них! А они-то чуть было не позабыли об этом. Они своим правом не поступятся! Нерушимо сидят они на своей земле и помещику не подвластны. Тут и толковать не о чем. Они ведь знают, что правда на их стороне.

Клас Бокк, старшин в общине, не раз прежде избиравшийся старостой, поднялся с места и выкрикнул:

— Верно Сведье говорит! Силой нас не принудят идти против правды!

Теперь они знали, что делать. Но тут снова поднялся Матс Эллинг; на этот раз голос его звучал еще тише:

— А если господин Клевен силой погонит нас на барщину? Если пошлет сюда своих челядинцев?

— Тогда будем обороняться! — Таков был ответ Сведье.

— Нам не одолеть холопов Клевсна!

— А оружие у нас на что? Ведь оружие наше при нас!

— Силы у нас неравные.

— Сил меньше — зато смелости больше.

— Да и нас самих много ли?

— А хоть бы и меньше было — права своего мы никому не уступим.

Сведьебонд повернулся к односельчанам, сидевшим на дубовом стволе, и сказал:

— Я буду оборонять себя и свой дом. А вы? Что станете делать вы?

И снова в тот вечер раздались выкрики у деревенского колодца:

— Оборонять себя и свой дом!

Голоса прорезали вечернюю тишину, разнеслись по всей деревне и далеко за околицей. Снова отворились двери, и женщины в страхе стали прислушиваться: неужто там, у колодца, дело дошло до кровопролития? Неужто мужчины на сходе так и не столкуются?

Но теперь все были единодушны. «Обороняться!» — этот клич был ответом на вопрос Сведье. Он шел из самой глубины сердец и нес с собою освобождение. «Обороняться!»— вот совет, которому они последуют. Крестьяне не забыли, что они люди вольные, что оружие их не ржавеет без пользы на стене, что они всегда носят при себе свои мушкеты и топоры. На что у них оружие? Им обороняют свою жизнь, свое добро.

У людей в латаных кожаных штанах и серых армяках полегчало на душе, точно они вдоволь хватили хмельного. Что делать крестьянину из Брендеболя, если помещик посягнет на его свободу?

— Обороняться! Мы все будем обороняться!

Под конец и Матс Эллинг примкнул к остальным, сказал, что и он будет обороняться, если все другие в общине стоят на том.

Теперь решение было принято всем миром. Йон Стонге протянул руку своему нареченному зятю и тем подтвердил, что совет Рагнара принят общиной. Оставалось только скрепить уговор, к которому они пришли в этот вечер на сходе. Односельчане поднялись и окружили старосту, готовые дать клятву. Никто не пошел против общины.

Затем люди единодушно протянули руки и поклялись:

— Крестьяне Брендеболя дают клятву и обещают друг другу, что все они, как один человек, дадут отпор каждому, кто силой, хитростью или посулами станет понуждать их к барщине на господской земле.

Они стояли под колодезным журавлем, который высился над головами людей, точно перст, указующий путь к небу, где вышний судия, как вечный и беспристрастный свидетель, внимал их клятве.

Матушка Сигга и Сведье сидели за вечерней трапезой. Они размачивали мякинный хлеб в пивной похлебке. Они жевали медленно, с усилием и после каждого куска, который насилу проходил в глотку, отхлебывали воды из кружки. Воду для питья они брали из ручья на лугу. Там она была чище и прозрачнее, чем в деревенском колодце. С водой пища легче проходила в желудок. Матушка Сигга упрямо пережевывала хлеб беззубыми деснами, и, пока она проглатывала кусок, сын успевал проглотить два.

В эту пору можно было ужинать, не зажигая лучины. Дневной свет просачивался через отверстие в крыше под стропилами и слуховые оконца. Светло было и от очага, в котором, чадя, догорало несколько поленьев. Огонь освещал южную скамью и середину горницы, но в углах было темно. В черном углу у дверей стояла, точно настороже, метла, встречая всякого входящего. На стенах в полутьме поблескивала сталь топоров. Над почетной скамьей висел мушкет с пороховницей по одну сторону и кисой для пуль — по другую.

Трижды три месяца в году по вечерам светила со стен лучина, а в очаге полыхал огонь. А треть года можно было ужинать и при дневном свете.

В черном углу лежала куча березовых веток, и по всей горнице распространялся крепкий, пряный запах свежей листвы. Покончив с едой, матушка Сигга принялась сдирать с веток кору и мастерить мутовки, чтобы было чем мешать кашу в котле.

Тут сын стал рассказывать ей о том, что было на сходе. Мать слушала, крепко сжав губы. Когда Сведье умолк, она сказала:

— Мы не барщинные, и никто над нами не властен.

— Разве не хозяева мы нашему наделу испокон веку? — спросил сын.

— Сам знаешь!

Жилистая рука матушки Сигги крепко стиснула пучок березовых веток. Она понимала, что сын хоть и спрашивает, но знает об этом не хуже ее.

— Ведомо тебе, кто такой Четиль?

— Дед Сведье? Тот самый, что вырезал наш родовой знак?

— Да, тот, кто первый стал тут валить лес и поднимать новину.

— Как же мне не знать про него!

Молодой бонд не раз слышал рассказы отца. Слышал он и рассказы деревенских стариков. Теплыми летними вечерами старики сидели на завалинках перед домами. У них давно уже не было волос и зубов, руки и ноги их утратили былую силу, а спины сгорбились, но их дрожащие пальцы все еще сновали в работе. Они вязали метелки, щепали лучину или обтесывали топорища. Дряхлыми и слабыми были деревенские старики. На их глазах, теперь уже погасших и потускневших, поднялся из молодой поросли могучий строевой лес. Но языками они еще работали, им ведомы были дела минувших времен, и они рассказали Рагнару о Четиле, первом из рода Сведье.

В давние-давние времена, когда в Швеции обитали еще нехристи и безбожники, он явился в эти места с юга и осел здесь. В ту пору в Альгутсбуде были лишь пастбища, загоны для скота на выгонах да несколько жалких наделов посреди леса. А Четиль стал сплошняком валить лес, жечь пожоги и поднимать новь — пядь за пядью, сажень за саженью, гак за гаком. Он жил в землянке, на взгорке, там, где теперь стоит хлев. На третий год он срубил дом из самых толстых лесин, из самых могучих сосен, какие только можно было найти в лесу. Четиль стал первым крестьянином в Брендеболе, и его прозвали Сведье, потому что он выжигал под пашню лес, сеял на пожогах рожь, собирая с новин богатые урожаи[12]. Усадьба его получила название Сведьегорд, а его родовым знаком стала мотыга для корчевания, которая и по сей день красуется на резном коньке кровли. Это был знак земледельца, знак покорителя леса. Летом Четиль день и ночь пропадал в лесу, возился со своими огнищами и росчистями. Он всегда ходил чумазый, черный от дыма и копоти, и потому получил он прозвище Дед Сведье, хотя умер во цвете лет. Его сыновья, оставленные однажды ночью караулить огнище, заснули в дозоре, и пламя перекинулось в лес. Четиль, который спал тут же, стал тушить пожар, но был окружен огнем и задохнулся в дыму. Тело его нашли почернелым, обугленным и так и похоронили. Но Четиль Сведье был истинным христианином, и потому его покрытое копотью тело будет омыто кровью Христовой. В день страшного суда восстанет он из гроба чист и незапятнан, в белоснежных одеждах.