Пендергаст заложил руки за спину и медленно прошелся по комнате. Среди этих стражей памяти и давно минувших событий он, сам не желая, вернулся мыслями к Хелен. Прошлой ночью ему привиделся старый кошмар, такой же яркий и страшный, как и всегда; у него до сих пор сосало под ложечкой. Быть может, кабинет изгонит этого демона, хотя бы ненадолго. Навсегда жуткое воспоминание, конечно, не уйдет.

В дальнем углу стояла запертая стойка с коллекцией охотничьих винтовок. После того дня Пендергаст ни разу не охотился. От одной мысли об охоте ему становилось плохо. Злая, жестокая забава: унция металла летит в дикое животное со скоростью две тысячи футов в секунду. Он и сам удивлялся, что в молодости ему это нравилось. Хелен – вот она любила охотиться… Необычное увлечение для женщины, но и сама Хелен была необычной женщиной. Очень необычной.

Оптический прицел на двустволке Хелен был покрыт слоем пыли. Боковые пластины «кригхоффа» украшала гравировка и инкрустация из золота и серебра, ореховый приклад за время долгого использования отполировался. То был свадебный подарок Пендергаста, сделанный как раз перед тем, как они в свой медовый месяц отправились в Танзанию охотиться на капских буйволов. Красивая вещь, стоит шестизначную сумму, отличное дерево, драгоценные металлы, – а предназначена для такой жестокой забавы.

На дульном срезе притаилось пятнышко ржавчины.

Пендергаст подошел к двери и крикнул вниз:

– Морис! Принесите, пожалуйста, ключи от оружейной стойки.

Через некоторое время Морис появился в холле.

– Сейчас, сэр.

Дворецкий исчез, а через минуту уже стал взбираться по скрипучей лестнице, держа в костлявой руке железный ключ. Он проковылял мимо Пендергаста и вставил ключ в замок.

– Прошу вас.

Лицо у него было бесстрастное, но он явно гордился собой: и ключ у него под рукой, и вообще он всегда готов служить.

– Спасибо, Морис.

Дворецкий вышел.

Пендергаст открыл стойку и медленно взялся за холодный металл двустволки. От одного прикосновения к ее оружию пальцы затрепетали. Сердце почему-то заколотилось – верно, все еще давал себя знать ночной кошмар. Пендергаст вынул двустволку и перенес ее на длинный стол посередине комнаты. Из ящика под стойкой он взял принадлежности для чистки оружия и разложил рядом с винтовкой.

Потом вытер руки, взял винтовку, переломил стволы и заглянул в них.

Удивительно: правый ствол полностью забит, левый – пуст. Пендергаст положил винтовку и задумался. Затем снова вышел к лестнице.

– Морис!

Появился дворецкий:

– Да, сэр?

– Не знаете ли, после… смерти моей жены из «кригхоффа» никто не стрелял?

– Вы ясно распорядились, сэр, чтоб никто оружие не трогал. Ключ хранится у меня. Никто даже к стойке не подходил.

– Спасибо, Морис.

– К вашим услугам, сэр.

Пендергаст вернулся в кабинет и на этот раз прикрыл за собой дверь. Взял из ящика письменного стола лист старой почтовой бумаги, расстелил на столе. Потом вставил шомпол в правый ствол, вытолкнул грязь на лист и стал разглядывать: обгоревшие кусочки и клочки какого-то материала, похожего на бумагу. Пендергаст достал из кармана лупу, с которой никогда не расставался, вставил ее в глаз и стал внимательно изучать клочки. Никаких сомнений: обгорелые съежившиеся остатки пыжа.

Но ведь в патронах пятидесятого калибра пыж не используется! Пуля, заряд, капсюль. Такой патрон, даже бракованный, подобных следов никогда не оставит!

Пендергаст изучил левый ствол, чистый и хорошо смазанный. С помощью шомпола он протолкнул через ствол тряпицу. Никакой грязи.

Пендергаст резко выпрямился, пораженный дикой мыслью. В последний раз из двустволки стреляли в тот страшный день. Он заставил себя вернуться мыслями в прошлое, хотя прежде всеми силами избегал этого. Когда же он начал вспоминать, восстановить детали оказалось нетрудно. Каждый миг той охоты навсегда врезался в память.

Хелен выстрелила только один раз. У «кригхоффа» два спусковых крючка – один позади другого. Передний крючок – для правого ствола, и первым обычно нажимают его.

Сделав по красному льву единственный выстрел, Хелен промахнулась. Пендергаст всегда объяснял это отклонением пули – пуля может значительно отклониться, если заденет, например, траву, – или тем, что Хелен волновалась.

Однако Хелен не из тех, кто паникует, даже в чрезвычайных обстоятельствах. Промахивалась она редко. И в последний раз она тоже не промахнулась… или не промахнулась бы, будь в правом стволе пуля. Вот разве что в стволе была не пуля, а холостой патрон… А чтобы холостой выстрел дал отдачу и прозвучал как настоящий, нужен большой плотный пыж, от которого в стволе остается именно такая грязь.

Если бы не самообладание, Пендергаст мог бы тронуться умом от потрясения, вызванного такими мыслями. В то утро в лагере, перед самым выходом, Хелен зарядила двустволку патронами пятидесятого калибра. Он сам это видел. И знал, что они были не холостые. Никто – и уж точно не Хелен – не спутает холостой патрон с патроном боевым. Он отлично помнил, как блеснула медь мягконосых пуль, когда жена засылала патроны в стволы.

В промежуток между тем, как она зарядила свой «кригхофф», и выстрелом кто-то вынул боевые патроны и вставил холостые. А потом, после охоты, кто-то убрал и холостой патрон, и стреляную гильзу, устраняя следы содеянного. Однако преступник допустил ошибку: не почистил ствол, оставил в нем улику – грязь.

Пендергаст откинулся на спинку стула. Прижал ко рту дрожащую руку.

Хелен погибла не из-за несчастного случая. Произошло убийство.

Нью-Йорк

Суббота, четыре часа утра. Лейтенант Винсент д’Агоста протолкался через толпу зевак, нырнул под заградительную ленту и подошел к телу, распростертому на тротуаре у дверей одного из бесчисленных индийских ресторанчиков на Шестой Восточной улице. Под трупом натекла большая лужа крови; нереально красивым казалось отражение в ней красных и лиловых огней пыльной витрины ресторана.

В злодея выпустили полдюжины пуль, не меньше. Он лежал на боку, откинув одну руку, а ствол валялся в двадцати футах. Криминалист измерял рулеткой расстояние от руки до оружия.

Убитый – сухопарый белый мужчина лет тридцати – походил на изломанную палку: колено одной ноги прижато к груди, другая нога отогнута в сторону, руки широко раскинуты. Двое стрелявших копов – здоровенный негр и жилистый латиноамериканец – стояли в сторонке и общались с уполномоченным отдела внутренних расследований полицейского управления.

Д’Агоста подошел, кивнул присутствующим, пожал руки копам, вспотевшим от волнения.

«Убийство – тяжелый груз на совести», – подумал д’Агоста.

– Лейтенант, – обратился к нему один из копов, которому не терпелось еще раз рассказать все свежему человеку, – этот тип только что грабанул с пушкой ресторан и бежал по улице. Мы назвались, показали наши полицейские жетоны, а он, гад, открыл огонь – стрелял на бегу, а на улице полно народу… У нас выбора не оставалось, пришлось его достать. Больше никак, никак.

Д’Агоста одобрительно похлопал копа по плечу и посмотрел на табличку с именем:

– Успокойся, Окампо. Вы сделали все как положено. Расследование это подтвердит.

– Он так палил, как будто завтра конец света.

– Для него – уже наступил.

Д’Агоста отвел в сторонку представителя отдела внутренних расследований:

– Какие-то проблемы?

– Вряд ли, сэр, – ответил уполномоченный, закрывая блокнот. – Слушания, конечно, не избежать. Но тут все ясно. – Лейтенант понизил голос: – Проследите, чтобы ребята получили психологическую помощь. И пусть, прежде чем давать показания, поговорят с адвокатом.

– Сделаем.

Д’Агоста задумчиво посмотрел на убитого:

– И сколько он взял?

– Долларов двести. Наркоман чертов. Высох уже от героина.

– Тяжелый случай. Опознать можем?

– Уоррен Забриски, из Фар-Рокауэя.

Глядя на место происшествия, д’Агоста покачал головой. Все прямо как по заказу: пара копов, и оба принадлежат к этническим меньшинствам; убитый преступник – белый, свидетелей – завались, происшествие снято камерой наблюдения. Все просто и ясно. Никакой Эл Шарптон[5] не поднимет вой, никаких тебе маршей протеста или криков о полицейском беспределе. Злодей получил по заслугам – всякий признает.