– Отлично. А я спущусь в погреб, подышу нам какую-нибудь заплесневевшую бутылочку получше.

Бутылочка нашлась не просто «получше» – херес «Идальго Олорозо» тридцатилетней выдержки.

Пендергаст отпил глоток, наслаждаясь сложным букетом: тона древесины и фруктов, послевкусие, которое, казалось, никогда не уйдет.

Морис присел на оттоманку, стоящую на иранском шелковом ковре, и до смешного напряженно застыл, прямой и недвижный в своем наряде дворецкого.

– По вкусу ли вам херес? – поинтересовался Пендергаст.

– Очень хорош, сэр, – ответил старик и сделал второй глоток.

– Пейте, Морис, – это согревает.

Морис повиновался.

– Хотите, сэр, я добавлю в камин полено?

Пендергаст покачал головой, снова огляделся:

– Странно… когда я здесь, меня всегда одолевают воспоминания.

– Неудивительно, сэр.

Пендергаст указал на большой глобус в деревянной оправе:

– Например, вспомнилось, как мы однажды сильно поспорили с няней – остров Австралия или же континент. Она считала, что остров.

Морис кивнул.

– А еще – тарелочки из веджвудского фарфора, которые украшали верхнюю полку вон того, – Пендергаст указал кивком, – шкафа. Помню, как мы с братом реконструировали взятие римлянами певкетского города Сильвия. Построенные Диогеном осадные машины оказались весьма совершенными: первый же снаряд угодил прямо в полку. – Он покачал головой. – Нас на месяц оставили без какао.

– Я отлично это помню, сэр, – сказал Морис, допив до конца.

Херес, похоже, начал действовать.

Пендергаст быстро наполнил рюмки.

– Нет-нет, я настаиваю, – сказал он, когда Морис попытался возразить.

Дворецкий кивнул и пробормотал «спасибо».

– Библиотека всегда была центром дома, – сказал Пендергаст. – Именно тут мы устроили праздник, когда я сдал школьные экзамены на высший балл. А дед репетировал здесь речи… помните, как мы усаживались вокруг и изображали публику – хлопали или свистели?

– Как будто все было вчера.

Пендергаст сделал глоток:

– И еще мы принимали здесь гостей после нашей свадебной церемонии в саду.

– Да, сэр. – Суровая сдержанность дворецкого слегка подтаяла, и Морис сидел уже не так напряженно.

– Хелен тоже нравилась эта комната, – продолжал Пендергаст.

– Еще как.

– Помню, она все вечера здесь проводила, занималась своей научной работой, читала технические журналы.

Лицо старого дворецкого растянулось в задумчивой, понимающей улыбке.

Пендергаст посмотрел на рюмку с золотистой жидкостью:

– Мы сидели тут часами, не говоря ни слова, просто наслаждались обществом друг друга. – Пендергаст помолчал и как бы между прочим заметил: – Морис, она никогда вам не рассказывала о том, как жила раньше, до знакомства со мной?

Дворецкий допил херес и деликатно отставил рюмку в сторону.

– Нет, она была молчаливая.

– А что вам больше всего в ней запомнилось?

Морис на миг задумался:

– Она любила чай из шиповника.

Настала очередь Пендергаста улыбнуться.

– Да, она его обожала. В библиотеке даже пахло всегда шиповником. – Пендергаст принюхался: теперь здесь пахло пылью, сыростью и хересом. – Боюсь, я слишком часто уезжал. Я все думаю – чем, интересно, она себя занимала, сидя одна в этом холодном доме?

– Иногда она уезжала по делам, сэр. Но больше всего времени она проводила вот здесь. Она так без вас скучала.

– Правда? А держалась всегда весело.

Пендергаст поднялся и опять наполнил рюмки. Дворецкий на этот раз протестовал весьма слабо.

– Во время ваших отлучек я ее часто здесь заставал, – сказал он. – Она разглядывала птиц.

Пендергаст замер.

– Птиц?

– Да, сэр, знаете, ту книгу, которую любил ваш брат, до того как… как с ним начались все эти беды. Большая такая книга, с гравюрами птиц, – она вон там, в нижнем ящике. – Дворецкий кивнул в сторону старого шкафа каштанового дерева.

Пендергаст нахмурился:

– Первое издание Одюбона?

– Оно самое. Я приносил ей чай, а она меня даже не замечала. Она его часами напролет листала.

Пендергаст довольно резко поставил рюмку:

– Хелен никогда не объясняла своего интереса к Одюбону? Быть может, о чем-то спрашивала?

– Иногда, сэр. Она очень интересовалась дружбой вашего прапрадеда с Одюбоном. Хорошо, когда так увлекаются семейной историей.

– Деда Боэция?

– Его самого.

– А когда это было? – спросил Пендергаст после секундной паузы.

– О, вскоре после вашей свадьбы. Она хотела посмотреть его архив.

Пендергаст с равнодушным видом отпил глоток.

– Архив? Что за архив?

– Там, в ящике, под гравюрами. Она часто просматривала и письма, и дневники. И гравюры.

– А она не говорила зачем?

– Так ведь они такие красивые… Очень уж птицы славные, сэр. – Морис отпил из рюмки. – Вы же сами с ней познакомились в музее Одюбона на Дофин-стрит?

– Да, на выставке его гравюр. Странно, тогда она особого интереса к ним не выказала. Сказала мне, что пришла только ради бесплатного угощения.

– Вы ведь знаете женщин, мистер Пендергаст. У них свои маленькие тайны.

– Похоже на то, – прошептал Пендергаст.

Рокленд, штат Мэн

В обычных обстоятельствах таверна «Соленый пес» д’Агосте понравилась бы: все без претензий, дешево, посетители – простые работяги. Только сейчас обстоятельства обычными не назовешь: за четыре дня лейтенант побывал в четырех городах. Он летал и ездил; он скучал по Лоре Хейворд, он устал, устал смертельно. Да и Мэн в феврале был отнюдь не сказкой. Меньше всего лейтенанту сейчас хотелось наливаться пивом с толпой рыбаков.

Д’Агоста почти отчаялся. Рокленд оказался тупиком. С тех пор как двадцать лет назад Эстерхази уехали из города, их дом несколько раз сменил владельцев. Из всех соседей семью Эстерхази помнила только какая-то старая дева, которая захлопнула дверь у лейтенанта перед носом. В газетах, обнаруженных в библиотеке, Эстерхази не упоминались вообще, и в городском архиве о них ничего стоящего, одни налоговые ведомости. Ни тебе соседских сплетен, ни пересудов.

Напоследок д’Агоста решил попытать счастья в таверне «Соленый пес», прибрежной забегаловке, где, как ему сказали, любят околачиваться старые морские волки.

Таверна оказалась убогой, обшарпанной постройкой, втиснутой меж двумя складами на рыболовном причале у самой воды. Надвигался шквал, с океана летели, кружась, первые снежные хлопья, ветер срывал с волн клочья пены, носил по каменистому берегу выброшенные газеты.

«За каким чертом я здесь?» – спрашивал себя д’Агоста. Вопрос был сугубо риторическим: Пендергаст ему все объяснил. «Боюсь, ехать придется вам, – заявил он. – Я имею личное касательство к делу, а потому не могу сохранять необходимую для расследования дистанцию и быть объективным».

В спертом воздухе полутемной таверны пахло пережаренной рыбой и несвежим пивом. Когда глаза лейтенанта привыкли к сумраку, он увидел, что местные обитатели – бармен и четверо завсегдатаев в бушлатах и зюйдвестках – замолчали и пялятся на него. Что ж, хоть заведение и под стать постоянным клиентам, зато здесь тепло: посреди комнаты излучала жар дровяная печь.

Усевшись в самом дальнем углу, д’Агоста кивнул бармену и заказал бокал светлого пива. Успокоившись на его счет, посетители возобновили разговор, из которого лейтенант узнал, что все четверо – рыболовы, что рыба нынче ловится плохо и что рыба всегда ловилась плохо.

Прихлебывая пиво, д’Агоста стал осматриваться. Интерьер, естественно, выдержан в морском духе: на стенах – акульи челюсти, клешни огромного омара, фотографии рыбачьих лодок. С потолка свисали сети с разноцветными стеклянными шариками. Повсюду лежала патина старости – копоть и въевшаяся грязь.

Д’Агоста опорожнил бокал, затем другой и только после этого решился сделать первый шаг. Он запомнил, как посетители называли бармена, и обратился к нему по имени: