А еще через день, 25 августа, Берти снова позировал художнику. Картина Жозефа Луи Ипполита Белланже «Королевский визит к Наполеону III: встреча императорской охоты в Шато де ла Мюетт в Сен-Жерменском лесу 25 августа 1855 года»[45] изображает светское собрание с участием семей французского императора и британской королевы. И как же все это не похоже на ту охоту, которую до сих пор только и знал Берти, с долгими и утомительными пешими переходами по унылым шотландским угодьям.
В картине Белланже стаю гончих, построенных в боевом порядке, сдерживают охотники в зеленых мундирах, расшитых золотом, и красных рейтузах, в то время как вездесущие толпы разодетых зевак пытаются прорваться сквозь кордоны конных гвардейцев, чтобы увидеть важных персон.
Королевская и императорская семьи стоят на лужайке перед шато – Альберт и Наполеон в явно не деревенских сюртуках и цилиндрах, а Виктория в ярко-розовом платье на удивление элегантна. На самом деле она выглядит точно так же, как и французские dames[46], что наблюдают из окон замка, так что можно лишь догадываться – то ли королева искренне приняла la vieparisienne[47] , то ли Белланже несколько вольно обошелся с истиной. Пожалуй, в этой картине все-таки больше дипломатии, чем реализма, поскольку Наполеон и Виктория не уступают в росте Альберту. Берти между тем, в длинных брюках и шапке горца, смотрит вверх, на своего отца, будто спрашивая: «Эти люди здесь для того, чтобы посмотреть и на moi aussé[48], правда?» С каждым днем он словно прибавлял в росте.
Королевский визит достиг своей кульминации в тот же вечер, когда Евгения и Наполеон давали роскошный бал в Версале. Даже по высоким стандартам того времени это было грандиозное событие. Французский обозреватель, фотограф Карон де Лаланд, писал, что soirée[49] «мог бы показаться волшебной сказкой, если бы счастливые свидетели этих чудес не подтвердили, что они действительно видели и трогали все эти невообразимые somptuosité[50], вдыхали ароматы изысканных цветов, отражавшихся в ослепительном сиянии бесконечной галереи зеркал».
Наполеон III, как и Альберт, был поборником современных технологий, и его стараниями дворец Людовика XIV был оборудован новейшим газовым освещением, да так, что свет лился рекой. В парадных залах было светло как днем – поистине волшебство для людей, привыкших к тусклому мерцанию свечей. Повсюду были цветы и растения – в напольных вазах вдоль стен и свисающие с потолка, как разноцветные люстры. Гости не уступали в блеске декору – море шелка, белые бриджи, оголенные плечи, вощеные усы. Больше тысячи привилегированных завсегдатаев светских раутов танцевали под музыку в исполнении четырех оркестров, одним из которых дирижировал австрийский маэстро вальса, сам Иоганн Штраус.
Беременная Евгения, все реже появлявшаяся на публике, вышла лишь встретить английских гостей, когда они прибыли в экипаже из Сен-Клу. Императрица ожидала их на вершине лестницы, что, возможно, было неведомо Виктории, но на самом деле означало протокольную победу и подтверждало статус Евгении – королева была вынуждена подняться, чтобы поприветствовать ее[51].
Виктория с гордостью отметила в своем дневнике, что «в Версале не было балов со времен Людовика XVI». И это тоже был важный шаг для Евгении, которая отныне возвысила себя до статуса Марии-Антуанетты.
Ночные торжества открылись вальсом с участием королевских особ, включая Берти, который присоединился к взрослым и оправдал все ожидания. За танцами последовал ужин в Opéra Royal[52], приватном театре во дворце Людовика XIV.
Сохранились фотографии этого soirée, как и многих других событий государственного визита Виктории, хотя, как и следует ожидать, они черно-белые и статичные. Но положение спасает живописное полотно, которое передает все очарование этого празднества. Картина Эжена Лами «Ужин в Версале в честь королевы Англии 25 августа 1855 года» изображает сцену, которая скорее напоминает не государственный банкет (локти плотно прижаты к корпусу, не дай бог обрызгать супом бельгийского посла), а пышный, почти разгульный свадебный прием. Вместо формальных разговоров о Крымской войне и дефиците торгового баланса под легкий перезвон серебряных приборов и фарфора так и слышатся оживленные голоса и громкий смех.
Императорская чета и их почетные гости, включая Берти и его сестру, сидят за длинным столом в королевской ложе. Внизу, в зоне партера, еще четыреста гостей, но они не просто едят – половина из них на ногах, они переходят от столика к столику, говорят bonsoir[53] друзьям и знакомым, демонстрируют свои новые наряды. А из амфитеатра и с балконов наблюдают за происходящим менее именитые гости, которые приглашены танцевать, но не ужинать. Они склоняются над парапетами, показывают пальцами на знаменитостей, любуются ослепительными нарядами.
Берти наверняка не видел ничего подобного в своей жизни, как, собственно, и Виктория, которая написала в своем дневнике, что это было «одно из самых великолепных зрелищ, которые нам когда-либо доводилось наблюдать».
После ужина состоялся фейерверк с пиротехнической картиной Виндзорского замка, а потом опять были танцы, которые продолжались до трех часов ночи, хотя, судя по записям в дневнике, Виктория и ее семья уехали в два ночи, и «дети были в полном восторге».
Восторг Берти как раз очень легко понять. У Наполеона был не королевский двор в английском понимании этого слова – он жил в атмосфере французского карнавала, в императорском тематическом лагере отдыха. Должно быть, Берти уже догадался, что жизнь суверена не ограничивается управлением своими подданными и изучением грамматики немецкого языка. Суверен может жить в свое удовольствие, и, если у него достаточно слуг, денег, дворцов и красивых придворных дам, это сулит величайшее наслаждение.
Поэтому неудивительно, что на следующее утро, в последний день визита, Берти и Вики пошли упрашивать Евгению, чтобы та убедила их родителей позволить им остаться. Когда Евгения дипломатично ответила, что Виктория и Альберт не смогут обойтись без них, Берти, говорят, парировал: «Не смогут обойтись без нас! Даже не думайте. Мы им не нужны, да и к тому же дома таких, как мы, еще шестеро».
Когда позже в тот день королевское семейство, в сопровождении Наполеона, отбывало со Страсбургской платформы, одна из провожающих, графиня д’Армай, заметила, что Берти «все оглядывался в отчаянии по сторонам, словно не хотел упустить этих последних мгновений в Париже».
После очередного смотра войск в Булони, который Виктория описывала как «лес штыков» (возможно, Наполеон намекал ожидающим ее офицерам Королевского военноморского флота, что его побережье надежно защищено), состоялся прощальный ужин, за которым последовали эмоциональные прощания. Дети плакали, пока их яхта отчаливала от берегов Франции, и во многом по тем же причинам, что и юная королева Мария Шотландская (наполовину француженка[54]) тремя столетиями ранее, когда ее вырвали из уютной жизни при французском дворе, чтобы отправить властвовать над непокорной Шотландией.
Берти, возможно, был потрясен тем, что его французские каникулы неожиданно закончились, но наверняка в нем проснулось твердое желание любой ценой вернуться во Францию и возобновить веселье с того момента, на котором оно оборвалось. Словно диккенсовский бродяга, впервые вкусивший торта, он осознал, что где-то существует лучшая жизнь. И, благодаря Наполеону и Евгении, Берти уже не сомневался, что Франция и есть то место, где его всегда примут с распростертыми объятиями.
