Упарился я, в кабинет свой взошел. Сестер с веерами к лысой матери отпустил - тоже их, поди, женихи в городском саду дожидаются. Вышел я к генералам, за ручку поздоровался:
- Эк вы, ваши превосходительства, бумаг нанесли, все на нашу солдатскую голову. Ведь вот турки без канцелярии живут, а войско у них знаменитое… На три дня вас распускаю, авось государство не треснет.
Генерал-майорам по два рубля роздал, генерал-лейтенантам - по трешке. Полным генералам, старичкам малокровным, - ни полушки: не пьют, не курят, барышню встретят - губу на локоть, слюнка по сапогам. Футляр парадный, а скрипка без струн. Куды таким деньги?
- Валите, ваши превосходительства, а я пока сосну. Рябиновая водка - нежная. Простой штоф раздавивши, "соловья-пташечку" петь заставил… А теперь ничего. Счастливо оставаться.
К закату очухался. Изжога у меня, не приведи бог, - будто негашеной известки нажрался. В баню, что ли, сходить, либо для перебоя чувств цымлянского выпить? Однако ж сам себя и осадил: главные законы, думаю, писать надо, а цымлянское от нас не уйдет. Министры - им что, абы жалованье получать да царю что ни попало подсовывать. Один, скажем, на своем посту находясь, на голой ладони волос бреет, другой, на его должность заступивши, - на той же ладони волос сеет. Только и разницы. А я что ж? Печать к пустой бочке, что ли?..
Сел я за столик. Задумался. Перво-наперво, как я человек военный, об войске подумал. Срок службы решил вдвое урезать. В четыре года перебежкам да бегу на месте и верблюда обучить можно, а русский солдат не идеот вяленый, и двух лет ему с горбушкой хватит… Пусть за сбавку службы население пополняют да землю пашут, чем зря казенными подметками хлопать.
Кавалерию, особливо легкую - мыльное войско, - начисто срежу… Только пыль от них, да горничные пухнут. Однако ж для царских парадов, по случаю приезда афганских прынцев, чтоб плац расцветить, - три легкоженских гусарских полка сформирую. Баба к лошади в линию фигуры вполне подходит, тыл у нее крутой… А ежели по всем швам бляшки да шнурочки, очень это ей соответствует. На войну брать их не буду - по всему фронту пойдут крутить, ни один солдат в окопах не усидит.
Морячкам тоже фитилек вставлю: год во флоте, год в армейской пехоте. Чтоб, ежели придется, вровень с нами страдали. А то ленточки пораспустили, штаны с начесом, порция усиленная. Война грянет - он кой-когда, пес, по пустой воде выпалит, а у нас, сухопутных, что ни день - полный урок…
Летчикам - первое место. Серебром обложу, золотом прикрою. В строю каждый гунгвый - герой, - не откажешься. А он в одиночку на стальном жуке в неизвестном направлении орудует. Облака да бог - сам бы Скобелев призадумался.
Насчет фельдфебелей по всем частям приказ отдам: чтобы когда по ротным школам солдаты над грамотой преют, они б, жеребцы стоялые, нижних чинов за ухи не тянули. Вольноопределяющий только по картонбуквам слогам обучит, а фельдфебель за ухо: "Тяни, сукин кот, гласную букву, чтоб гласно выходило!.." Этак и ушей не хватит. И чтобы библиотечки ротные везде заведены были. Для чего ж и грамота, ежели в шкапчике, окромя уставчика внутренней службы да жития преподобной Анфисы-девы, - ни боба. Что же это за модель: печку завели, а топить воспрещается.
Опять же насчет солдатских жен… Я, скажем, холостой, сердце у меня вакантное. А другой, женатый, наплачется. Он тут прыжки да плавное на носках приседание делает, царскую службу несет, а жена евонная в деревне рассусоливает. То семинарист к батюшке на легкие каникулы припрет - к кому ж ему, как не к солдатке, припаяться? Сладкая водочка да стручки - в рощу пойдут комаров считать, - ан глядь, ей теплым ветером и надуло. Снохачи тоже попадаются лакомые: днем поплавок в лампадке поправляет, а ночью к рыбке по стенке пробирается. Альбо в город которая сама подается в черные куфарки - кто мимо ни пройдет, норовит ее за подол: почем аршин ситца? Как горох при дороге…
Занятие это, ребята, я форменно прекращу. Всех солдаток по уездам велю в одну фатеру сбить, правильных старушек к ним, на манер старших, приставлю. Шей, стряпай, дите свое качай, полный паек им всем от казны. Солдаты ихние в побывку раз в полгода заявляются. Честь честью. А какая против закона выверт сделает, в гречку прыгнет, - в специальный монастырь ее на усмирение откомандировать, чтоб солдатских чистых щей дегтем не забеливала…
В ротах прикажу для легкости прохождения службы всем желающим балалайки выдать, либо гармонии, что кому по скусу. Освещение удвою, что ж после поверки утопленниками по темным койкам сидеть… Дисциплина дисциплиной, а час в сутки и дятлы веселятся. По булке с маслом кажному предоставлю, ужели в России пшеницы на нижних чинов не хватит?.. Струнки бренчат, чаек кишки греет, кто грамоте горазд - сонник читает, кто земляку на койке салазки загибает. Унтера в стороне за своим чайничком сидят, глазами зыркают, - а насчет замечаниев ни-ни… Потому час не ихний.
А по праздникам я сам все роты самолично обойду. Да чтоб не тянулись - смотри у меня! Поздоровкались - и будет. Понанесут мои лакеи и жареного и пареного, корзин со сто. За провизией не постою - не таковский… Барышень городских пригласим - Сидорчук у нас мастак. Да как грянем в шесть гармоний кудрявую польку - аж до офицерского собрания докатится. "Ти-ли, ти-ли, черта брили, завивали хохолок…"
Жалованье вам всем, само собой, утрою. На полтинник в месяц и мышь не разгуляется. Солдат, хочь и нижний чин, чай, из того же ребра сделан. Выпить да покурить и ему хочется и мылом-резедой в праздник умыться всякому антересно. В орлянку опять же на пуговку от штанов не сыграешь…
Да еще вот. Ежели под ружье солдата ставят, полную выкладку на него навьючивают - чтобы у чистого крыльца его на потеху фельдфебельским дочкам не выставляли! А на задворках. Чтоб тихо-мирно он наказание отбыл, чтоб в душу ему помету не подсыпали… Обязательно приказание отдам.
А по гражданской части уж я, братцы, и не знаю… Созову разных сословий старичков - умственные из них попадаются. Так, мол, и так, отцы… Государство наше, поди, по-более Турции, а живем кисло. Голова в золоте, тело в коросте. Дворцы да парады, кумпола блестят, в тиатрах арфянки гремят, гостиные дворы финиками-пряниками завалены, а у нас в деревне кругом шестнадцать. Леший в дырявом лапте катается, сороковкой погоняет, онучей слезы утирает… Афганскому прынцу пирожок на золотом блюде показываем, а начинка тараканья. Я царь, мне это досадно. Ежели надо, жалованье мне урежьте, я из солдатского котла попитаюсь - только полный порядок наведите. Да засажу их, чертей-старичков, в отдельный дворец - пей-ешь, хочь пуговку напрочь, - а кругом строгий караул поставлю. До той поры их, иродов сивоусых, не выпущу, пока до настоящей точки не дойду… Аль у нас в России золота под землей не хватит, аль реки наши осокой заросли, али земля наша каменная, али народ русский в поле обсевок? Почему ж эдакую прорву лет из решета в сито переливаем, а так до правильной жизни и не достигли?..
Обдумал я все главные дела, ан тут и ночь накатила. Дежурные сестры перину взбили, горностаевое одеяльце отвернули:
- Пожалуйте, ваше величество. Простым солдатам редька с квасом снится, а вам пущай рябчик в сметане. Счастливо оставаться. Завтра чуть свет щиколаду мы вам миску принесем да сала полфунта. Рубашка ночная у вас под подушкой, потому цари в дневной не спят.
Фукнули они за дверь. Однако я, как клоп, на одеяле остался. Тоска-скука меня распирает. Спать не хотится - днем я нахрапелся, аж глаза набрякли. Под окном почетный караул: друг на дружку два гренадера буркулы лупят - грудь колесом, усы - шваброй. Перед опочивальней опять же двое. Дежурный поручик на тихих носках взад-вперед перепархивает. Паркет блестит… По всем углам пачками свечи горят - чисто, как на панихиде. То ли я царь, то ли скворец в клетке…
Хлопнул я в ладони - из задней дверки денщик Сидор-чук появляется, сам, стерва, жует чтой-то. До царской куфни дорвался…
