— Разрешите представиться, Ваше Лесное Могущество. — Постоянный и полномочный Представитель мифических существ государства Греция наяда Нимфадора-Калипсо.

??? — тишина под кронами деревьев грозила разорваться бурей. Вышла буря, да не та, какой боялись: Лесной Дух сначала тихонечко, вроде сдерживаясь, тоненько заскулил, потом в горле у него что-то забулькало, закашлялся старик, и, преодолев спазм в горле, разразился таким смехом, что ажно громы и молнии, как летом полетели по округе. Долго смеялся Дух Леса. Вслед за ним, приплясывая и прихлопывая в ладони, начали гоготать и все остальные, кому голос дан природой: кто тоненько и визгливо, кто хрюкающе, рыча, кто завывая.

Бедная Нимфадора-Калипсо смущённо куталась в свою лёгкую иноземную одёжку, переминалась по снегу в открытых греческих сандалиях.

— Уморили Старика! Думал, всё самое смешное за века повидал. А тут Чрезвычайная Греческая Дева пятки нашим снегом морозит, да при этом моему народу мозги всякой дурью забивает!

Хохотали все и дружно

— А нешто не вразумили тебя, Полномочная Послица-Ослица (не серчай, шучу: уж больно ты девка потешная), что любое посольство сначала должно Государю на поклон явиться? А уж затем — будет его воля — так с народом беседовать?

— Не-е-а. Мы же по своей молодёжной инициативе собрались в Сибирь. У нас и дипломата при себе ни одного настоящего не было. Прости. — Слёзы катились из огромных иностранных глаз могучими ручьями.

— Ладно уж, Чувырлаида, или как тебя там! Что с дурочки взять? Тем более, подстрекатели твои благополучно в свою тёплую страну смотались. А тебя, дурочку несмышлёную, пятки морозить оставили. Сами уже, наверное, и забыли про своё посольство, да вино свежего урожая попивают в тепле и неге! Надо бы тебя домой сопроводить. Вот зиму скоротаем, дам провожатых. Дорога ведомая: и я сам в младые годы с посольством ходил в вашу Грецию. Только не с потешным, или как ты изволишь называть, молодёжным.

‑—Может, не надо. Позволь при вашем лесу жить. Я любую работу делать могу!

— А родители твои что скажут??

— Сирота я. Говорят, было перед моим рождением посольство из Сибирской тайги. Так их посол мою мамку обрюхатил, и будь таков! А мамка родами скончалась!

— Радомир! Чёрт полосатый! Ну-ка, выйди, покажись народу! Говорила мне твоя маменька: рано оболтуса с собой по государственным делам брать. И моя вина тут есть: не послушал жёнку.

— Дедушка, прости его! Это по молодости!

— Ах ты, добрая душа! Поди, грецкие твои сородичи насмешки строили да сироту обижали!

— Было немного, но они не со зла. Вот подросла, дозволили идти в Сибирь батюшку искать.

Неловкая тишина повисла над лесом…

— Виноват — наказывай, позорь, только дочери не лишай. Нечего ей в Греции делать, — решительно заявил Радомир.

— Эх! Хороша у меня внучка и красавица! Только как звать-то тебя будем? Не бывало в наших краях никаких Нимфадор-Клитемнестр!

— Дозволь молвить, Великий Дух, — выступил вперед Парень, из потомства которого многомудрая молодежь грецкая планировала поголовье Корибантов создавать.

— Смел больно в речи старших лезть, однако ради дня сегодняшнего счастливого прощаю. Говори!

— Правильно ты, Владыка Лесной, сказал: хороша у тебя внучка! Дозволь сватов присылать!

‑—Сваты — дело хорошее. Да вот парень ты больно буйный или, как наши послы говаривали, экстатический. Не обидишь девку?

— Так я и буйствовал и бражничал, не зная, как к сватовству подступиться: Такая красавица! Возьмёт да осмеёт перед народом!

— А вдруг и правда осмею? Что делать станешь?

— Со всеми пуще посмеюсь да снова свататься стану, пока не согласишься!

— Так, может, ты и впрямь буйный, раз так дело вести собрался?

— А как его ещё вести?

Незадачливый влюбленный смотрел себе под ноги, ковырял носком лаптя подтаявший снег. Лешие, кто побойчее, смеясь, подталкивали парня к невесте…

— А Нимфадорой-Калипсо, уж прости, звать не стану. Идём благословения просить!

— Благословим сейчас лозой, что для Радомира велел замочить! Ишь — Карибант!

— Дед согласен! Он пошутил.

— Ладно уж. Правда, пошутил. Хотя дело невиданное — чуть ли не самый безродный Лесной Парень на глазах у Великого Лесного Деда, да при отце девку хватает и миловаться начинает прилюдно! Хотя бы по уху срезать стервеца для соблюдения приличий! Давай, Радомир, тресни зятька для порядка. Да не перестарайся: зачем нам глухой зять!

Поднял Радомир женихову шапку, отряхнул от снега да легонечко так треснул по лбу под смех окружающих.

— А тебя, Шаман Турухан, прошу уважить мою просьбу: довольно ещё тёплого сусла в твоих чанах. Дай внучке моей обогреться в тёплоте медовой целебной. А то после такого денька хворой стать может и неплодной: и намёрзлась, и наплакалась, и страху натерпелась.

‑ Не бывало ещё, чтобы праздничные чаны как купальни использовали, да ещё для чужого народа. Ноуважим внучку твою.И соседи мы добрые. Быть посему: Пусть Карибант, тьфу, прилипло имечко, пусть Корень свою суженую в самый большой чан с тёплым мёдом несёт. А ему сам налью ковш первостатейного Праздничного Напитка, чтоб изнутри согрелся!

— Благодарим тебя, Благородный Турухан! — Лесной Дед и Радомир поклонились Шаману. Тот степенно и с достоинством ответил на поклон. Постоял, подумал, с суровым видом крутя ус. Улыбнулся: — Ты, Лесной Владыка, только в честь сегодняшнего дня вели своим Девкам нормальные имена вернуть! На блудные мысли мою молодежь тянет, коль слышит, что Дева себя Лизеттой- Мюзеттой да Альфонсиной кличет. Пристойности в иноземных именах для нашего уха нет.

— Быть посему: услышу «дриада», сам всыплю негоднице. Греческие имена и законы может и хороши, земля у них обильна и богата, помню. Что же они ответное посольство наше с собой пожить в благодатном краю не позвали?!

Эх! Хотел сгоряча их Владыке письмо гневное отписать, чтоб наказал примерно баламутов! Да ради обретения такой замечательной внучки простить решил молодую глупость! Так что, Народ — простим?

Никто наказания самовольного посольства не требовал…

…А Праздник Лесного Благолепия вс                                                                                                                             ё не завершался: так каждый год случалось, что много лишних светлых часов в тот день и ночь набиралось. Откуда? Никто не знал. Всегда так было. А назавтра начинался обычный следующий по порядку день…

Фируз Счастливый

С «Боинга 737», следовавшего рейсом Иркутск-Анталия с посадкой в недавно реконструированном и приспособленным для международных перевозок пассажирском аэропорту Чумска, сошёл респектабельного вида господин восточной наружности. Одет он был с той изысканностью, что не бросается в глаза. Костюм был пошит, уж точно, не братьями-китайцами. Багаж господина составлял дорогой кофр, по форме которого можно было предположить, что находится в нем дорогая акустическая гитара. Семенивший рядом носильщик тащил вслед за солидным клиентом старинной работы футляр с каким-то экзотическим, вероятно национальным, музыкальным инструментом.

Мелкие «бомбилы» даже не пытались навязывать своих услуг серьёзному господину.

Удобно расположившись на заднем сиденье солидного авто с бортовой надписью «Чумские лимузины», пассажир проследовал до самой фешенебельной гостиницы города, где сразу был препровождён в номер-люкс. Приведя себя в порядок после перелёта, господин на том же лимузине приказал отвезти себя к мужскому монастырю города Чумска. На Белой Горе велел водителю остановиться и ждать. Машина оплачена была на сутки вперёд средствами Чумской государственной филармонии.

***

«Вот здесь я и родился. Мальчиком постигал мужские науки охоты, борьбы, рыбной ловли».

Ещё очень повезло с учителем чтения и письма, по совместительству учившего одарённого ребёнка музыке и пению. Непростой был ребёнок. Непростое было время.