Писатель вопросительно глядел на дружков-собутыльников. Ждал разъяснений: его жилплощадь использовали явно для раскручивания гостя на откровенный разговор. Писательское чутьё подсказывало — тема интересная, повесть, а то и романчик вытанцовывается.
— Ты, Сочинитель, нас глазами не сверли. Дырок навертишь. Не совсем, вернее, совсем не наш секрет.
— А пользуетесь для своих сомнительных целей моей жилплощадью!
— Ну не твоей, аманджолиной. Ты у него только арендатор, так что мы вроде к нему в гости пришли.
— Какая наглость! Ко мне больше ни ногой в таком случае!
— Не кипишись! Шутим. Как мы без твоей территории к Аману подкатим?
— Тогда делитесь информацией. У меня кризис жанра. Достойной моего пера темы не нахожу.
— Так мы — ни-ни. Скрывать от тебя, кореш, ничего и не собирались.
— Ну?
— Один знающий человечек, вообще-то и не человечек вовсе, наколку дал. Мол, имеется бабла немерено в виде золотых слитков. А дорожка к нему через территорию монастыря пролегает. Можно здорово подняться, если ту дорожку разведать.
— А татарин причём?
— Так он из породы тех, кто эти богатства веками копил! Дед говорит, эти татары-не-татары тут всегда жили для пригляда. Да никто на них внимания не обращал. Золото, что здесь зарыто, надёжно от своих Хранителей глаза отводило.
А когда свистопляска в стране пошла, да Союз разваливаться начал, Хранители и проявились, как добропорядочные граждане согласно прописке и регистрации. Такой беспредел пошел, что из тени никак ситуёвину не проконтролируешь. Слава Богу! Монастырь возродили, а то совсем бы все плохо было. Вон, даже и сейчас кладоискатели, как мухи на мёд прут.
Писатель стал задумчив. Вдохновение подкрадывалось к нему нежно, сняв тапки, чтобы не топать и не ранить хрупкую душу литератора.
— А мы Амана чуть не спугнули. Выдержки не хватило. Нельзя было так в лоб. Ты, Базука, привык со своими уркаганами всё нахрапом решать! — укорил друга звонарь.
— Я-то, нахрапом?
— Ладно, не парься, все пучком. Татарин же нас не выгнал, не наезжал. Даже проставиться обещал. Только базар свернул по-быстрому. А так, считай, нам шибко везёт. Нутром чую, близко уже до денежек!
«Как хороши, как свежи были розы…»
Оранжерея при психиатрической лечебнице города Чумска была законной гордостью главного врача Лхасарана Цэрэмпиловича. Здесь проходили сеансы трудотерапии и релаксации больных. Не всех, а только неподверженных припадкам буйства: буйным недолго и цветочки попортить.
Иван Семёнович Козловский буйным не был. Более того, имел несомненный талант цветовода. Натура тонкая, музыкант, так что чувство прекрасного помогало замечательно ухаживать за растениями. И заняться больше нечем было.
Много раз пытался Иван убедить врачей, что абсолютно нормален. Только невольно стал свидетелем самоутопления Прекрасной Незнакомки.
«Разволновался, понятно, пошумел немного. Бывает. Виноват. Но сейчас-то спокоен. Нельзя ли отпустить на волю? Больше пользы будет, чем в заточении. Можно спасательные работы организовать. А если окончательно утопла за время пребывания моего в лечебнице, надо водолазов организовать для поисков и выемки тела».
Убедить персонал музыканту не удалось. Только стали больше давать пилюль и микстур. Особенно на ночь. Особенно, когда бедняга начинал планировать погребение Незнакомки:
«Саван белый, как снег — символ непорочности. Она же Хозяйка Белой Горы, А не Медной! И непременно цветы: розмарин для памяти. Анютины глазки, чтобы мечтать и далее, согласно тексту шекспировой трагедии «Гамлет», весь букет Офелии. Они ведь обе утопленницы. Коли отпустили б меня, хотя в первую неделю по утоплению, я уж постарался бы, а теперь столько времени прошло, что точно не спасти. Букет Офелии надобен к погребению. Смысл великий Великим Шекспиром в его описание заложен».
По причине рассуждений о цветах и была работа в оранжерее признана для Ивана наиболее подходящим видом трудотерапии. Да и цветочки при таком трепетном отношении точно не повредят.
Только вот Их Сиятельство, испугавший беднягу предложением немедленной дуэли на берегу озера, взял за обыкновение сопровождать садовода-любителя на трудовую вахту. Они на удивление всей больнице подружились и были неразлучны. Сиятельство требовал, чтобы врачи и персонал оказывали почтение его молодому другу: он под его личным высоким покровительством.
А старый вояка мог и без умысла чего-нибудь вытоптать или сломать. Вышагивал по больничному двору, словно на плацу.
Но пока всё обходилось. Их Сиятельство ничего в цветнике не нарушили. Всё больше у порога сидели, покуривая трубочку, беседы беседовали. Велел главный врач санитарам всё подробно записывать. Однако диву давался, читая эти записи.
А погодя Сиятельство сподвигнул Ивана Семёновича на побег. Да не куда-нибудь, а на территорию монастыря. Захватить велел с собой лопату из оранжереи.
Изловившим больного монахам, Иван охотно пояснил, что пришел откопать золото Третьего Рейха. На вопрос, что это такое, честно ответил: «Не знаю. Меня послали копать, я и пошёл. Хороший человек просил. Только очень вспыльчивый. Лучше копать, а то стреляться опять потребует».
Толку добиться от умалишённого не удалось. К тому же утверждал, что раньше, до лечения, работал в монастыре пианистом. Когда монастырь педучилищем был, а монахи студентами. Потом им студентами быть надоело. Они и постриг приняли, чтобы не учиться.
Справились в педагогическом колледже, и в правду находившемся по вине почившей безбожной власти на территории монастыря. В администрации учебного заведения сообщили, что некоторое время назад у преподавателя музыки Ивана Семёновича Козловского случилось внезапное помешательство. Вследствие которого последний препровождён в психиатрическую лечебницу, где находится по сей день.
Дело ясное. Коллеги сочувственно повздыхали. Братия обещала молиться за болящего. Вызвали сгоряча наряд полиции. По размышлении решили наряд заменить. На карету скорой медицинской помощи.
Ученый совет 2
— Уважаемые коллеги, — председательствующий поднял глаза от листочка с повесткой дня. — Следующим и основным пунктом программы будет отчёт руководителя Ладожского филиала нашего НИИ. Его представитель выступит также с обоснованием методики работы с контингентом лиц, подвергшихся воздействию Золотого Разброса. Далее последует обсуждение методики. Прошу, Доктор Багмаев. Вам слово.
Место за кафедрой занял внушительного вида человек восточной наружности в строгом костюме. Разложив перед собой тезисы выступления, доктор уверенно начал:
— Господа, уважаемые коллеги! Сегодня передо мной стоит нелёгкая задача: не только изложить вам основные положения методологии Ладожского филиала, но и убедить присутствующих в необходимости продолжать работу по рекомендуемой нашим филиалом программе.
Итак, всем вам известна специализация Ладожского отделения. Это, в первую очередь, психологические и психиатрические исследования лиц, подвергшихся воздействию Золотого Разброса.
Не стану утомлять высокий совет изложением сути воздействия огромной массы золота на Племя, этот металл почитавшее. Все присутствующие на сегодняшнем совете, какова бы ни была ваша специализация, владеют достаточной информацией по данному вопросу.
Что касается Ладожского филиала, вернее будет назвать наше учреждение клиникой, то исследования человеческой составляющей Разброса у нас перекликаются с работой, проводимой в психиатрической лечебнице вашего города под руководством моего уважаемого однофамильца директора Чумского НИИ психических заболеваний и психосоматического здоровья профессора Багмаева.
Несомненно, личностный масштаб исследуемого материала в Чумском НИИ несопоставим с человеческим ресурсом исследований на Ладоге. Думаю, одного примера, пациента, прозванного «Их Сиятельство», достаточно, чтобы пояснить наглядно эту разницу. Наш филиал работает с людьми, вовлеченными в Разброс волей случая.