Хорошо знакомый берег 2

На берегу могучей Сибирской Реки, к берегам которой вплотную подступала древняя тайга, стоял великий хан Тогизбей. Взор его устремлен был на тучу, нависшую над Могучим Утёсом. Тогизбей велел своим людям возвращаться в становище. Он всегда чувствовал момент, когда туча готовилась выкинуть один из своих номеров. Свите незачем было присутствовать при этом чуде, посланном духами, чтобы уважить его ханское достоинство.

Сложно жилось Тогизбею. Никто, кроме него, не знал, что прямо на территории охотничьих угодий племени находились эти невиданные сооружения, называвшиеся «буровые». А среди людей, прилетавших на вертолетах, были и его, Тогизбея, соплеменники, с которыми он сам, оставаясь Великим ханом, «работал вахтовым методом» и после вахты летел в Город, где жил и отдыхал до следующего заезда в странном деревянном доме(не в чуме) на территории какого-то святилища чужой веры под названием «монастырь». В доме он жил вместе со своими сородичами, а всем на территории монастыря распоряжались могущественные шаманы, которых здесь называли монахами, во главе с Игуменом Хризостомом — главным шаманом этого святилища-монастыря.

И вот он, глава племени, хан, лишний раз робел пройти по монастырскому двору, чтобы не столкнутся с монахами или, не дайте Духи Рода, с самим Хризостомом. А священники его как-то и не замечали, что, с одной стороны, радовало, но и наносило урон Ханскому самолюбию.

Единственным, кто знал и замечал Тогизбея, был странный человек по имени Иван, который приходил в большой дом на территории монастыря, чтобы заниматься нелепой и бессмысленной работой. Целый день стучал по большой чёрной деревянной колоде с узкими чёрными и белыми плашками на одном конце, извлекая из неё то ужасные, то ласкающие слух звуки.

Они здоровались, как старые знакомые, на бегу, особо не обращая друг на друга внимания. Впрочем, в становище рода Иван вёл себя прилично и выказывал властителю должное почтение. Да вот только в таёжном селении никто, кроме Тогизбея, не замечал этого странного чужеземца.

***

Умный и хитрый шаман Племени Турухан давно заподозрил неладное. В пасмурную погоду Повелитель Тогизбей всегда норовил остаться один на берегу Могучей Реки, а шаман в это время ловил ноздрями странный удушливый запах, и непонятное слово «нефть» звучало в его натруженном мозгу.

Ещё казалось Турухану, что Хан смотрит на кого-то невидимого остальным и даже, вроде, общается с этим невидимкой, не очень внимательно, скорее, между делом, но общается. А как тут быть шаману — духовному вождю Племени?

Турухан часто, тайно принеся в жертву Духам пару зайцев или диких голубей, тайком пробирался на берег и взывал к Невидимым, чтобы открыли ему глаза и дали узреть, ведомое хану. Но, Невидимые молчали и не торопились помочь любопытному шаману.

В особняке «Монастырских татар»

Известный Писатель затеплил лампаду в красном углу перед бронзовой массивной плитой, в былые времена венчавшей могилу Праведного Старца. Икон он в своём жилище не держал: с одной стороны — не разбирался он в Ликах и не испытывал внутренней потребности, с другой — из уважения к хозяевам дома. Правда, какой они веры Писатель так и не понял. А вот к возжиганию лампадок, живя на территории монастыря, он пристрастился, подсел на это действо. И запах ладана ему был приятен. Благо, прямо во дворе в церковной лавке можно было приобрести и уголь для домашней кадильницы, и ладан, и елей, чтобы заправить лампадку. Ещё Писатель считал, что тонкие ароматы способствуют пробуждению вдохновения, ну, а если повезёт, может и со Старцем сеанс связи получится.

Одним словом сиди и жди вдохновения — хорошо-то как! Да не ко времени раздался стук в окошко почти на уровне земли. Бывшие кочевники сдавали Писателю жильё в полуподвальном этаже. Верх был густо заселен членами их большой семьи. Ну, так вот, раздался стук, и следом в дверь просунулась улыбающаяся физиономия звонаря Коляна.

— Бог в помощь! Здрав буди, летописец ты наш!

— И тебе не болеть, звонила!

— А вот, чтобы не болеть, есть у меня средство чистое, как Слёза Господня. Шурик-певчий гнал двойной перегонкой, а я на кедровых орешках настоял да на травках собственного сбора. Ты же знаешь, за скудостью дохода церковного, для поддержания бренного тела и души каждый год промышляю боем ореха да сбором трав. А то как концы с концами сводить?

Надо сказать, писатель никогда не возражал против приёма лишней стопочки: кровь веселит, армейское и геологическое прошлое вспоминается, да и вдохновение опять же…

— Что ж ты так живёшь в Святом месте, как басурман — лоб в избе не на что перекрестить?— весело потирая руки, изрёк Колян. — Ишь, лампадку к бирке от могилы приспособил!

— И что с того? Бирка-то с могилы Праведника, выглядит солидно и благообразно. Он не в обиде, а иной раз и вразумляет меня в трудах,— радостно ответил Писатель, протирая стаканы и выкладывая на стол домашнюю колбасу. Во, хозяева угостили, от родни привезли. Как и положено в их породе. Из конины. Раньше-то из оленины делали кочевники, а теперь и коняга за милую душу.

— Ну, давай, грамотей, по единой. Во здравие тела и души и во Славу Божию!

— А ты, церковная мышь, молиться перед трапезой и возлиянием не будешь?

— Да ладно ты, фарисей и книжник! Я молитву внутреннюю творю ежечасно. Вздрогнем!

Выпили, закусили, ещё налили. Хорошо! И лампадка так мирно горит! И уже время к вечерней службе близится. Стало быть, допивать надо скорее да идти звонарю на колокольню. Разлив по последней, Колян посерьёзнел:

— Слышь, грамотей, помнишь, мы к тебе как-то с корешем из прежней моей мирской жизни на Пасху разговляться приходили? С Базукой? Его вообще-то Лёха зовут. Так вот, правильный он мужик.

Бывало, как к нам в кабак, прости, Господи, мя грешнаго, заглядывал, так все официанты и хозяин перед ним на цырлах ходили. Фартовый человек. Я, конечно, теперь при храме, Вон Владыка подрясник благословил, но сана на мне нет — значит, и базар могу с кем хочу держать!

—Ты к чему это, Колян, так длинно излагаешь? Или надо чего?

—Нет, ты того… не подумай плохого, только Базука к тебе какой-то интерес имеет. Заглядывал на днях, просил с тобой стрелу забить. Мол, потрещать кой-о-чём надо, а я такому человеку отказать не могу. И тебе не советую…

— Ну, ты даёшь! То по-старославянски, то по-кабацки изъясняешься! Зови своего Базуку. Помню — хорошо мы в Светлую Седьмицу посидели.

Трудна ханская жизнь

Вот и ещё одна вахта завершена. Значит, конец сухому закону. Цивилизация, ванна или банька, водочка…

Шамиль зашел в бытовку поторопить своего родственника Тогизбея.

«Странный он какой-то, — подумал Шамиль, — не пойму, кем он мне приходится? И живёт он, вроде, у нас при монастыре, как родной, а вроде и нет его вовсе. А как на вахту прилетаем, будто вдвое больше становится да вдвое сильнее. И мужики в бригаде перед ним робеют, хотя авторитетом не давит, да и видать не очень в нашем деле разбирается»…

…Тогизбей в последний раз перед отъездом, оглядел родные просторы. До следующей вахты он сюда не вернётся. Но, что всегда его поражало: в Племени, ханом которого он был много лет по древнему праву наследования, его отсутствия никто не заметит. И, вот ещё диво — работа на буровой никак не отвлекала вождя от забот «государственных», и никто из соплеменников не догадывался, что их грозный Хан одновременно ещё и работяга-нефтяник. Как, впрочем, никто из подданных Тогизбея не замечал нефтеразработок посреди своих исконных охотничьих и пастбищных угодий.

Лишь шаман Турухан после камлания и приёма изрядной дозы отвара мухоморов зрел в зыбких, призрачных снах, посланных Невидимыми, странные жуткие сооружения на землях Племени, да в мухоморном трансе иногда шептал странное слово «нефть». Те, кто слышал сонное бормотание Турухана, думали, что это имя какого-то могучего Духа-покровителя, доступного только шаманам. Но, Невидимые ничего не хотели объяснять Жрецу. Количество выпитого отвара и съеденных грибов не переходило в качество. Прозрения не наступало.