Правда, спустя минут десять в наушнике раздался взволнованный голос Люка:

— Парни, есть контакт! Здесь он!

Точной позиции Сани я не знал, но предполагал, что он спрятался где-то с противоположной стороны лагеря.

Теперь, когда цель обнаружена, осталось ждать недолго. В принципе мы могли «бомбануть» лагерь еще ночью, но Фермер, взвесив все «за» и «против», решил не рисковать понапрасну — тревога в этом районе нам была совершенно ни к чему.

Будто в подтверждение, снова ожила рация:

— Здесь Фермер. Мы со «старым» будем у вас через двадцать минут. Люк — на месте.

…Двести метров — именно таково было расстояние, отделявшее место, где мы сидели, от лагерного забора.

На совете решили не штурмовать лагерь, а поступить хитрее — выцыганить Антона, переодевшись в немцев. Сам командир объяснил нам: «Конечно, завалить этих дятлов на вышках — проблема небольшая, но что мы будем делать, если кто-нибудь засадит из пулемета по толпе? А с этими говностволами и одним глушаком шансы на это слишком велики!».

И сейчас мы тщательно прихорашивались, подгоняя эсэсовские шмотки, в больших количествах захваченные нами в Налибоках. Мне как единственному, сносно говорящему по-немецки, выпала роль «фронтмена», а кому больше всех говорить, как не старшему по званию? Фермеру досталась роль звероподобного эсэсовского унтера, а Бродяге — пожилого водителя. Правда, для этого потребовалось привести его внешность в соответствие с немецкими уставами. После почти десятиминутной матерной перепалки командир все-таки убедил его в необходимости сбрить усы. Попутно объяснив, что именно из-за них опытный чекист и спалился в свое время у «почтового ящика». Немецкий офицер, возглавлявший группу полицаев, просто не мог проехать мимо такого вопиющего нарушения устава. И остановил подозрительного военнослужащего. Что вылилось, как вы помните, в большую перестрелку с кучей трупов.

Мы были уже почти готовы к выходу, когда до нас снова донеслись завывания сирены, а Люк доложил, что в лагере намечается какое-то массовое мероприятие.

— Мы наблюдать, а ты — в машине посиди, чтоб форму не мять! — тоном, не допускающим возражений, приказал мне командир и вместе с Бродягой скрылся в подлеске.

С полчаса мы с Доком маялись в неизвестности, причем я раз пять повторил про себя и раз десять вслух, свою «арию варяжского гостя». Так смешливый Док обозвал заготовленную мною речь. Наконец знакомый голос в наушнике рявкнул:

— Люк, отставших берете вы! Только тихо! Тотен — заводи!

Спустя три минуты из кустов выскочили оба Саши:

— Тотен — гарнитуру сними и на заднее сиденье марш. Док — туда же.

Мое место за рулем занял Бродяга, а командир, севший с ним рядом, рассказал нам, пока наша машина выезжала из леса, про «гонки колесниц», устроенные немцами.

Пока я соображал, не шутка ли это, Док емко и очень непечатно выразил свое отношение к происходящему.

— Я с тобой, Серега, полностью согласен, но нам это сейчас на руку. Налицо — нарушение устава, и появление офицера, тем более — эсэсовского, их заступорит, — ответил Фермер.

— Мы с Сашей прикинули, — вступил в разговор Бродяга, — нам кровь из носу — на дистанцию ближнего боя надо подобраться. А на машине да в форме мы всяко ближе подойдем, чем по кустам красться будем.

— Док, ты с Ваней в страхующей группе останешься. Все, что заметишь — немедленно нам передавайте. Ты — наблюдатель, Казачина на пульте управления фугасами.

— Так вы и дорогу минировать собрались? — удивился Док.

— А как же! Первое дело на случай всяких неожиданностей. Алик, — обратился он уже ко мне, — с тобой мы со «старым» пойдем, так что в темпе прикинь, что нам с ним говорить.

Я наморщил лоб.

— А ничего!

— Как так? — удивился Фермер.

— А сам прикинь. Субординация у них посерьезней нашей, и, пока говорит старший по званию, вам — рот на замке держать надо. А там — не до разговоров уже будет. Максимум — матерись под нос: Sheisse или там Arschloch говори…

— Яволь, херр официр! — гаркнул командир.

— Вот-вот, с твоими навыками ты на этой фразе и спалишься, — акцент у Александра и вправду был чудовищный.

— Не понял?!

— Ну, не считая жуткого акцента, есть такой момент — эсэсовцы друг друга так в начале войны не называли. Либо по званию, либо — «камрад» говорили. Причем на «ты», — блеснул я своей эрудицией.

— Что, и генералам тоже? — изумился Саша.

— Ага. Как в анекдоте: «Товарищ генерал, к тебе жена приехала…»

Все в машине жизнерадостно заржали, я же продолжил:

— Так что либо правильно говори: «Jawohl! Untersturmfurher!», либо помалкивай в тряпочку и немцев по кадыкам, по кадыкам!

Саша улыбнулся, но тут же предостерегающе поднял руку, прислушиваясь к рации.

— Так, Люк с ребятами взял «гонщиков». Теперь у нас есть свежий «язык». Саня, — это он Бродяге, — тормози! Дальше пешком пробежимся. Док, Ваня тебя метрах в ста отсюда ждет, на опушке. Разбежались!

…Пленные, рахитичного вида рядовой и прыщавый, с неприятным, наглым лицом, гефрайтер, оказались настолько ошеломлены попаданием в плен, что, по словам Люка, «сразу до жопы раскололись». И только недостаточное знание нашим разведчиком языка помешало допросить их еще до нашего прихода.

Когда я спросил наглеца-гефрайтера о планах лагерного начальства на ближайшее будущее, то сначала не понял, о чем идет речь. Нет, слово «Gladiator» я понял отлично, но суть ответа ускользала от меня. Хорошо, что «язык» пустился в пространные объяснения, что идея этих «Олимпийских игр» принадлежит начальнику лагеря, обер-фельдфебелю Бергхофу, который раньше работал учителем истории в гимназии. Это дало мне время прийти в себя и перевести ребятам несколько причесанную версию происходящего. Но все равно, судя по лицам друзей, немцев ничего хорошего в ближайшем будущем не ждало.

По знаку командира Люк и Кудряшов вырубили обоих пленных, и Саша повернулся к освобожденным нашим бойцам, которые, вымотавшись в гонке и вдобавок ошеломленные неожиданным освобождением, лежали в тени большого куста, непонимающе переводя взгляды с одного участника дискуссии на другого.

— Так, бойцы, для вас сейчас есть два варианта: первый — помочь нам, второй — полежать связанными в тенечке часок-другой.

— Товарищ… командир, — видно было, что эсэсовская форма смущает говорившего, — а почему связанными?

— Во избежание! — веско ответил Фермер.

Бойцы решили не уточнять, а просто поднялись с земли:

— Мы готовы помочь, товарищ командир, — насколько мог бодро, отрапортовал тот боец. Судя по характерному произношению гласных, парень был нижегородцем.

— Как фамилия, боец? — поинтересовался Александр.

— Красноармеец Шенев, товарищ командир.

— Будете за старшего. Придется вам еще разок «лошадьми» побыть, товарищи. Поступаете в распоряжение товарища лейтенанта. — И он показал рукой на Люка, как раз в этот момент прикручивавшего глушитель к маузеровской снайперке. — Дед Никто — с Люком, остальные — ко мне!

…Док по рации подтвердил показания «языка», сообщив, что в лагере началась «еще какая-то мутота с хренотой».

Чтобы избежать мелкой дорожной пыли, клубами вылетавшей из-под колес «круппа», мы все повязали на лица платки, отчего стали похожи на банду гангстеров из какого-нибудь боевика, посвященного временам «сухого закона» в Штатах. Но, когда до ворот лагеря оставалось метров сто, Фермер приказал снять платки, а Бродяга сбросил скорость километров до десяти в час.

Когда мы доползли до ворот, там нас уже встречали — слегка обрюзгший и не очень опрятный мужик со знаками различия обер-фельдфебеля стоял у распахнутых створок. Как только «ублюдок» остановился, Фермер стремительно выскочил и, открыв мою дверь, замер по стойке «смирно». Я вальяжно вылез и, остановившись в паре метров от фельдфебеля, вскинул руку в нацистском приветствии:

— Heil Hitler!

Толстячок, совсем уже было поднесший руку к пилотке, вздрогнул и, замешкавшись, отсалютовал мне в ответ.