Рывком выхватываю ружбайку (офигеть! – она какая-то… необычная) и наотмашь хреначу фулюгана по башне. Тут уже второй снимает с плеча свое ружье. Карамультук у него – вроде как точная копия того, что у меня в руках, он пытается передернуть затвор…

Я отчего-то вдруг широко зеваю, а у этого баобаба патрон идет в ствол… И он, вскинув винтовку, стреляет прямо мне в грудь! Мама! – как же больно-то!.. Вжик… Убили… Темнота… Вспышка… Вжик… Вспышка… Твою мать, это что, компьютерная игра с полным погружением?! Больно же! Это, блин, Мюнхгаузен в фильме говорил: «Господи! Как умирать надоело!» Его бы на мое место, что бы он тогда сказал, враль немецкий!.. Хотя… какой он, на фиг, немецкий, если никакой державе, кроме России, в жизни не служил. А служил кирасирский ротмистр достойно, турок зачетно лупцевал под Очаковом… А я?.. Что, хуже?..

Пока я раздумываю над ситуацией, одетый в ископаемого нацика дятел снова стреляет… Меня опять убили… Ну, сколько можно-то! Кто это так надо мной издевается? Кто-нибудь объяснит мне, что на фиг тут происходит?! Что за серийный геноцид в отношении отдельно взятого индивидуума, гражданина суверенного Таджикистана?!

Вжик… Вспышка… Темнота… Вжик… Вспышка…

Кажется, я понял тутошний расклад! Мне надо увернуться от пули! Ну, или чморнуть второго фулюгана, первый-то уж какой раз тихо-мирно лежит, пуская кровавые сопли. Урод снова вскидывает ружжо, и я в последний миг делаю шаг влево. Не, Нео из «Матрицы» отдыхает: пуля кретина в фельдграу летит мимо, а я поднимаю захваченную винтовку над котелком (то есть головой немца), тот судорожно (так он все-таки немец?!) пытается дослать патрон в ствол своего гансегана… А вот хрен тебе! – я научен горьким опытом…

Да куда там тебе, кривоногому?! Хренанасеньки! – Прикладом: «получи фашист гранату»! И получивший блаженствует. Результат наконец-то радует: оба дебошира лежат у моей ямки (окопа, щели, ячейки – выберите нужное сами), раздвинув пасти на ширину собственных винтовочных прикладов (как нас в свое время учили правильно «Ура!» кричать). Кстати, если это все-таки реальная немчура, то отчего у них на пузе нет знаменитых «Шмайссеров» и почему рукава до локтя не завернуты, да и на поясе тушек куриных не видно? Неужели киношники обманули, а?

– Не, пацаны, в чем дело, я, в натуре, что ли, в танке?!

«Второй», прямо вот так вот – лежа на спине, опять тянется ручонками очумелыми к своей ружбайке… Ну, нет! Хрясь! – получает прикладом по опрометчиво подставленным колокольчикам. Минуты три высокооктанового оргазма ему обеспечены как минимум, да и детей у него теперь, видимо, не будет. А то ж они опять меня строить начнут, то есть убивать немножко, а местами – так даже очень множко.

Значицца, фулюганы Вилли и Рулле[4] валяются, и оба уж очень недобро смотрят на меня. Стою я над ними, в руках, как неандерталец дубину, держу одно ружьецо, второе уже тоже подобрал, себе за спину повесил.

– Ну и кто вы такие, гады?!

Они не то чтобы совсем не отвечают мне. Нет, что-то лопочут-бормочут. Только мне их ответ – набор неинформативных звуков, причем звучащих как-то по-немецки. Вот ведь утырки!..

Оп-па! Кто это кричит за спиной? Не дай бог, еще такие же пожаловали! И будет мне: «Гуляй, «узбеки», рыдай Европы! – Я попал в самую, самую глубокую… опу!» А как это еще назвать-то?!

– Товарищ старший лейтенант… а, товарищ старший лейтенант, – кто-то кого-то упорно зовет. Осматриваюсь: ко мне идет паренек в такой же форме, как и моя. Только штаны зеленые…

Оглядываюсь, старлеев вокруг никаких и нигде не видать… Че? И у этого глюки? Где ж он старлея увидал?

А парень прет на меня как паровоз, а сам через слово на второе тормозит, воздух широко открытым ртом набирает:

– Товарищ командир… значит, мы только… двое выжили… тут по полю… такие же, как эти… немцы ходят… добивают наших.

– Это кто командир? Я, что ли? – чувствую, что шизею окончательно и бесповоротно.

– Товарищ… старший лейтенант… что с вами?.. А вас, по-моему, контузило… у вашей ячейки мина упала… я думал, что вас – в куски… а у вас, значит, только контузия…

– Ты кто, боец?

– Красноармеец Василь Тыгнырядно.

– А я кто?

– Как кто? Старший лейтенант Любимов.

– Слышь, Василь, а число сегодня какое?

– Так двадцать четвертое июня, второй день немец прет… Вчера вечером вы с группой пограничников вышли к нашему батальону… с самой границы, видать, шли… а у нас комроты-три[5] убило… ну, и комбат, как старший по званию, вам приказал принять третью роту… а теперь… роты нет… да и батальона… тоже…

По грязным щекам Василия, оставляя отчетливые светлые дорожки, прокатились слезы – ровно две штуки. Это я так подумал почему-то: «ровно две штуки – и все».

Я тупо сел… Домечтался, блин! Вот тебе – Белоруссия (или Украина?) образца 1941[6] года: бери и жри ее! Мне это видится в непонятном состоянии? Или я реально попал в 24 июня 1941 года?

– Васек, ущипни меня.

Васек подошел и сделал какое-то ласкательное движение. Вроде дотронулся до меня, но уж как-то… Муха сядет – и то больше чувствуешь.

– Вам что, приказ непонятен?! Приказано ущипнуть командира, япона мать!

И вот тогда этот исполнительный сукин сын мне чуть бок не оторвал! Нет, блин, не снится! – от такой боли мертвый проснулся бы на фиг! Так ведь перед тем и по голове прилетало очень больно (что пулями, что прикладом), и в грудь фашик стрелял тоже – ого-го, без обезболивающего. Похоже, все-таки я в сорок первом! Домечтался, идиот! Дочитался книжек про попаданцев! И что я тут смогу сделать? Да ни хрена я не смогу! Очень хреново… Машуня осталась там, на берегу моря… а я тут…

Блин! Знал бы, что сюда попаду, я бы себе в голову схемы ППС[7], ИС-2[8], Б-29[9] (или как там амерский бомбоносец обзывался?), ядрен-батона и так далее, напихал бы. А так я только нарисовать могу ППС (ни разу не Рубенс и даже не чертежник!). Только вот нарисованный мною ППС ничем от МП-38 отличаться не будет. Короче, Иосифу Виссарионычу я как бензонасос от «Мерседеса W-210» нужен, ну или, вариант, как кресло от «Боинга-777». То есть на фиг не нужен.

– Товарищ старший лейтенант, давай…те уж немцев прибьем, да и пойдем от греха подальше в лес. А то маячим тут как три тополя на Плющихе (блин, это мне точно показалось, фильма еще не было!.. Или тогда так тоже говорили?).

Пытаюсь взять себя в руки, раз уж я теперь командир и аж цельный старлей:

– Хорошо, добьем. А как?

Боец долго не размышлял:

– Ну… сперва прикладом по кумполу, как без чувств будет, тогда или штыком или душите, а можно сразу, без нежностей, нож в грудину, и поминай как звали.

Я выбираю более культурный, что ли, вариант убивства, чтоб прирезать немцев, находясь в состоянии нестояния.

Синхронно опускаются приклады, глухой треск. Потом Василий достал нож и неспешно, как на бойне, одним ударом, предварительно нащупав нужное межребрие, сделал из «своего» немца труп. А мне боязно. На границе-то убивать как-то не довелось, да и потом по жизни бог миловал, никого (даже животных) не убивал, максимум как-то машиной лягуху слепешил. Так что на себя у меня надежды маловато.

– Красноармеец Тыгнырядно, – я сглотнул, подавляя рвоту, – ты это… давай, тем же макаром оприходуй и этого.

И Васек, так же по-крестьянски (как валушка или кабанчика), неторопливо и обыденно прирезал второго. Потом, уже вместе, очистили от барахла мертвых немцев, им-то теперь шмотье на фиг не нужно. А меня порадовало: трупаки шмонал уже почти без эмоций и даже на блевашки почему-то не тянуло. Вот так маньяками, наверное, и становятся… Это я себя успокаиваю таким черным юмором. А что? Помогает ведь. С другой стороны, к трупам я всегда спокойнее относился. Юрист все-таки, на курсе судебной медицины поход в морг на вскрытие обязательным был. А там для студентов-юристов патологоанатомы чаще или бомжей подбирали, или что-нибудь еще, не совсем свежее. Издевались, гады, на прочность проверяли. Еще и коржики при этом грызли, той же самой рукой держа коржик, сволочи…