Феникс.

Александр Львович Гуров

Рассказчик оторвал наконец глаза от стола с разбросанными тут и там хлебными крошками - в некоторых местах и не без его участия они виртуозно собирались в прототипы картин Верещагина, и в центре небольшой горкой высился уже тот самый апофеоз. Феникс чуть внимательней всмотрелся в человека напротив и не узнал. Поймав настороженный взгляд неизвестного, одним движением превратил батальную сцену в гравюру Дюрера "Иоанн съедает книгу" и вышел из пирожковой. На улице чуть помялся у дверей, вернулся и на глазах неприятно удивлённого товарища по столу картинно сгрёб своё крошечное произведение в карман брюк. Жареный воздух, выдыхаемый пирожковой, снова мягко вытолкнул его за порог, на этот раз дотянувшись до стайки студентов архитектурного института, и взамен слизнул их с улицы.

Надо сказать, что походка у Феникса всегда была клёш, клёш - это, разумеется, не фасон брюк, это манера ходьбы. Ещё только проносясь мимо вас семилетним вихрем в коротеньких штанишках, положим, где-то на Покровке, он уже производил впечатление мальчика, способного пересекать континенты с той же лёгкостью, с какой он сейчас приближается к пенной кружке кваса или идёт по другим делам, о которых нам, его тяжеловесным согражданам, и думать не приходится. С годами походка приобрела ту самую расхлябанную точность, которую мы и наблюдаем сейчас в самом начале Варсонофьевского переулка: в любой момент он готов отпружинить в сторону или, легко подпрыгнув, зацепиться за пожарную лестницу, подтянуться и навсегда исчезнуть за горизонтом, но всё это небрежно, без видимого усилия. Довершает портрет рост 183 см, длинный нос, брюки, соответственно, клёш, широкий кожаный ремень, худ, строен, тонкая полуоблегающая рубашка разного цвета, но всегда с острым воротником, засученные на один - другой оборот рукава. Пожалуй, достаточно точно.

Варсонофьевский переулок никогда не пускал Феникса в себя дальше двух первых домов, ноги не шли к холодной и неживой Лубянке. Потому он и сейчас не пошёл этой дорожкой, а вернулся на Рождественку, оттуда - в Сандуновский переулок, изнутри наполненный полуобнажёнными людьми, а то и того хуже, бани всё-таки, и вышел в полноводную речку Неглинку, где дышится легко и маленький бульварчик с растущими в срок грибами шампиньонами. Благодать, лето, тень, когда ещё такое встретишь? А никогда.

Феникс наслаждается лёгкой, как всё сегодняшнее бытиё, прохладой. Вспомнив про крошки - всё не зря, всё не зря - выворачивает карман, шепчет мощное заклинание «Голуби, ату!» и погружается в созерцание. Голуби и воробьи вступают в игру, кружат, щебечут. Мимо этой картины проходит молодой дьякон, или монах, или чёрт знает кто, но весь в чёрном. Монах бормочет себе под нос песенку, ветер доносит её в уши. Хороший, наверно, парень. Тишина, шелест листьев, клаксоны.

Следом идёт молодая мама с сыном, поравнявшись с Фениксом и его пернатой стаей, мальчик не выдерживает, городской инстинкт овладевает им, и он срывается, чтобы спугнуть птиц. «Ату, их!» Заклинание работает и на этот раз, птицы разлетаются кто куда, а на глаза Феникса ложатся чьи-то ладони:

- Угадай, кто? - спрашивает звонкий женский голос.

- Полина Виардо? Если нет, то не показывайся мне на глаза, - усмехается он и усмехается так широко, что руки на лице разъезжаются, как театральный занавес, приоткрывая публике ровные, здоровые зубы.

- Нет, и я не уйду, - говорит девушка, чуть ослабив хватку, но вскоре берёт себя в руки и крепче прижимает ладони к его глазам, - думай второй раз.

- Нет, нет, нет, - и мягким движением Феникс снимает руки с лица, разворачиваясь навстречу неизвестности, а это именно она, на ней незнакомое лицо симпатичной русоволосой девушки, волосы переливаются на солнце.

Позади на почтительном расстоянии мнутся, сдерживая смешки и комментарии, ещё три девушки-студентки, очевидно, из архитектурного.

- Поспорила с подружками?

- Да, прости. А кто такая Полина Виардо?

- Мой старинный друг, только она может подкрадываться ко мне, но вторым вариантом ответа был всем знакомый «конь в пальто», он просто не успел выскочить, худшая рифма.

Девушка мгновение всматривается в него.

- Подожди.

Набирает в поисковике два слова и быстро пробегает глазами полученный текст.

- Вот ты гадёныш, - взрывается она, - Полина Виардо, 1821-1910г., испано-французская певица, близкий друг Ивана Тургенева.

- Да, это факт, - подтверждает Феникс, - близкий друг, а кто ты?

- Агафья.

- Феникс.

- Неплохо. Пока, девчонки, увидимся завтра, – бросает на ходу Агафья, - всё отлично, не волнуйтесь, мы уходим погулять.

Монаха они нагоняют уже у стен Высоко-Петровского монастыря. Увлекательный рассказ о городах и дьявольских изобретениях, которым Феникс щедро одаривает прилипшую к нему Агафью, прерывается на первый поцелуй. И время, и место, и буквально всё для этого предназначено, и, конечно, люди, люди то, что надо. Момент, и они никого не замечают, раз уж придумали головы и губы, вложив в них такую палитру желаний, воспользуйтесь, и они пользуются. Молодой монах, заглядевшись на неразлучную пару, классическим манером врезается лбом в столб, глухой звон, смущается, потирает лоб и отводит глаза, но через секунду вновь как бы ненароком бросает взгляд, не заметили ли его, но заметили, и Феникс рукой, обнимающей тонкую талию, посылает ему знак виктории - указательный и средний палец направлены вверх. Через мгновение всё тонет в перезвоне колоколов надвратной церкви.

- А давай жить вместе, счастливо, как сейчас, а, Феникс? Как странно тебя назвали, Феникс, или, может, это только прозвище, а зовут тебя, к примеру, Колька, а, Феникс?

- К твоему счастью Колька идёт сейчас нам навстречу, и мы с ним давно не виделись, может, уже пара месяцев пролетела.

- А кто он?

- Помогает заблудшим блуждать с большим комфортом и любит блуждать во главе группы, вот кто он такой.

- И что это значит?

- Потом, потом.

Навстречу действительно шёл подтянутый старик с красивой седой бородой и в жилетной паре. Агафья оценила его как хорошо сохранившегося мамонта и диковинку, что общего старик может иметь с молодым парнем и что за равноправие?

- Колька!

- Феня. Привет, старик! - улыбнулся в бороду Колька. – Салют, юная леди! Как вас зовут?

- Агафья.

- Дай-ка я на тебя посмотрю, Агафья.

Не дожидаясь согласия, он подхватил её своими стальными руками и как ребёнка поднял над головой, и даже немного потряс. Агафья только удивлённо таращилась с высоты то на него, то на Феникса. У Кольки зазвонил телефон, он аккуратно поставил Агашу на место и, вздёрнув указательный палец, чтоб не расходились, отошёл в сторону, уверенно и убедительно заговорил с кем-то по телефону.

- А кто он? - спросила всё ещё находящаяся под впечатлением Агафья.

- Он... - Феникс окинул взглядом фигуру мнимого старика, мерящего ботинками Петровку, - он философ, психолог, за ним постоянно шляется целый полк психов, я не знаю, как ему удаётся от них отрываться, и, конечно, первостатейный проводник по горам и весям разной категории сложности, и ещё Бог знает кто. Мы сошлись на том, что я не требую от него никакой помощи и он отдыхает душой.

- И сколько ему лет?

- За пятьдесят, я перестал считать.

Старик закончил свой разговор и вернулся к ним с противоположной стороны улицы, куда его незаметно привела нить телефонной беседы.

- Я к Итальянцу? Едем? Он что-то закис в своём микрорайоне. Сюда, в Москву, ехать не хочет, говорит, чтобы мы поискали других дураков.

- Агаш, ты как? Едем? - поинтересовался Феникс.

- Едем! Я за все ваши начинания, одного из вас я люблю, а другой мне очень нравится, значит, и третий не должен подкачать.

Итальянец стоял на втором этаже у открытого настежь окна над прорубленной в сердцевине длинного девятиэтажного дома аркой. Арка сокращала жильцам путь в магазины шаговой доступности, хотя, по большому счёту, их всех нужно было отправлять в обход, чтобы они стали поджарыми и трезвомыслящими. Доступность сильно развращала жильцов. Прямо под окном Итальянца синими пластмассовыми буквами гордо красовалась вывеска «Фотограф рЕмонт обувИ». Собственно, это были две вывески двух соседствующих заведений, выполненные в одном стиле, а «Фотография» давно потеряла окончание «ия».