Дмитрий Шумейко… Прекрасный, бархатный баритон. Она обратила на него внимание на занятиях в классе Людмилы Семешко. Актеру очень важно, в какие руки он попадет. Концертмейстеры — особые люди. С ними и распеваешься перед спектаклем, и готовишь новые вокальные партии, и повторяешь те, которые играешь много лет. Концертмейстерское искусство требует высокого музыкального мастерства, художественной культуры и особого призвания. Настоящий концертмейстер еще и психолог прекрасный. Чувствует настроение актера, а правильнее сказать, его состояние, как только он входит в класс. Хороший концертмейстер никогда не позволит актеру поддаться панике. Знает, когда можно сразу начать распеваться, а когда и просто поболтать для начала. И только когда актер успокоится, можно начинать. Что греха таить, иногда они выполняют работу психотерапевта. Сколько раз она сама звонила Людмиле: «У меня голос не звучит». — «Не звучит? Сейчас зазвучит». — Тон абсолютно спокойный. Иногда распевались по телефону. И такое было в ее жизни.

В тот вечер она играла «Катрин». В день спектакля она и так клубок нервов, а тут еще что-то с голосом. Набрала номер концертмейстера по мобильному телефону.

— Люда, здравствуй, ты уже в театре?

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна. Нет, на даче. Я же сегодня выходная.

— У меня «Катрин». И что же мне теперь делать? — Она уже готова была заплакать в трубку. — Сейчас попробую Марине позвонить, может, она в Москве. Я совсем забыла, что ты выходная.

— Не надо никому звонить. Сейчас распоемся. И Катрин пройдем…

— Как?

— Как-как… По телефону.

— Но я же тебя не вижу.

— Татьяна Ивановна, зато я вас прекрасно слышу. И поводов для слез не нахожу. Ну что, поехали…

Через сорок минут, успокоенная тем, что с голосом все в порядке и он великолепно звучит, она вышла из дома…

Ей всегда везло на концертмейстеров. Очень важно, когда концертмейстер становится другом и единомышленником. В последнее время она работала с Людой. Понимали друг друга с полуслова, а иной раз и с полувзгляда. «Не звучит, Татьяна Ивановна?» — улыбаясь спрашивала Люда. — «По-моему, да». — «Сейчас зазвучит!» Она почему-то ей верила. Начинала распеваться, сначала с опаской, и вдруг, сама не понимая когда, обнаруживала себя поющей в свое удовольствие. Люда прекрасно знала — она успокаивается на романсах. Шуберт, Шуман, ее любимый Чайковский.

Она любила приходить в класс заранее. Усаживалась на диване, слушала молодых актеров. Поначалу они стеснялись: «Ой, Татьяна Ивановна! Мы сейчас выйдем. Занимайтесь». — «Занимайтесь. Занимайтесь. Я вас послушаю».

И вот Людмила-то первой и обратила ее внимание на Дмитрия Шумейко. «Татьяна Ивановна, вы только послушайте, что за голос!» Послушала — и за все годы работы с ним ни разу не пожалела о том, что он стал ее партнером.

Ее иногда обвиняли в том, что на сцене — в любом спектакле — она одна звезда, а все остальные актеры — ее свита, даже если она и играла служанок, а они — ее господ. Так разве в этом ее вина? Некоторые партнеры обижались — безусловно, любой актер хочет, чтобы зритель смотрел в его сторону, а уж оперетта в этом деле преуспела. Иногда доходило до смешного — известные актеры, солидные мужики, а расстраивались порой словно дети, если на спектакле поклонниц одного из них больше, чем другого. И иногда, кто под благовидным предлогом, а кто и без него, отказывались от роли.

…Что тогда случилось, разбираться у нее времени не было. Через день должен быть «Большой канкан», в котором она исполняла романс Жермон из фильма «Гусарская баллада» и выходила на сцену в знаменитом дуэте из «Сильвы» «Помнишь ли ты?». Ее партнер, сославшись на то, что плохо себя чувствует, вдруг отказался петь. Она догадывалась, что послужило отказом, но виду не подала. И уговаривать не стала. Лишь плечами пожала, мол, хозяин — барин. Развернулась, и через мгновение по коридору раздавался такой привычный для Театра оперетты легкий стук ее каблучков.

Спускаясь по лестнице и, как всегда, перепрыгивая через две ступеньки, она увидела Дмитрия Шумейко, поднимавшегося ей навстречу.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна!

— Добрый день!

Уже спустившись на несколько ступенек ниже, она вдруг резко обернулась:

— Дима! Ты знаешь «Помнишь ли ты?»?

— Конечно, Татьяна Ивановна!

— Поешь?

— Ну, да, — задумчиво произнес молодой актер.

— Споешь со мной в «Большом канкане» послезавтра?

— С вами? — Казалось, он не поверил услышанному.

— Так да или нет?

— Нет. То есть да. Но что в театре-то скажут? Иерархия все-таки…

— Что скажут? — Она расхохоталась. — «Ах, тебя еще и Шмыга выбрала!» — вот что скажут. Не пожалеешь потом?

— Поскольку мы с вами уже играем «Катрин» и сейчас предложение я услышал от вас лично, значит, в подхалимаже вы меня не уличите. Поэтому скажу, хотя вы и не любите громких фраз. Это самое лучшее, что могло со мной произойти в Театре оперетты. И поверьте, выступление с вами дороже любых званий.

…Она сама предложила его на роль Лефевра в спектакле «Катрин». И по театру тут же пронесся шепоток: «У Шмыги появился новый фаворит!» Репетиции были легкими, он хорошо знал спектакль — во-первых, много раз смотрел, а во-вторых, и играл в нем. Пусть небольшую роль, но тем не менее. Для актера, который вводится в уже состоявшийся спектакль, это важно. Хохот не смолкал во время репетиций. Особенно в сцене, где Лефевр шлепает свою любимую Катрин по мягкому месту, а она, оборачиваясь, разводит руками в стороны и с чувством произносит: «Ге-е-ерцог!» Никак не получался у молодого актера этот самый шлепок. Она понимала его — скорее всего, стеснялся, все-таки она — Татьяна Шмыга. На помощь пришел Анатолий Львович и показал, как именно надо шлепать любимую жену. Вот так, под чутким руководством мужа, жена и репетировала эту сцену с молодым партнером. Репетировали дольше других, потому что первой от смеха раскалывалась она. И уже не могла остановиться. За ней хохотали и остальные.

Она в нем была уверена, а это очень важно — знать, что партнер не будет соревноваться с тобой в популярности, в количестве поклонников, сидящих в зрительном зале, не будет тянуть на себя одеяло. Она знала, что он подстрахует ее в любом случае. Вовремя подаст руку, чуть дольше задержит в объятиях…

«Дима, — слышал он на самых первых спектаклях перед выходом на сцену, — у меня голова кружится. Подстрахуешь, если что…» Однажды в момент их общей сцены он услышал шепот: «Держи меня крепче, пожалуйста! Если не вступлю вовремя — споешь?»

Чем дольше они играли вместе «Катрин», тем больше он понимал ее. И ей уже ничего не надо было говорить. Он чувствовал, когда ей нужно восстановить дыхание после танца или арии, и вот здесь-то как раз и тянул на себя одеяло, чтобы отвлечь внимание зрителей. И как только понимал, что она готова продолжать игру, пальму первенства передавал ей. Однажды он в самом прямом смысле слова поймал ее, поднял на руки — уже тогда болели ноги, и она могла бы упасть на сцене — и обыграл мизансцену, да так, что даже сидящие в зале многолетние поклонники, чуть ли не наизусть знающие спектакль, ничего не заметили. А уж те, кто пришел впервые, — тем более. На таких спектаклях он подстраховывал ее до самого конца. И, выходя на поклоны, обязательно протягивал руку — мало ли что. Изредка она пользовалась его рукой, опиралась на нее. Но чаще слышал: «Фигушки тебе, я сама». И за кулисами после поклонов — хохот…

А однажды он сам забыл текст. Во втором акте, когда Лефевр выходит от Наполеона. Она сидела на авансцене и, не услышав привычного текста, обернулась. Лицо испуганное, а то, что он пытался произнести, было весьма далеко от либретто. Настал ее черед выручать партнера.

После спектакля она услышит за кулисами: «Бить будете, Татьяна Ивановна?» — «За что?» — Одна из бровей удивленно приподнялась. Затем раздался заразительный хохот. Теперь пришел черед удивляться Шумейко. Оказывается, он не первый из Лефевров, кто забывает текст, и именно в этой сцене.