— Думаете, приятно слышать: «Нашел себе смазливую мордашку и теперь она все будет играть»? А я и так уже играю! — Она опять заплакала. И зачем только начала поддерживать этот тяжелый разговор?

— Таня, Таня… Зачем ты так о себе? Ты — красивая молодая женщина.

— Да уж. Один глаз влево, другой — вправо, да еще и в очках… — Слезы мгновенно высохли, и она рассмеялась. — Мама про меня иногда говорит: «Наша Танька — не красавица, но такая обаятельная!» Она сама у меня знаете какая красивая!

— У тебя, Танечка, есть то, о чем мечтают многие женщины: красота в сочетании с шармом, есть изюминка и манкость… Ум, чувство юмора, простота в общении, доброта, открытость. Вот поэтому даже самые писаные красавицы тебе и завидуют, и будут завидовать всю жизнь. Уж поверь мне.

— Но я же ничего специально не делаю.

— Можно сделать красоту, а то, что есть в тебе, — это от Бога. Знаешь, как тебя Гриша называет? Шаляпин в юбке.

— Почему Шаляпин? Он же — бас!

— В тебе большое количество уникальных сочетаний — талант, фактура, голос, тембр, пластика, актерское мастерство. Ты знаешь, что у тебя музыкальное тело?

От услышанного у нее округлились глаза. Наверное, Елена Валентиновна шутит. Какая пластика, какое музыкальное тело? У нее же в институте на первом курсе по классическому танцу была тройка, которую, правда, потом переправили на пятерку — иначе она не получила бы диплом с отличием.

— Шутите?

— Да нет, Таня, не шучу. Можно иметь сильный голос и при этом никем не стать. Ты знаешь, сколько девочек каждый год заканчивает балетное училище? Но ведь Галина Сергеевна Уланова у нас одна. И Маечка Плисецкая одна. А можно вообще никакой институт не закончить и просто быть Раневской. У тебя еще при всем есть работоспособность и желание постоянно учиться. Так что не обращай внимания на шипение. Будет Володя главным режиссером, не будет он главным режиссером — ты все равно будешь собирать полные залы. Зритель-то уже ходит на тебя. Не знала этого?

Из воспоминаний ее вывел вернувшийся из квартиры муж, она ведь так и осталась стоять на лестничной площадке возле раскрытой двери. На ее каблуках ходить по «противотанковым ежам» весьма проблематично. Так и ногу можно сломать.

Кремер выглядел расстроенным.

— Так! — Она уже в который раз за их совместную жизнь взяла дирижерскую палочку в свои руки. — Здесь жить нельзя!

И, развернувшись на двенадцатисантиметровых каблуках, побежала по лестнице вниз.

Выйдя во двор, он услышал, как жена по мобильному телефону уже договаривается с кем-то, чтобы их приютили на несколько дней.

Через какое-то время театр снял им квартиру, и они вновь оказались на Тверской. Когда рабочие разобрали пол, она пришла в квартиру и, с трудом пройдя к шкафам, начала собирать оставшиеся вещи.

— Так, давненько я хотела тряпочки разобрать, да все руки никак не доходили, — услышал муж ее звонкий голос, разносившийся по всей квартире. — И ремонт уже давно пора было делать. Да, Толюня?

Ему уже в который раз предстояло признать, насколько ему повезло с женой. Все-таки она — уникальная женщина. Другая бы уже билась в истерике, причитая об испорченных платьях, шубах, стульях, шкафах и коврах…

Единственное, о чем она жалела, — это о фотографиях. Многие из них восстановлению не подлежали. А вещи… Это дело наживное.

— Толюня! — вновь зазвенел колокольчик. — Ты лучше вспомни, что здесь было, когда мы только получили эту квартиру. Вспомни, в какие времена мы начали перестраивать дачу… И ничего. И дачу построили, и эту квартиру, считай, перестроили. Кстати, надо сделать несколько шкафчиков. То специально пришлось бы грязь развозить, а теперь само собой получилось.

— Так, — уже неслось из глубины квартиры, — пожалуйста, вот здесь мне нужен будет шкаф. — Его жена дирижировала рабочими. — И вот здесь. — Она мгновенно возникла в коридоре.

Как ей удавалось делать двадцать дел одновременно, он так и не мог понять за все годы их жизни.

— Командовать парадом будет Анатолий Львович, — сообщила она рабочим, памятуя о том, как он гонял «банду» строителей на даче. — Поэтому все вопросы к нему.

И хотя его любимая поза, как в анекдоте, — лежа, она прекрасно знала, что он и с дивана великолепно дирижирует, и рабочие будут «плясать» под его дирижерскую палочку.

— Если у вас вопросов не будет, — зная въедливость и дотошность своего мужа, на всякий случай предупредила она ремонтную бригаду, — значит, будут вопросы у нас. На все про все у вас три месяца. Видите ли, мой возраст уже не позволяет мне подолгу жить на съемных квартирах.

И она лукаво улыбнулась.

Раздавшийся хохот можно было сравнить лишь с упавшим на пол подносом, полным хрустальных фужеров.

Эту квартиру они получили в начале 80-х годов теперь уже прошлого века.

Однажды ее спросят, как ей муж сделал предложение.

— А он мне его и не делал! — И она звонко рассмеялась. — Все как-то само собой получилось. Я интуитивно чувствовала, что мы будем вместе. Да и женился-то он на мне, только когда встал вопрос о квартире! — И опять хохот.

Расписались они 30 октября 1981 года.

Фиолетовые штампы, шлепнутые в их паспорта сотрудницей ЗАГСа, для них ровным счетом ничего не значили — любовь же не зависит ни от каких печатей. Она либо есть, либо ее нет. А штампы нужны чиновникам. Ведь не будучи официально расписанными, они не могли получить одну большую квартиру на двоих. Мало ли кто и с кем живет — железная логика того времени.

В квартире на улице Горького, которую ей дали от театра, они прожили пять лет. Она располагалась на так называемом высоком первом этаже. Причем была настолько маленькая, что они с трудом помещались там вдвоем, Кремер не мог дома работать, потому что некуда было поставить письменный стол.

Будучи уже несколько лет народной артисткой СССР — первой и единственной среди актрис, работающих в оперетте, она не могла улучшить свои жилищные условия. Вспомнилось трогательное поздравление с присвоением ей этого звания от другого народного артиста СССР, работающего в этом жанре, — Михаила Водяного. Он получил его в 1976 году, она — двумя годами позже. И вот когда был опубликован указ о присвоении ей этого звания, она получила телеграмму. «Танечка! Поздравляю! Нас теперь двое!» — написал ей Михаил Григорьевич.

Но звание, увы, мало что давало. А просить она не умела. За себя, во всяком случае, вот за других — это пожалуйста. За себя же всегда стеснялась.

И она отправилась просить за собственного мужа. Он — член Союза композиторов, а в те времена композиторам полагались лишние квадратные метры, которые государство выделяло под мастерские.

Записалась на прием к первому секретарю Московского горкома партии и через несколько дней уже входила в кабинет к Гришину.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна! — Он поднялся ей навстречу.

— Здравствуйте, Виктор Васильевич! — с улыбкой ответила беспартийная народная артистка.

Уж как ее только не пытались заманить в члены КПСС, она умудрялась находить тысячи причин, чтобы остаться беспартийной. На нее давили в театре, угрожали, что не получит новых ролей, пытались препятствовать выезду на гастроли за рубеж. Но она не из тех, кого можно было запугать.

Не дадут новых ролей — ничего, это она уже проходила — в самом расцвете творческих сил на протяжении семи лет выходила на сцену в старом репертуаре, а для новых ролей ее «законсервировал» тогдашний главный режиссер. Они принципиально разошлись во взглядах на вопрос, который к творчеству не имел ни малейшего отношения.

— Вы не имеете никакого морального права вообще со мной разговаривать! — Когда возникала необходимость, она достаточно жестко умела ставить людей на место. Про нее в театре говорили, что «если бы можно было испепелить взглядом, Шмыга это бы сделала». Да, она умела сказать, а иногда так сверкнуть глазами из-под стекол очков, что человек все сразу понимал. При этом она не опускалась до унижения. И себя унизить не позволяла. Никогда и никому.